Порождения ехиднины
Шрифт:
Лестница летит мимо, дверь летит мимо, потому что тень легла на жалюзи, потому что Хуан, который вообще-то Шон, сказал - "два" - и выдохнул, и выдох прошел над стволом снайперки, видимый даже жарким днем...
– Ты молодец, - говорит сыну Паула.
Звук из рабочего центра нужно отключить, сейчас он будет только отвлекать.
Максим не собирается ломиться первым и затруднять людям работу, если там еще есть работа. Но группа шла с первого этажа, а не со второго, у нее и так фора. В сравнении с ним. С ними. Горбоносый человек слева на бегу слегка поворачивает голову, смотрит на звездчатую дыру в стекле, кивает.
Выстрел - но
– Медиков вперед, - командует Иларио в наушниках. Молодец. Но слова "готов" еще не прозвучали, еще не...
Сдвоенный выстрел - и Максим уже без всякого шлема слышит голос:
– Чисто.
Дверь летит внутрь. Дурацкая планировка. Вход прямо в гостиную. Чудесная планировка, спасительная. Человек лежит на полу под окном. Лицом вниз.
Если ничего не случилось, если у него нет аллергии, если одна из иголок не угодила в жизненно важный орган, он жив. И будет жить еще некоторое время. Персональный подарок Кейс и местной криминологии.
Боец, это Хесус, стоит, широко расставив ноги, держит добычу на прицеле. Пистолет. Обычный.
– Нет, - машет рукой Максим.
– Он нужен нам живым.
Теперь вниз, по узкой лестнице с одной площадкой: три прыжка. Темно. Хорошо, что есть фонарик. Если свет выключен давно, то его и не стоит включать. Пахнет паленым, несильно, кровью - тоже слабо, зато воздух насыщен необычным запахом, словно здесь перегорел крупный электроприбор. Озон, горечь, искры...
Мальчик лежит у дальней стены, все как на звуке, как видел Одуванчик - а он рядом, прямо за спиной, зачем сюда-то полез? Глаза открыты, щурится, улыбается разбитыми губами. На полу под ногами - телефонная трубка. Короткие гудки.
Глохнут. Да их и не было. Провод вырван из стены "с мясом". Моро дернул, наверное, когда бежал наверх.
Поздравляю вас, друг мой Щербина, до звуковых галлюцинаций допрыгались. Придется сегодня врачам сдаваться. Уже можно.
Вот и врачи - но пока что еще не к Максиму. От бойцов отличаются только наличием чемоданов и носилок, все вооружены. Отпихивают с дороги, и правильно: застыл столбом, глядя на розетку, даже к мальчику не подошел. Времени больше нет, цифры на панели внутри головы замерли. То ли секунду протоптался - то ли шестьдесят.
Медики над Антонио. Экспресс-оценка. Множественные повреждения кожных покровов, простые и электрические ожоги, вывихи, сломанное ребро... обезвоживание, потеря чувствительности, передозировка чего? ЛСД?
В общем и целом... чудо.
Кто-то уже включил свет, накрыв мальчику лицо бумажным щитком. Под ногами замызганный телефон - трубка тянется к Максиму как щупальце, - медицинский ящик с разбросанными инструментами, опрокинутый столик на колесах, пластиковые флаконы, одноразовые шприцы...
Деметрио слушает очень внимательно, навострив рысьи уши с жесткими хрящами. Качает головой, удивленно фыркает. А у него вполне развитая мимика - видимо, раньше предбоевое напряжение сказывалось.
– Сходил на танцы, поел "кислоты" и подрался. Слегка.
– Деметрио подводит итог. Прав, разумеется. Примерно к этому результат двух с половиной суток пребывания в этом логове и сводится.
Мальчик пытается что-то сказать. Хрипит. Пробует снова. Умный Иларио достает запасной микрофон, сует медику.
– Артикулируй, - говорит Максим. Громко
говорит, чтобы его точно поняли.Пусть там, дома, сразу услышат, что все в порядке.
– Мы опыты ставили, - довольно внятно объясняет Антонио.
– Это... вот - это недавно совсем, с утра. И это тоже был опыт, только я не понял.
Нет, думает Максим, выдергивая провод из разъема. Вот без этого мать ярко выраженного да Монтефельтро как-нибудь пока что перебьется. Пусть потом объясняет про опыты. Максим нажимает кнопку на шлеме, говорит:
– Жив, почти здоров, почти цел. Все очень хорошо.
Иларио прислушивается к рации, качает головой.
– К нам сюда просится журналистка.
– Кто?
– спрашивает Максим. Вот только прессы сейчас... и когда, и как пронюхали?
– Тирунеш Бати.
Господи!.. За что?! За что именно эти полтора метра эфиопского темперамента, невероятной цепкости, ума, дотошности и отвратительного, великолепного профессионализма? Единственная приличная политическая журналистка во Флоресте. Ходячий страх и ужас. Максим представляет себе, как независимый репортер-международник Бати берет интервью у Кейс и мечтательно жмурится...
Потом открывает глаза. "За что?" - это неправильный вопрос. Правильный вопрос - почему? А самый правильный был задан вторым - как? Если бы отслеживали машины компании... да если бы кто-то до такой степени обнаглел, его засекли бы на второй минуте.
Максим поворачивается к человеку у стены. Командир третьей бригады, способный по свисту поставить под ружье около двух тысяч человек только во столичном регионе - по расчетам Анольери - сам Максим был более консервативен и делал ставку на полторы... был совершенно не похож на одуванчик. На сову он был похож, если бывают раскосые совы. Амаргон попал под перекрестный огонь - корпорация могла обвинить его в похищении, Алваро ему даже этим пригрозил, а свои - в сотрудничестве с корпорацией. Ведь действительно отличное объяснение для удивительной Одуванчиковой живучести... Но при этом он не боялся. Совсем.
Пить минеральную воду уже бесполезно, Бати уже тут. Если ее не пустить, она во-первых, пролезет, найдет тот самый проходчик и пролезет, во-вторых, сделает акцент на том, что мы что-то скрываем. А мы скрываем? Нам нужно что-то скрывать? Если она полезет к Антонио, я собственноручно сверну ей шею. Но она не полезет, она не шакальей породы.
Одуванчик же окажется в том еще положении. Он сотрудничал не просто с корпорацией, со службой внешней безопасности. В деле поисков ребенка, в пропаже которого обвинили радикалов Бригад. Амаргон не радикал. Амаргон, по мнению Франческо - единственный годный на что-то боевик в этом гадюшнике. Со стороны нашей подтасовки все безупречно чисто, не прикопаешься. Звонок был настоящий, и дурак был настоящий, свой собственный, наш только провокатор...
– Бригадир, - говорит Максим, - тут решать вам.
– Это очень любезно с вашей стороны, - улыбается Амаргон.
– С учетом того, что я ей и позвонил. Через час после программы новостей. Когда я еще - вашей милостью - думал, что ищу идиота с нашей стороны. А когда стало ясно, что это скорее всего посторонний, я предложил ей сделку века. И взял у нее камеру. Мне, господин Щербина, надоело, что вы решаете свои внутренние проблемы за наш счет.
Я говорю на камеру, напоминает себе Максим. Вот, между прочим, и камера - чтобы присмотреться, надо знать, к чему присматриваться, а она на груди, притаилась среди прочих ремешков, датчиков и наушников.