Попугай Флобера

Он обожал ее. В Лондоне он носил ее по Всемирной выставке; на этот раз ей нравилось сидеть у него на руках, в безопасности от страшных толп. Он учил ее истории: рассказывал про Пелопида и Эпаминонда; он учил ее географии: выносил в сад лопату и ведро с водой и строил наглядные полуострова, острова, проливы и мысы. Ей нравилось проводить с ним детство, и воспоминания об этом времени пережили все несчастья ее взрослой жизни. В 1930 году, в возрасте восьмидесяти четырех лет, Каролина встретилась в Экс-ле-Бене с Уиллой Кэсер и вспоминала день восьмидесятилетней давности, проведенный на коврике в кабинете Гюстава: он работал, она читала в неукоснительно соблюдаемой обоими тишине. «Каролина сказала со смешком, что ей нравилось думать, лежа в своем уголке, будто она заперта в клетке с большим диким зверем, тигром, львом или медведем, который сожрал сторожа и разорвет любого, кто откроет клетку, но сама она была с ним в покое и безопасности».

Но потом наступили перипетии взрослой жизни. Он дал ей плохой совет, и она вышла замуж за слабака. В ней появился снобизм, она думала только о светском обществе и наконец чуть не выдворила дядю из того самого дома, где в ее голову были вложены самые полезные знания в ее жизни.

Эпаминонд был фиванским генералом и, как говорят, живым воплощением всех добродетелей; не знал иного занятия, кроме резни, основал город Мегалополь. Когда он умирал, кто-то из присутствующих посетовал, что Эпаминонд не оставляет потомков. Полководец ответил: «Я оставляю двух детей — Левктры и Мантинею» — места его самых знаменитых побед. Флобер мог сказать о себе нечто подобное: «Я оставляю двух детей — Бувара и Пекюше», — поскольку его единственное дитя, племянница, ставшая ему дочерью, отбыла в осуждающую взрослость. Для нее и ее мужа Флобер стал «потребителем».

Гюстав учил Каролину литературе. Я цитирую: «Он считал, что никакая книга не опасна, если она хорошо написана». Давайте перенесемся лет на семьдесят вперед, в другой дом в другой части Франции. На этот раз мы видим умненького мальчика, его мать и подругу матери — мадам Пикар. Мальчик напишет позже в мемуарах, я снова цитирую: «Мадам Пикар считала, что ребенку можно позволять читать все. Книга не может быть опасной, если она хорошо написана». Мальчик, зная о часто декларируемых взглядах мадам Пикар, намеренно использует ее присутствие и просит у матери позволения прочитать роман, который пользуется особенно дурной репутацией. «Но если мой малыш станет читать такие книги сейчас, — отвечает мать, — то что он будет делать, когда вырастет?» «Воплощать их в жизнь!» — выпаливает он. Это была самая остроумная реплика его детства, она вошла в семейную историю и, по всей видимости, позволила ему прочитать запретный роман. Этот мальчик — Жан-Поль Сартр. Роман — «Госпожа Бовари».

Существует ли прогресс? Или мир просто снует туда-сюда, как паром? В часе от английского побережья исчезает ясное небо. Тучи и дождь приветствуют вас на пороге дома. По мере того как погода меняется, паром начинает качать, и столы в баре возобновляют свою металлическую беседу. Ра-тарара-та-рара-тарара, фа-тафафа-тафафа-тафафа. Призыв и ответ, призыв и ответ. Сейчас этот диалог звучит, как последняя стадия брака: два отдельных субъекта, каждый прикручен к своему участку пола, оба издают привычное дребезжание под шум начинающегося дождя. Моя жена… Нет, не сейчас.

Пекюше во время своих геологических изысканий размышляет, что бы произошло, если бы под Ла-Маншем случилось землетрясение. Вода, решает он, устремилась бы в Атлантику, берега Англии и Франции затряслись бы, сдвинулись и сомкнулись. Канал перестал бы существовать. Услышав предсказание друга, Бувар в ужасе убегает. Я-то думаю, что не стоит впадать в такой пессимизм.

Вы не забудете про сыр, правда? Не нужно устраивать у себя в холодильнике химзавод. Я не спросил, женаты ли вы. Мои поздравления или нет, в зависимости от обстоятельств.

Думаю, на этот раз я направлюсь в красный коридор. Я чувствую потребность в общении. По мнению преподобного Масгрейва, французские douaniers ведут себя как джентльмены, в то время как английские таможенники — сущие головорезы. Но мне кажется, они все очень милые, если вести себя с ними как полагается.

8 Железнодорожный путеводитель по Флоберу

1. Дом в Круассе — длинная белая постройка XVTII века на берегу Сены — идеально подходил для Флобера. Дом стоял уединенно, но при этом недалеко от Руана, а оттуда уже рукой подать до Парижа. Дом был достаточно велик, чтобы обустроить в нем превосходный кабинет с пятью окнами, но достаточно мал, чтобы избежать наплыва посетителей без откровенного нарушения этикета. При желании он также предоставлял возможность наблюдать за течением жизни: со своей террасы Гюстав мог направить театральный бинокль на увеселительные пароходы, совершающие воскресные рейсы на Ла-Буй. Любители пикников, в свою очередь, тоже привыкли к cet original de Monsieur Flaubert и расстраивались, если писатель, в нубийской рубашке и шелковой феске, не наблюдал за ними в своих литературных целях.

Каролина описала тихие детские вечера в Круассе. Странное было семейство — девочка, дядя,

бабушка, — по одному представителю от каждого поколения, как в тех вытянутых вертикально домах, где на каждом этаже по одной комнате. (Французы называют такой дом ип b^aton deperroquet, жердочка для попугая.) Она вспоминала, как все они втроем часто сиживали на балконе маленького павильона и следили за уверенной поступью ночи. На далеком берегу можно было едва различить силуэт усталой бурлацкой лошади, на ближнем — едва расслышать тихий плеск лодок, выходящих на стремнину для ловли угрей.

Почему доктор Флобер продал имение в Девиле, чтобы купить этот дом? Обычно считают, что он обустраивал убежище для больного сына, который только что пережил первый эпилептический припадок. Но имение в Девиле в любом случае пришлось бы продать. Железную дорогу Париж — Руан собирались продолжить до Гавра, и колея шла прямиком через участок доктора Флобера; кусок этой земли подлежал обязательной продаже. Можно сказать, что Гюстав обрел свой творческий приют в Круассе благодаря эпилепсии. А можно сказать, что он был изгнан туда благодаря железной дороге.

2. Гюстав принадлежал к первому французскому железнодорожному поколению и страстно ненавидел это новшество. Во-первых, такое средство передвижения казалось ему чудовищным. «Железная дорога меня так утомляет, что через пять минут я вою от скуки. Пассажиры думают, что кто-то забыл собаку; ничуть — это г-н Флобер вздыхает». Во-вторых, оно вызвало к жизни новую фигуру за обеденным столом — железнодорожного зануду. Разговоры на эту тему вызывали у Флобера colique des wagons; в 1843 году он присудил железной дороге третье место среди самых скучных тем на свете, после г-жи Лафарж (отравительницы) и гибели герцога Орлеанского (несчастный случай с экипажем за год до того). Луиза Коле, желавшая передать дух современности в своем стихотворении La Paysanne, заставила Жана, солдата, возвращающегося из битв в поисках своей Жаннетты, заметить вдалеке паровозный дымок. Флобер эту строчку вычеркнул. «Жану на это наплевать, — рявкнул он, — как и мне».

Ненависть его не была направлена на железную дорогу как таковую — он ненавидел людей, которых она тешила видимостью прогресса. В чем смысл прорыва в науке без прорыва в нравственности? Железная дорога всего лишь позволит людям больше передвигаться, встречаться и вместе погрязать в глупости. В одном из самых ранних своих писем, написанных в пятнадцать лет, он перечисляет прегрешения современной цивилизации: «Железные дороги, яды, клизмы, пирожные с кремом, монархия и гильотина». Проходит два года, и в эссе о Рабле список уже другой — весь, кроме первого пункта: «Железные дороги, фабрики, аптекари и математики». Флобер был верен себе.

3. «Превыше всего Искусство. Сборник стихов ценнее железной дороги».

Интимный дневник, 1840

4. На мой взгляд, роль железной дороги в романе Флобера и Луизы Коле недооценена. Вдумайтесь в механику их отношений. Она жила в Париже, он в Круассе; он не хотел приезжать в столицу, ей не позволялось навещать его в провинции. Так что они встречались на полпути, в Манте, где H^otel du Grand Cerf предоставлял им одну-другую ночь жаркой страсти и ложных обещаний. После этого начинался следующий цикл: Луиза ожидала скорого свидания; Гюстав ее охолаживал; Луиза умоляла, сердилась, угрожала; Гюстав нехотя шел на попятный и соглашался на следующую встречу. Она длилась ровно столько, сколько нужно было для утоления его желаний и новой вспышки ее надежд. Так и продолжался этот неуклюжий бег со связанными ногами. Интересно, Гюстав когда-нибудь раздумывал о судьбе давнего гостя этих мест? Именно при осаде Манта Вильгельм Завоеватель упал с лошади и получил травму, от которой вскоре умер в Руане.