Порочное обещание

— Я не выйду за тебя замуж, — шепчу я, но знаю, что это бесполезно. По какой-то причине, кажется, ничто из того, что я говорю, не меняет его мнения, хотя он утверждает, что тоже этого не хотел. Я помню, он сказал, что ему это не нужно. И когда я смотрю на него, мне интересно, что он имел в виду под этим. — Ты сказал, что не хочешь жениться. — Я облизываю пересохшие губы и вижу, как его взгляд скользит вниз, скользит по моему рту. — Не то, чтобы я хотела выйти за тебя замуж.

Лука долго молчит.

— Все это не имеет значения, София, — тихо говорит он.

— Почему?

— Потому что независимо от того, чего хочу я или чего хочешь ты, мы будем женаты.

— Но, почему? — Я нажимаю снова, зная, что звучу для всего мира так, словно мне снова двенадцать, умоляя дать другой ответ на вопрос, ответ на который мне не нравится.

— Потому что, — просто говорит он. — Ты моя.

И затем он наклоняет голову, мои руки все еще прижаты им, и его губы обрушиваются на мой рот.

ЛУКА

Раздражающая. Упрямая. Приводящая в бешенство. Глупая. Безрассудная. Все это прилагательные, которые я могу применить к Софии Ферретти. Это также все качества, которые я бы никогда не выбрал в жены. Но когда мне наконец удается поймать мою сбежавшую невесту за руку на дверной ручке и развернуть ее лицом к двери, то, тоже самое собственническое желание, которое я почувствовал, когда увидел ее на своей кровати, пронзает меня, подогревая мою кровь, пока я не чувствую, что горю от него. Единственная мысль в моей голове, это то, что она моя.

София Ферретти принадлежит мне.

И я хочу ее.

Ее непрекращающиеся вопросы, ее отказ подчиниться, и ее глупая попытка сбежать из пентхауса должны были только разозлить меня. Они должны были заставить меня передумать, позвонить Дону Росси и сказать ему, чтобы он приехал, забрал ее и делал то, что ему заблагорассудится. Потому что совершенно ясно, что, если я женюсь на Софии Ферретти, она будет занозой в моей заднице, пока мы оба будем живы.

Вместо этого ее изящные запястья в моих руках, вытянутые над ее головой, только заставляют меня думать о том, каково было бы привязать ее к изголовью кровати, раздеть ее догола и дразнить языком каждый дюйм ее тела, пока она не будет умолять меня позволить ей кончить. Когда я толкаю ее к двери и чувствую, как она бесполезно борется в моих объятиях, все, что я могу представить, это как она будет чувствовать себя подо мной, ее совершенное, стройное тело извивающиеся, когда я засовываю в нее каждый дюйм своего ноющего члена, делая ее своей всеми возможными способами, а затем ее язык, обводящий полную форму ее губ, лишает меня возможности думать о чем-либо другом, кроме как впервые поцеловать ее.

В картинке нет ничего романтичного. В тот момент, когда я держу Софию Ферретти в плену у моей входной двери, я не думаю о том, как сделать наш первый поцелуй незабываемым. Единственная мысль в моей голове, это то, что по какой-то причине она заставила меня хотеть ее больше, чем я когда-либо хотел какую-либо женщину за всю свою жизнь. Я тверже, чем когда-либо в своей жизни, удручающе, болезненно возбужден, и все, о чем я могу думать, это о том, что я в одном импульсивном решении от того, чтобы поднять ее и трахнуть у этой двери, здесь и сейчас.

Но она не перестанет задавать один и тот же вопрос, снова и снова:

— Почему?

Поэтому я затыкаю ей рот лучшим способом, который только могу придумать я со своей почти болезненной эрекцией.

Я целую ее, крепко.

В тот момент, когда мои губы опускаются на ее, она перестает сопротивляться. На мгновение совершенства, блаженства, она замирает абсолютно неподвижно, и у меня есть секунда, чтобы осознать, что ее губы даже мягче, чем я себе представлял. Ее нижняя губа полная и сочная, и она идеально прилегает к моему рту, настолько идеально, что я не могу удержаться, чтобы не пососать ее между своими. Я провожу языком по ее нижней губе, скользя им по ее губе, и впервые ощущаю вкус того, насколько сладки губы Софии. Я хочу зарыться руками в ее волосы, попробовать на вкус каждый дюйм ее тела, целовать ее от рта до киски и лизать ее там, пока она не закричит от удовольствия. Я хочу чувствовать, как эти полные губы обхватывают меня, скользя вниз, когда я погружаюсь по всей длине в заднюю часть ее горла. Я хочу видеть, как этот сладкий рот открывается и ждет, когда я кончу на ее язык.

