Порою блажь великая

— Еще бы. Вот через этот холм переберемся — а там и сесть-посидеть в самый раз.

— Точно. Там у нас будет вдосталь времени…

Но неизменно, как только отец семейства срубал последнее дерево и выкорчевывал последний пень на делянке, а мать семейства наконец-то расстилала на полульняной коврик, о котором так давно мечтала, какой-нибудь шпанистый семнадцатилетка с квакающим голоском выглядывал в окно, поскребывал сухой свой живот и изрекал:

— Знаете… мы могли бы сыскать надел получше, чем эти кочки-коряги.

— Сыскать получше? Сейчас, едва мы встали на ноги?

— Думаю, да.

— Что ж, ты, может, и найдешь. Хотя, если честно, сомневаюсь я в этом. А мы с отцом и с места не двинемся!

— Как угодно.

— Нет уж, мистер Скипидар в Одном Месте! Мы с твоим отцом сыты по уши!

— Вот я и говорю, как вам угодно, потому что я двигаю дальше. А вы со стариком — как знаете.

— Минуточку, дружок…

— Эд!

— А ты, женщина, осади назад: не надо тут за меня говорить, что я намерен делать. Ладно, дружок, из чистого любопытствия: что конкретственно у тебя на уме?

— Эд!

— Молчи, женщина: я с сыном толкую.

— Ох, Эд…

И на месте оставались только старики и больные, не способные идти дальше на запад. Слишком старые, слишком больные или же, если говорить о семейной истории в целом, слишком мертвые. Ибо если кто-то подхватывался в путь — подхватывались все. И сердечки из-под монпансье на чердаках набиты волнующими путевыми хрониками, разящими табаком.

«…воздух здесь в самом деле свежий».

«…а дети прекрасненько учатся, и поверьте уж, нечего убиваться из-за такой оторванности от цивилизации».

«…ждем вас, ребята, в гости сюдой в скорехоньком времени слышите?»

Или же — свидетельства тоски беспокойного духа:

«… Лу мне говорит не обращать на тебя внимания потому что ты-де и Оллен и все остальные только палки нам в колеса суваете но я не знаю и сказал ей не знаю. Я сказал ей вопервых что пока не готов тут осесть, мол не знаю как тут все пучком и правда ли что от добра добра не ищут. Поэтому я чуток еще пораскину мозгами…»

Так они и перемещались. И пусть с прошествием лет какие-то ветви семейства замедляли бег, преодолевая за жизнь поколения каких-нибудь миль десять-пятнадцать, все равно путь их лежал на запад. А кое-кого уж настойчивым внукам приходилось вытаскивать из развалюшных хором. А кое-кому со временем даже удавалось рождаться и умирать в одном и том же городке. Затем, наконец, появились Стэмперы заметно более практичного склада; Стэмперы с головами достаточно холодными, чтоб остановиться, оглядеться; рассудительные, вдумчивые Стэмперы, сумевшие изобличить свою семейную черту, нарекши ее «изъяном в породе» и взявшиеся за ее исправление.

Эти трезвомыслящие ребята приложили немало сил к тому, чтоб одолеть изъян, в самом деле потрудились, чтобы раз и навсегда прекратить это бессмысленное «всуешагание» на запад, остановиться, осесть, пустить корни и довольствоваться тем, что судил им великий Господь. Такие вот разумные люди.

— Что ж, теперь ладно… — Остановились на плоских равнинах Среднего Запада, открытых взору во всех направлениях: — Ладно. Наверное, незачем дальше идти. — Остановились и сказали: — Пора уж положить конец глупости, помыкавшей нашими предками; коли можно остановиться, оглядеться окрест и увидеть, что слева не лучше, чем справа, а впереди не больше полыни и ковыля, чем за спиной, и за тем холмом равнина не ровней всех прочих, что мы прошагали за две сотни лет — так и на кой же ляд идти куда-то еще?

И если никто не мог привести уважительной причины, эти прагматики сухо кивали и топали истертым башмаком по дощато-ровной земле:

— Да, все пучком! Все что надо, ребята, тут, у нас под ногами. От добра добра не ищут.

