Попытка возврата. Тетралогия
Шрифт:
— И вам проще будет. Там место глухое, никого не бывает. Десант не высадишь, скалы кругом, поэтому военных нет. Я же бухточку махонькую знаю, тихую, там вас и сброшу… А где ты предлагаешь, всегда народу полно. С переполоху как вдарят по нам с берега, костей не соберём.
Этим он меня убедил, и мы ударили по рукам.
Шаланды полные ткемали… или кефали? — А, не важно!
В Одессу Костя приводил, И все биндюжники вставали…Хорошо идём. Эта фелюга или шаланда, в общем, лодка под парусом, ходко шла, подгоняемая попутным ветром. Хорошо, что море спокойное, даже зыби почти нет, что большая редкость в это время года. Грек уверенно обращался со
— Приехали, господа хорошие. Выгружайтесь.
На мою претензию, дескать, почему не до берега, старый хрен сказал, что там мелко и лодка может сесть.
— Да не скулите, глубина максимум до колена будет, даже жопу не намочите.
Соврал, прендегаст водоплавающий! Ну, Папасатырас олимпийский, попадёшься ты мне ещё! Я шёл по грудь в холоднющей воде, держа над головой портфель с документами. Впереди меня на верёвочке, привязанной к поясу, брёл негромко ругающийся немец. Выкарабкавшись на берег, стуча зубами, отжались, и я погнал фрица вперёд. Бежали, шли, шли, бежали, пока из кустов нас не окликнули:
— Стой, кто идёт!
— Не идёт, а бежит! Слушай, царица полей, я пароля не знаю, так что давай в темпе командира зови, а то мы сейчас околеем!
Для начала бдительный матрос, обидевшись на то, что его спутали с пехтурой, уложил нас на холодную землю. Минут через пять подошёл сержант. Я к этому времени мог разговаривать только матом. Удивлённо поглядывая на лампасы фон Зальмута, нас отвели к особисту. Зайдя в мазанку, в которой располагался особый отдел, с удивлением увидел знакомую ещё по Могилёву физиономию.
— Генка, ты?!
— Илья, какими судьбами!
С этим парнем сотоварищи мы ходили добывать памятного майора-связиста. Тогда он старшим сержантом ещё был. А теперь уже лейтенант. Начальник особого отдела полка. Растут, однако, люди! Особист завистливо ахал, разглядывая всамделишного немецкого генерала, а потом, договорившись со мной о непременной встрече, дал машину. В штаб 9-й горнострелковой, где мы располагались, приехали уже под утро. Первым делом, подталкивая Зальмута в загривок, рванул в нашу комнату. В сером свете, льющемся из окна, увидел пустые койки, и аж сердце ёкнуло. Неужели мужики не добрались?! Но потом под одеялом усёк дрыхнувшую тушку. Подскочил, вглядываясь в лицо. Точно — Леха! Тот открыл сонные глаза и уже через секунду взлетел вверх.
— Илья! Вернулся! Живой!
— Ты не ори. Где Гусев?
— Товарищ майор в госпитале. Ему уже операцию сделали. Сказали, всё нормально будет. Если без осложнений, то через месяц к нам вернётся. Там Колычев такого шороху навёл, что Сергея теперь как генерала лечат.
— А сам что — сбежал из госпиталя? — Я сделал суровую морду и нахмурил брови.
— Да у меня пустяки, царапина. Пуля навылет прошла, и кость не задела. На перевязки только ходить надо и всё.
Тут Пучков заметил стоящего возле дверей генерала и открыл рот.
— А… А… А это кто?
— Конь в пальто. Давай быстро одевайся и дуй к полковнику. Скажи, Лисов вернулся и языка приволок. Пусть поднимается. Я немца минут через пять в кабинет к нему приведу.
Глядя, как Леха путается в гимнастёрке, помог ему одеться — всё-таки рука у этого паршивца плохо действовала, и он ускакал. Потом вытряхнув немца из ватника, который ему дали вместо мокрой шинели заботливые мореманы, стал очищать мундир генерала щёткой. Надо же показать товар лицом, а то он в дороге какой-то замызганный стал. Без лоска. Хорошо ещё монокль сохранился, вон верёвочка от него в карман уходит. C моноклем Зальмут сразу будет смотреться стильно. Я хотел воткнуть эту стекляшку в генеральский глаз, но потом передумал. Он ведь его только для чтения использовал, когда на карту смотрел. Вдруг ещё по дороге брякнется сослепу. Ещё раз критически оглядев фона, повёл его в кабинет Колычева, но довести не успел. Полковник нёсся мне навстречу, как вспугнутая антилопа, опережая резвого Пучкова шагов на пять. Подбежав, обнял. Потом отстранил на вытянутые руки и опять
обнял. Я даже испугался, что наш обычно выдержанный командир сейчас начнёт, как Брежнев, целоваться. А я этого не люблю. У меня ориентация совершенно другая. Поэтому, когда Иван Фёдорович очередной раз отстранился, я встал по стойке смирно и доложил:— Товарищ полковник! Группа вернулась с задания. Потерь не имеем. Задание выполнено и даже перевыполнено.