У меня такое чувство, что мой член вот-вот выскачет у меня из брюк.

Но затем она снова начинает бороться.

Она вскрикивает, извиваясь в моих объятиях, и я реагирую, не задумываясь. Я толкаю ее спиной к двери, позволяя ей почувствовать твердый выступ моей эрекции у своего бедра, когда углубляю поцелуй, отпускаю одно из ее запястий, чтобы я мог провести рукой вниз по ее телу, ощущая пышный изгиб ее груди, переходящий в ее идеальную талию, и по выпуклости ее бедра…

Господи, я хочу трахнуть ее.

Я чувствую, как язык Софии скользит по моему, ее голова наклоняется набок, когда она начинает отвечать. Да, думаю я, удовлетворение проносится через меня. Все, что мне нужно было сделать, это поцеловать тебя. Ни одна женщина никогда не отказывала мне, никогда не сопротивлялась идее лечь со мной в постель. Нет причин думать, что София станет какой-то другой, как только войдет во вкус. Я прижимаюсь своими бедрами к ее, позволяя ей почувствовать, какой толстый у меня член, как мне не терпится ввести его в нее, показать ей, как это может быть хорошо, если она просто примет, что так обстоят дела…

Но блядь, затем она сильно кусает мою губу.

Я автоматически откидываю голову назад, проводя языком по месту укуса, в которое вонзились ее маленькие острые зубки, и София пользуется мгновенным промежутком между нами, чтобы отступить назад и сильно ударить меня, прямо по лицу.

— Черт! — Я прижимаю руку к щеке, хватая ее как раз вовремя, когда она начинает открывать дверь. Теперь, когда мое лицо и мой член пульсируют, мне удается обнять одной рукой ее за талию, легко поднимая ее, пока она брыкается и извивается в моих объятиях. Я несу ее несколько ярдов через вход в гостиную и неэлегантно сажаю на диван.

София вскакивает почти сразу же, откидывая волосы с лица. Ее грудь и шея теперь покрыты гневно-красными прожилками, а карие глаза пылают яростью, но она все еще выглядит красивее, чем я мог себе представить. Ее губы розовые и слегка припухшие от поцелуя, густые светлые волосы спутались вокруг щек, и, несмотря на размазанный макияж глаз, я не уверен, что когда-либо видел более потрясающую женщину.

— Перестань так на меня смотреть, — шипит она, впиваясь в меня взглядом.

— Например, как? — Я свирепо смотрю на нее. — Это ты дала мне пощечину. Все, что я сделал, это спас тебя от русских секс-торговцев, привез тебя домой, в свою квартиру, показал тебя лучшему врачу в Нью-Йорке и предложил тебе брак, который обеспечит тебе безопасность и заботу до конца твоей жизни. И все, что я получаю, это прикушенную губу и затрещину по лицу.

— Перестань смотреть на меня так, как будто ты представляешь меня обнаженной. — София поднимает подбородок. — Потому что ты никогда этого не увидишь.

Я чувствую, как мой взгляд темнеет, когда я делаю шаг к ней.

— Видишь ли, вот тут ты ошибаешься, София, — тихо говорю я ей. — Не пройдет и недели, как я не только увижу тебя обнаженной, но и узнаю каждую частичку твоего тела так же близко, как свое собственное. Ты можешь быть в этом уверена.

Слова вырываются прежде, чем я могу их остановить, и они пугают даже меня. Что случилось с одним трахом, чтобы сделать его законным, а затем никогда больше не прикасаться к ней? Каким-то образом за последние несколько часов мне удалось забыть, что София вообще должна была быть всего лишь контрактным соглашением. Наш брак, так же как ежемесячный депозит на ее счет, должен был быть деловой сделкой. Подписано, запечатано и отправлено на хранение. Но в том, что я хочу с ней сделать, нет ничего делового. Ничто в чувствах, проносящихся через меня, в том, как я отчаянно хочу швырнуть ее обратно на диван, задрать ее платье выше бедер и вонзиться в нее, не является договорным. Она заставляет меня чувствовать то, чего я никогда не испытывал ни к одной женщине, желать так, как я никогда не позволял себе хотеть чего-либо.