Их неуемная энергия потихоньку отыскивала выходы более разумные, нежели скитания, более практичные, нежели походы: торговля, община, церковь. Они обзаводились банковскими счетами, портфелями и мандатами местного разбора и даже — эти-то жилистые ребята — пивными животиками. Портреты таких господ можно найти в коробках на чердаках: черные костюмы решительно напряжены против ширм салона светописи, рты жесткие, непоколебимые. Письма: «…мы забрались уж достаточно далеко».

И сидят они в кожаных креслах, подобно выкидным ножам, готовым сложиться в ножны. Накупили семейных участков на кладбищах — в Линкольне, в Де-Мойне, в Канзас-Сити, эти прагматики. Назаказывали по почте огромных и пухлых бордовых честерфильдов для своих гостиных…

— Эх-ма. Так-то. Житуха — что надо. И пора бы уже.

И все лишь затем, чтобы вновь двинуться дальше по воле первого же юноши с пламенным взором, что сумеет навесить свои мечты на отцовы уши. Согласись: ты уже тогда признал этот взгляд; до первого сопливого непоседы с лягушачьим голосом, способного убедить Папашу в том, что на западе трава зеленее, чем здешние кочки-коряги. И вновь — трудный, неустанный поход… тебе ведь знаком этот взгляд, ты мог уберечь нас от боли сердечной… подобно стаду, гонимому засухой, неутолимой жаждой — но не уберег — стремятся они за мечтой о стране, где вода на вкус как вино:

А в Спрингфилде вода — что креозот, Дорогой пыльною шагаю я вперед. [5]

В путь, в путь — покуда вся семья, весь клан, не уперся в соленый вал Тихого океана.

— И дальше куда?

— Хер знает — да и вода тут на мочу больше смахивает, никак не на вино.

— Так дальше куда?

— Без понятия! — Затем с отчаянием: — Куда-нибудь, отсюда подальше! — С лихой и безысходной усмешкой: — Главное — прочь отсюда, там видно будет.

5

«Шагаю дальше по пыльному шоссе» («Blowing Down That Old Dusty Road», 1963) — песня американского фолксингера и автора песен Вуди Гатри.

— Презревая жребий, что назначил Господь, — бормочет Йонас, — ведомые проклятьем. — А ведь ты мог уберечь семейство от этой напасти — поиска заветной землицы. Ибо ныне знаешь, что все это суета сует и томление духа. Стоило лишь сразу собрать всю свою волю в кулак, когда впервые заприметил этот лукавый дьявольский оскал в ухмылке Генри, тогда, на станции, — и ты бы всех нас уберег от беды. Он поворачивается к сыну спиной и машет рукой отаре братьев и кузин, шагающих за поездом, набирающим медленно ход.

— Смотри, Йонас, будь внимательней. Не тирань Мэри-Энн и ребятишек без нужды. Земля-то там суровая!

— Хорошо, Натан.

— Смотри, не попадайся злющим орегонским медведям да индейцам, хи-хи-хи!

— Типун тебе, Луиза.

— Напиши, как только обоснуетесь. А то в нашем Канзасе тоска зеленая да трава жухлая.

— Хорошо. — Ты все еще мог бы остановиться, если б только собрал волю в кулак. — Напишем и все вам доложим.

— Так-то. Медведи и индейцы, Йонас! Живыми не давайтесь!

Как обнаружил Йонас Стэмпер, орегонские медведи вполне довольствовались моллюсками и ягодами, были жирными и ленивыми, как старые коты. Индейцы, питавшиеся теми же двумя неисчерпаемыми продуктами, были еще жирнее и куда ленивей медведей. Да. Они оказались довольно-таки мирными. Как и медведи. И в целом страна, паче чаяния, оказалась весьма мирной. Но все же Йонаса снедало это странное… подспудное чувство, возникшее в первый же день по прибытии, возникшее и проникшее в душу, и никогда уж более не покидавшее его все три года, что он прожил в Орегоне.