С этими словами протянул ему документы фон Зальмута, который во время выражения полковничьих чувств тёрся сзади. Колычев сразу подобрался. Раскрыв зольдбух, он секунд тридцать смотрел на него, а потом поднял на меня совершенно круглые глаза. Потом посмотрел на генерала и несколько раз вхолостую открыл рот. Кашлянув, сипло спросил:
— Ты понимаешь, кого ты приволок? Ты, рассвистяй везучий, понимаешь кого?! Это же командир 30-го армейского корпуса! Этот случай теперь в историю войдёт! Такого же просто не может быть!
Эк его проняло. Не может быть, не может быть… Ты ещё настоящей фантастики не видел. Я хихикнул про себя и шутливо ответил:
— Товарищ полковник, я не понимаю ваших претензий. Вы заказывали не ниже дивизионного уровня. Этот вообще корпусного. Точнее говоря, армейского. Извините, Манштейн не встретился, пришлось брать, что было. Я вообще…
Договорить мне не дали. Колычев опять вцепился в меня и попытался-таки лобзнуть, гомосек тайный! Еле вырвался. Тогда он стал подпрыгивать и восторженно вопить:
— Героя! Как минимум! Я не я буду, если тебе Героя за это не выбью!
Интересно, что значит как минимум? У нас ведь выше просто ничего нет? Или заговариваться начал от восторга? Буйным полковника я ещё не видел и поэтому опасливо отступил на шаг, отгородившись портфелем. Кстати о портфеле…
— Товарищ полковник, вот ещё здесь полный чемодан документов. Карты, пакеты, схемы.
Иван Петрович, похоже, достиг своего потолка в восторгах, поэтому, когда я протянул ему портфель, он довольно спокойно взял его. Заглянув внутрь, моментально стал, как обычно, очень деловым и, пожав мне руку, приказал отдыхать, а сам с немцем порысил куда-то в недра штаба. По пути только обернулся и приказал:
— Вечером никуда не сбегай. Будем отмечать удачное возвращение.
А вокруг уже вился Леха, выпытывая подробности моих похождений. Пока ребята из хозвзвода грели специально для меня баню, рассказывал Пучкову, что и как было. Потом всласть помылся, поел и пошёл в госпиталь к Серёге, благо, день уже вовсю начался.
В госпитале было хорошо. Тепло, светло, но там меня всё равно обломили. Точнее, сам обломился. Гусев был ещё очень слаб и поэтому спал как сурок. А Иван Петрович, похоже, так накрутил персонал, что на пути в палату я не встретил никаких препятствий. Даже медсестру дали для сопровождения. Но всё равно пообщаться не вышло. Поглядев пару минут на замотанную бинтами Серёгину башку, будить сладко дрыхнущего товарища не стал, а только положил на тумбочку банку сгущёнки и пистолет с подарочной монограммой, отобранный у Зальмута. Пистолет был истинно генеральский — маленький «Маузер HSc». Майору такой сувенир наверняка понравится. Да и не буду же я сутками возле постели дежурить, в ожидании того, когда Гусев говорящим станет. А так ему знак, что я не только вернулся, но ещё и при хорошем улове. В виде сувенира ещё хотел у Зальмута крест рыцарский отмести с шеи, но генерал лёг на него костьми, вцепился руками и брыкался ногами. В общем, по этим тонким намёкам понял — добром не отдаст. Да и не сильно нужно было… Вообще с этим командиром корпуса всё не так чисто, как хотелось бы. Я, конечно, не знаток истории, но вот про этого фона и ещё одного — генерала Гота — передачу видел. Типа, они были ярыми поборниками исполнения «приказа о комиссарах». То есть в их частях стреляли всех пленных политработников, со страшной силой. Наверное, поэтому и запомнил. Но дело не в этом. В той же передаче говорилось, что Зальмута именно в Крыму одолел страшной силы понос. То ли желтуха, то ли дизентерия, в общем, выбило нижний клапан настолько, что он всю Крымскую операцию в госпитале провалялся. А здесь, блин, как огурчик. Опять расхождения с моим временем попёрли. Почесав в раздумьях стриженую макушку и не найдя никаких объяснений таким вот фортелям истории, двинул обратно к себе. По пути всё отгонял мысль, что один человек, а именно я, во всём этом виноват. Ну, понял бы ещё, если б с переполоху ядрёную бомбу изобрёл и её году в сорок первом на фрицев скинул. Вот это было бы воздействие! А так ведь, как говорил товарищ Саахов: