Портрет незнакомца. Сочинения
Шрифт:
Кто это предупреждает? Когда? Мелькают под черепной коробкой одни и те же мысли, почти лишенные примет времени…
«В нашей крови есть нечто, враждебное всякому истинному прогрессу. И в общем мы жили и продолжаем жить лишь для того, чтобы послужить каким-то важным уроком для отдаленных поколений, которые сумеют его понять; ныне же мы во всяком случае составляем пробел в нравственном миропорядке».
А это, братцы, кто? Последователь расизма? Отъезжающий на Запад? Отчаявшийся в торжестве собственной теории коммунист?
«Вот они, русские варвары! Мне было радостно чувствовать, что отовсюду меня теснят эти неуклюжие „варвары“ и пахнут сапогами и луком, — и хорошо становилось от мысли, что и я такой же варвар, как они… И у меня была мечта… чтобы вот этот Васька и все вообще Васьки, со всей своей варварской грязью и вшами и запахами
А это кто?..
«Дикое невежество и суеверие, патриархальный разврат, тупоумное царство китайской обрядности, отсутствие всякого личного права, презрение к достоинству человека или, лучше сказать, незнание, совершеннейшее неподозревание его; бесцеремонность наивного насилия, холодно-зверская жестокость и полнейшее рабство обычая, мысли, чувства и воли — вот что было душою этого тысячелетнего бессмысленного трупа…»
Чаадаев? Белинский? Амальрик?
«Я стремлюсь погибнуть во благо общей гармонии, общего будущего счастья и благоустроения, но стремлюсь потому, что лично я уничтожен, — уничтожен всем ходом истории, выпавшей на долю мне, русскому человеку. Личность мою уничтожили и византийство, и татарщина, и петровщина; все это надвигалось на меня нежданно-негаданно; все это говорило, что это нужно не для меня, а вообще для отечества, что мы вообще будем глупы и безобразны, если не догоним, не обгоним, не перегоним… Когда тут думать о каких-то своих правах, о достоинстве, о человечности отношений, о чести, когда что ни „улучшение быта“, то только слышно хрустение костей человеческих, словно кофе в кофейнице размалывают?! Все это, как говорят, еще только фундамент, основание, постройка здания, а жить мы еще не пробовали; только что русский человек, отдохнув от одного улучшения, сядет трубочку покурить, глядь — другое улучшение валит неведомо откуда. Пихай трубку в карман и полезай в кофейницу, если не удалось бежать во леса-леса дремучие».
Обождите, про это «догоним-перегоним» не в программе ли КПСС мы читали?.. Нет, не в программе. Это сказано, когда никакой программы этой и в помине не было… Не они это придумали — и не только «они», но и «мы» ничего:
«Наша матушка-Русь православная провалиться бы могла в тартарары, и ни одного гвоздика, ни одной булавочки не потревожила бы, родная: все бы спокойно осталось на своем месте, потому что даже самовар, и лапти, и дуга, и кнут — эти наши знаменитые продукты — не нами выдуманы. Подобного опыта даже с Сандвичевыми островами произвести невозможно, тамошние жители какие-то лодки да копья изобрели».
От стыда за такое отечество просто, действительно, хоть сквозь землю провались…
«Превалирующая черта русского национального характера — жестокость. Эта жестокость специфическая, это своего рода хладнокровное измерение границ человеческого долготерпения и стойкости, своего рода изучение, испытание силы сопротивляемости, силы жизненности. Дело идет о жестокости не как о проявлении вовне извращенной или больной души отдельных индивидуальностей, дело идет здесь о массовой психике, о душе народа, о коллективной жестокости».
Как видите, хаять Россию, оплевывать русское, каяться и бить себя в грудь — не ново у нас… Ох, как ненавидели, любя, любили, ненавидя, и хаяли, хаяли…
«Видели ли вы, как мужик сечет жену? Он начинает веревкой или ремнем. Связав жену или забив ей ноги в отверстие половицы, наш мужик начинал, должно быть, методически, хладнокровно, сонливо даже, мерными ударами, не слушая криков и молений, то есть именно слушая их с наслаждением, а то какое было бы ему удовольствие бить?..
… Удары сыплются все чаще, резче, бесчисленнее: он начинает разгорячаться, входить во вкус. Вот уже он озверел совсем и сам с удовольствием это знает. Животные крики страдалицы веселят его, как вино: „Ноги твои буду мыть, воду эту пить“, — кричит жена нечеловеческим голосом, наконец, затихает, перестает кричать и только дико как-то кряхтит, дыханье поминутно обрывается, а удары тут-то и чаще, тут-то и садче… Он вдруг бросает ремень, как ошалелый, схватывает палку, сучок, что попало, ломает их с трех последних ужасных ударов на ее спине, баста! Отходит,
садится за стол, вздыхает и принимается за квас».Каково, что скажешь, читатель? Тебе не хочется пристрелить этого православного мужичка, а? Таких насильников даже Алеше Карамазову хотелось прикончить, как бешеных собак. А ведь черты одного садиста на всю нацию переносили, думали о себе обобщенно:
«Племя рабское, лукавое, в десяти поколениях запуганное кнутом и кулаком; оно трепещет, умиляется и курит фимиамы только перед насилием; но впусти хама в свободную область, где его некому брать за шиворот, там он развертывается и дает себя знать. Посмотрите, как они смелы на картинных выставках, в музеях, в театрах или когда судят о науке: они топорщатся, становятся на дыбы, ругаются, критикуют — рабская черта».
Ага, рабская… Ты сказал…
И в стихах тоже хаяли:
Тернисты пути совершенства,
И Русь помешалась на том:
Нельзя ли земного блаженства
Достигнуть обратным путем?
И еще как хаяли:
Быть может, верю. Но пророком
Нельзя быть для Руси. Она
Наперекор делам и срокам
Иль вдруг пытает стремена —
Скакать табуньей кобылицей
За край немеренной степи,
Иль воет в конуре и злится
Голодной сукой на цепи.
Россия — сука? Это кто? Опять Синявский? Мало ему в прозе, так он в стихах?
Нет, не Синявский… Это все выписки из обширного свода В. Ростопчина «Русская душа», раздел «Русское сердце». Свод документальный, автор ничего не выдумывал, только цитировал.
Как нужно было ненавидеть Россию, чтобы устроить в ней то, что устроили большевики! — слышим мы сегодня. Да, для таких преобразований Россию нужно было ненавидеть, и об этой ненависти говорили без стеснения. Например, на XI съезде (весна 1922 года) Скрыпник заявлял прямо: «Только ненависть и презрение может вызывать прежняя царская Россия». Но и ненависть эту, как видим, не они, не большевики придумали. Они имели бесчисленных предшественников…
«Плаванье по Рейну и Кельн великолепны, как и вся Германия. А въехав в Россию, я опять понял, что она такое, увидав утром на пашне трусящего под дождем на худой лошаденке одинокого стражника».
Это Блок. А вот еще он же:
«Все одинаково смрадно, грязно и душно, — как всегда было в России: истории, искусства, событий и прочего, что и создает единственный фундамент для всякой жизни, здесь почти не было. Не удивительно, что и жизни нет».
Пожалуй, хватит заглядывать в эти неизбывные наши попытки самопознания? Нет, посмотрим в более древние времена:
«Мы видели, как Борис (Годунов — Б. В.) был верен мысли Грозного о необходимости приобресть прибалтийские берега Ливонии для беспрепятственного сообщения с Западною Европою, для беспрепятственного принятия от нее плодов гражданственности, для принятия науки, этого могущества, которого именно недоставало Московскому государству, по-видимому, так могущественному. Неудивительно потому встречать известие, что Борис хотел повторить политику Грозного — вызвать из-за границы ученых людей и основать школы, где бы иностранцы учили русских людей разным языкам. Но духовенство воспротивилось этому; оно говорило, что обширная страна их едина по религии, нравам и языку; будет много языков, станет смута в земле. Тогда Борис придумал другое средство: уже давно был обычай посылать русских молодых людей в Константинополь учиться там по-гречески; теперь царь хотел сделать то же относительно других стран и языков; выбрали несколько молодых людей и отправили одних в Любек, других в Англию, некоторых во Францию и Австрию учиться. Ганзейские послы, бывшие в Москве в 1603 году, взяли с собой в Любек пять мальчиков, которых они обязались выучить по-латыни, по-немецки и другим языкам, причем беречь накрепко, чтобы они не оставили своей веры и своих обычаев. С английским купцом Джоном Мериком отправлены были в Лондон четверо молодых людей „для науки разных языков и грамотам…“»