Порт-Артур, Воспоминания участников

Единственной тревогой в глубине души было только, какие условия предложат японцы, примут ли их наши? Или опять то же, и назад к крови, смерти, пушкам и злобе? Ах, не сорвалось бы!

Вскоре после полуночи в штабе стало известно, что соглашение состоялось. А ровно в 2 часа ночи стрельба вдруг с обеих стороны прекратилась.

Мы выходили на площадку перед штабом и не верили своим ушам. Сначала даже страшно становилось. За шесть месяцев тесной осады мы так привыкли к непрекращающейся ни на минуту пушечной стрельбе и ни на одну секунду ружейной, что нас пугала эта только что наступившая могильная тишина, которая несла нам жизнь.

Я вспоминаю, в средние месяцы осады мы иногда также удивлялись сравнительному боевому затишью и с офицерами Крестовых батарей, стоявших у самого моря на вершинах холмов, выходили проверить наши впечатления.

С батареи № 19 капитана Кичеева открывался вид почти на весь город, Старый и Новый порт, внутренний рейд, эскадру и на всю линию обороны с тыла. Мои студенты Лютинский и Подсосов, лейтенант Винк, капитаны Кириллов, Кичеев и я в ночной тишине старались поймать паузу, хотя бы в десять секунд. И не могли! Если было тихо невдалеке от нас, то на других отдаленных участках нашего фронта, либо в стороне Высокой Горы стрельба пушечная, пулеметная и залповая из ружей ни на минуту не прекращалась на линии обороны осажденного и блокированного Порт-Артура.

И теперь вдруг всё это замолкло.

Симфония смерти, горя и легендарной доблести кончилась.

Артур достоин своей Илиады.

{370} Вскоре стали известны в штабе в главных чертах условия сдачи. Я получил от флагманского доктора эскадры А. А. Бунге распоряжение по телефону не отпускать свою команду матросов и фельдшеров на сборный пункт для пленных и явиться за инструкциями к санитарному инспектору морского управления при наместнике И. В. Ятребову утром, в 10 часов.

Обсудив со студентом Лютинским положение, решили вместе с ним тотчас ехать на наш второй перевязочный пункт, впереди Крестовой Горы, где оставалась вторая половина моего отряда и где хранилось наше казенное и личное имущество. Фельдшеру же Чаеву я поручил собрать все наши тележки для перевозки раненых, носилки и прочее имущество, проверить команду и тотчас же в течение ночи привести их тоже под Крестовые батареи

(По уходе гарнизона в плен, в госпиталях, околодках и просто в казармах японцами обнаружено было 18.000 больных и раненых.

Число убитых и умерших точно неизвестно.

По сведениям Главного военно-медицинского управления (заведомо неполным и неточным, так как они были составлены на основании письменных документов, дошедших из Артура до Петербурга, - а что там творилось в последние дни?) в Порт-Артуре погибло (убито и умерло от ран и болезней) сухопутных чинов около 12.000 человек.

Морские команды потеряли: на суше при защите крепости 1.500 человек, в морских боях у Порт-Артура и на кораблях при бомбардировках 1.200 человек; число умерших от болезней - неизвестно. Всех умерших в морских командах было свыше 3.000 человек. Общие потери сухопутных и морских чинов в Артуре, по официальным данным, составили свыше 15.000. По другим же данным, число потерь в Артуре убитыми и умершими около 20.000. Первоначальная численность всего личного состава армии и флота около 50.000 чел. Следовательно, приблизительно каждый третий из гарнизона положил жизнь свою в Артуре.).

Выяснилось, что по особому пункту капитуляции весь медицинский персонал остается в Порт-Артуре для ухода за нашими ранеными, переполнявшими госпиталя, полковые околодки и казармы. Все мы до их выздоровления или эвакуации японцами остаемся в распоряжении своего начальства, но под общим наблюдением японского санитарного корпуса армии ген. Ноги. Всем офицерам оставлено холодное оружие.

{371} Мы вызвали из нашего резерва пароконного извозчика для перевозки раненых, попрощались с военными врачами и офицерами штаба и сели с Лютинским в экипаж, приказав нас везти.

Было тихо. Всё кругом подозрительно молчало. Подмораживало. Подходило к 3 часам ночи, ночи темной.

Где-то вдали иногда слышались отдельные выстрелы из винтовок.

На батарее у капитана Кичеева уже были в сборе офицеры окрестных батарей, обычно посещавшие его гостеприимный "дом". Собрались штабс-капитан Кириллов с 20-го номера, кап. 2 р. Скорупо, который командовал здесь сектором морских батарей (зять адмирала Старка), мичман фон Бок (георгиевский кавалер и впоследствии зять премьера Столыпина) и лейтенант Винк, командир китайской большой пушки.

Солдаты, любившие своего командира Кичеева, были очень ласковы с ним, сожалели, что расходятся навсегда. За одно были очень предупредительны и со всеми нами, особенно вестовые.

Всех удивил Скорупо. Фома Романович самым тщательным образом упаковывал в бетонном каземате свои чемоданы. На каждом наклеил на английском языке свой Петербургский адрес и записку японскому начальнику с просьбой переслать его личные вещи по его адресу. Мы смеялись и над его аккуратностью и над его надеждами.

– Ну, теперь опять начнете есть мясо, не боясь, что поднесут вам конину за говядину, или ослятину за телятину, - шутили мы все.

Со Скорупой во время обедов у Кичеева произошел следующий случай, всех нас долго смешивший, а его до крайности опечаливший.

Повар Кичеева всех нас три раза в неделю кормил маленькими кусочками конины, либо мулятины, а то и ослятины. Скорупе же (приказано было Кичеевым) вестовые говорили, что это говядина или телятина. Он верил этому и ел. Но как-то он зашел в кухню и увидел ногу лошади, да еще с подковой. Страшно был обижен и больше мяса не ел, хотя его вообще давали очень мало, даже конского.

{372} Ни печали, ни радости не было среди нас в эти минуты, а какая-то нежная грусть. Невольно обращаясь к прошлому, быстро и отрывочно все мы вспоминали и особо грустное, и особо смешное, чему были свидетелями и участниками на Крестовой Горе и на ее четырех батареях.

Из всех углов крепости, где мне пришлось бывать и работать за время осады, наиболее близким мне был этот уголок. Люди ли здесь были лучше и приятнее, или сама жизнь здесь была больше по сердцу, но о Крестовой Горе и моем пункте под нею я вспоминаю до сих пор, как о милом этого тяжкого 1904 года.

С нами здесь еще до середины ноября был скромный юноша, "брюнет могучий", мичман Алексеев. Когда дела на Высокой Горе пошли хуже, вдруг по телефону его вызвали в экипаж, а на утро мы узнали, что его уже нет в живых. Ночью его послали на Высокую с ротою матросов, и в ту же ночь он был убит в штыковом бою.

Высокая была далеко от Крестовой Горы, на противоположном конце крепости, но очень хорошо была видна нам в бинокль, даже простым глазом. Взирая отсюда в ее сторону, даже во тьме, в последний раз, могли ли мы не вспомнить наших приятелей, еще так недавно сидевших здесь с нами за общим столом!