Портрет Невидимого

Место действия: крошечный городок, две церквушки, Средняя Европа. Вокруг — плоская равнина, поля, плантации фруктовых деревьев. Ручей, лужи, пруды, леса. Вдающаяся в эту местность, странного вида отвесная скала, будто искусственно возведенная.

Город пребывает в упадке. Дома разваливаются, сгорают от пожаров; земля, фруктовые плантации, поля тоже периодически выгорают. Сверху кружат разведывательные самолеты. Допросы осуществляются под открытым небом, ибо неповрежденных общественных зданий не осталось.

Различные факторы, обусловливающие упадок города, действуют параллельно: последствия того, что здесь когда-то находилось хранилище ядовитых веществ; радиоактивное заражение, акции террористов, землетрясение; война между двумя богатыми семействами; санирование городской территории посредством нелегального сноса старых зданий и запланированного возведения новых.

Главный персонаж:

Камелот, восьмилетний сын когда-то богатых родителей (потом ему исполнится тринадцать). Камелот воспринимает события со своей точки зрения. Солдаты для него — средневековые воины. Камелот влюблен в служанку своих родителей. Он мнит себя собственником ее красоты. Ее подозревают в том, что она террористка. Когда девушку допрашивают, мальчик не слышит вопросов, а только ее ответы, которые он истолковывает как обращенное к нему тайное послание…

Море желтых цветов наплывает на лицо Камелота. Колосья колышутся у самой его груди. Движения его робки, он не отваживается ступить дальше ни на шаг; он пугается собственной тени, змеящейся перед ним, поднимает глаза и видит в белых облаках нечеловечески огромную фигуру служанки. Когда он хочет присмотреться к ней повнимательнее, она исчезает.

Он пытается удержать ее, но хватается за пустоту, теряет равновесие, падает, закрывает глаза… Над ним кружат самолеты.

Эти сценарии пугали меня. Я не мог понять, какие источники питают темную поэзию Фолькера. Как нечто само собой разумеющееся, возникают в фильме о Камелоте горящие женщины; угрожающие голоса, которые выходят из дерева; небо, похожее на пустой экран монитора. Вдали группа музыкантов играет монотонную мелодию в стиле New Wave и так же монотонно под нее танцует.

Действию в обычном понимании, победе сильнейшего Фолькер, что очевидно, значения не придавал. Да, но какую роль играли для него впечатления, связанные с войной, с изгнанием из парадиза его дюссельдорфского детства? Я замечал со страхом, как много места отводит он тому, что мне представляется сопряженным с бездной: Сталактитовая пещера. Туда приносят водителя потерпевшей аварию машины. Он сильно искалечен. Его пожилая жена похожа на карлицу. Она упорно держится за прежнюю жизнь, которую муж, калека без рук и ног, уже не сможет ей обеспечить. Она, заспиртовав его руки и ноги, хочет их ему показать. Он отказывается: они ведь больше ему не принадлежат. Лучше, мол, пусть она повесит качели и будет раскачиваться над ним — если, конечно, ей это в удовольствие. Однако жена настаивает на своем и вспоминает прошлое.

Не без тяжести на душе уговаривал я Фолькера продолжить эту работу. Чтобы получить обычную в таких случаях субсидию от Фонда поощрения кинематографии, он составил на шестнадцати страницах смету с учетом выплат актерам, бутафорам, кинооператорам:

Запрашиваемая ссуда: DM 185 000 (низкобюджетный фильм).

Стоимость производства: DM 742 769.

Начало съемочных работ планируется на июль 1982 года.

Сценарий представлен в 13 экземплярах.

В «Камелоте» ставка делалась на беспощадное проникновение в человеческую психику, на магические образы, на тишину — тогда как общей тенденцией кинематографии давно стало стремление к светлой тональности, к юмору, к быстрому развитию действия, к пониманию жизни как комедии, к провоцированию смеха.

Редко когда наши с Фолькером встречи обходились без показа друг другу новых рукописей. Три месяца, ночь за ночью, сидели мы над четырехсотстраничным романом «В Египпет», прежде чем я решился опубликовать эту свою первую книгу. Но вопрос о реально возможном (не форсированном) сроке публикации был для нас далеко не главным.

Погода ставит нам мат. Так звучала первая фраза (затакт ко всему произведению). Мы перепробовали пятнадцать ее вариантов. Поиск сопровождался смехом, протестами, бормотанием. В пепельнице скапливались окурки.

Фраза — в моем понимании — обобщала будто бы присущие немцам качества: глубину душевных переживаний, вечно затуманенный взгляд, суховатый поздний романтизм, склонность впадать в отчаянье (нередко, похоже, наигранное), когда поводов для отчаянья вообще нет. Мне часто мерещилась в этом мафиозная договоренность: изображать безутешность.

— Погода ставит нам шах или мат… Фолькер, ты думаешь, книга может так начинаться? С голословного утверждения? Я ведь даже не знаю, верно ли, что погода ставит нам шах либо мат.

— Если фраза не соответствует правде, ты должен ее подправить. Может быть, так: Погода чаще всего ставит нам шах или мат!

— Так не пойдет. Даже если сказать, что дождливая погода в Германии чаще всего лишает человека последних сил, это будет предположением и только. Многие люди чувствуют себя вполне нормально, когда небо затянуто серой пеленой дождя.

— Ну, тогда… — Он задумался. — Погода часто, но не всегда ставит нам шах или мат. Ты опишешь некий феномен, оставив вопрос о его сути открытым.

— Придумал! — вскричал я. — При наличии некоторых условий погода ставит нам шах или мат. Или нет: добавлю-ка я еще одно ограничение, чтобы каждый читатель понял: дождливый осенний вечер может настроить человека — но не всегда настраивает — на меланхоличный лад. Как правило — при наличии некоторых условий, — погода ставит нам шах или мат. Франк сидел наверху, в своей комнате, у окна…

Фолькер стер ластиком предыдущий, четырнадцатый вариант.

Мы, голодные, вдруг осознали, что уже половина третьего, и, добравшись до «Розовой гостиной», успели-таки уговорить хозяйку ресторана Софи поджарить для нас два охотничьих шницеля.

Так мы прорабатывали фразу за фразой, во многих книгах, на протяжении многих лет. В копировальных мастерских я вкладывал в аппарат страницы, Фолькер их вынимал. Потом мы просили переплести очередной экземпляр.

— Красный переплет? Агрессивный?

— Нет, синий. Благородный.

Вместе мы сочиняли письма издателям и редакторам. Фолькер организовал для меня выступление в берлинском кинотеатре.

— Мы пригласим Бото Штрауса, — предложил он, — и пошлем ему рукопись.

— Ты совсем спятил?

Штраус не смог приехать на вечер в кинотеатре «Арсенал», зато прислал письмо, которое долгое время было для меня, для нас с Фолькером ощутимой поддержкой.

Я впервые выступал публично, перед двадцатью слушателями, и от страха казалось, будто рот у меня набит пеплом: «Как правило — при наличии…» Фолькер в первом ряду ободряюще кивал, приставив мизинец к уголку рта. Я знал, что культура — не списки бестселлеров, а те силы, которые на первый план не выходят. Что мнимое богатство и разнообразие культурных феноменов заслоняет немногие подлинные достижения.