Портрет незнакомца. Сочинения

На Китай наши управляющие тоже смотрят сквозь призму страхов.

Еще недавно казалось им, что все так хорошо: китайские коммунисты истребляли у себя инакомыслящих, громили в первую очередь интеллигенцию, а еще первее — писателей, и наша официальная пропаганда всячески их в этом занятии поощряла и им рукоплескала. В то время приходилось слышать даже угрозы в адрес наших либералов, антисталинистов и их «высоких покровителей» от «кристально-чистых» партийцев: «Вот придут китайцы — им покажут». Говорили даже и так: «И чего нам с ними ссориться? Они хотят Сибирь? Так и отдать им ее, разве мы, коммунисты, не интернационалисты?» Медленно, туго соображало начальство, пока самые умные не догадались и не встрепенулись: братцы, так ведь они нас в первую очередь посадят, то бишь сошлют в деревню, где мы, как смерды, в навозе будем ковыряться, где мы будем голодать и холодать, где никакой врачебной помощи («босоногие доктора» — это для нас-то после двухкомнатной палаты на одного, с телевизором и персональной медсестрой). Это нас они турнут, мы для них — инакомыслящие, мы для них — надо же! смешно сказать! — интеллигенты! Мамочка-мать, и мы же их всему научили, и никакой себе лазейки не оставили, хитрости не запасли. Это не наши домашние либералы и поборники демократии и прав человека, которые не то что нас — муху обидеть боятся. Это мы сами с нашей «классовой» беспощадностью к врагу, с нашим «если враг не сдается, то его уничтожают», с нашим «умри ты сегодня, а я завтра», с нашей безжалостностью («долой слюнтяйство!»), решительностью (особенно когда десять вооруженных на одного безоружного) — словом, со всей нашей «коммунистической» моралью, по которой всегда тот прав, кто сильнее.

И все страхи начальства запылали ярко: страшно, что будет с ухоженным телом — напустят маоистов-террористов (с виду вроде бы араб, француз, немец, а внутри — маоист), страшно — посадят в «школу 7 мая» (нам ли таких школ не знать?), — а и то мы в своих концлагерях, в этих «школах трудового перевоспитания», так на «идейную перековку» не напирали, как китайцы насобачились), страшно — всего лишат, и места, и благ, страшно — на расправу за старое потянут, за то самое, о чем этот написал, чье имя запрещено произносить, в книге, название которой тоже произносить запрещено — Солженицын в «Архипелаге ГУЛаге»! За лагеря и потянут! Вон слухи идут, что китайцы у себя ошибки Сталина критиковать собираются. Так я такому скажу — ни черта он не понял в нашей и ихней жизни, если такие возражения приводит. Добро бы такое западный интеллигент (образованец — это он хорошо их, неназываемый-то, обложил) говорил, ничего не понимая, а вам, соотечественник, стыдно диалектическую логику не усвоить — они сажают, это так, да ведь это они, а они в их глазах всегда правы, значит, они сажают не так и не за то, как и за что сажали мы. Мы — не они, они всегда правы, стало быть, мы — виноваты, раз мы не они. Они наши незаконные репрессии (ах, зачем в них сознались, кто за язык тянул — все это Никита, субъективист проклятый, только о себе и думал) осуждают, а у них, во-первых, репрессий нет, во-вторых, все репрессии законны, а, в-третьих, во внутренние дела вмешиваться не позволят — теперь понимаете эту диалектическую логику? Подумать только — мы их и этой логике обучили!

Ярко пылают страхи. Казалось бы, при таком их накале должна бы вспыхнуть превентивная война. Но не вспыхнула…

Как же так? С одной стороны, страх наших управляющих перед Китаем, а с другой — такая необычайная сдержанность? Китайцы задираются, а они молчат? Те нас матерят и в хвост и в гриву, поносят, на чем свет стоит — а они вяло отругиваются?

В чем тут дело?

В составе нашего управляющего ядра много тех (и старых, и сравнительно помоложе — не назовешь молодыми пятидесятилетних), для кого спорить с Китаем, бороться с Китаем, тем более, с ним воевать, это значит спорить, бороться и воевать с самими собой. С их точки зрения «вот здесь» компартия Китая говорит то же, что и наши сталинисты, а «вот тут» — не то; «здесь» в тысячи раз больше, чем «тут» — вот и получается, что близость с маоистами у наших сталинистов и полусталинистов теснее, чем с несталинистами и особенно антисталинистами. И в бессилии вынуждены наши управляющие смотреть, как быстро укрепляется Китай, как он запускает спутники, взрывает водородные бомбы, строит шахты для ракет, направленных на Москву, укрывает глубоко в горах военные заводы. И вот — десять, тем более пятнадцать лет назад так легко, казалось бы, можно было подчинить Китай нашей воле, распространить на него нашу власть (не в мелочах, конечно, а в самом главном, по образцу, скажем, Чехословакии), а теперь упущена эта возможность, и наши управляющие-несталинисты (а есть, наверное, и такие, на самом высоком уровне есть) кусают себе локти. А сталинисты? Им-то что! Власть-то они сохранили, а после них — им плевать, что будет.

Наше прошлое породило, умирая своего двойника — маоистский Китай. Наше прошлое связало страну по рукам и по ногам и не дало решить китайскую проблему, тогда, когда это было возможно; из-за нашего прошлого мы идейно и духовно безоружны перед Китаем.

Связь грядущей войны с Китаем и нашего прошлого чрезвычайно проста: нам предстоит воевать с нашим прошлым.

У нашего государства множество оружия, сильная армия, мощный флот и несокрушимая авиация. И наше государство, тем не менее, к этой войне не готово. И оно проиграет эту войну, если не подготовится. А поражение в этой войне будет означать, скорее всего, историческую гибель русской нации, русской культуры, русского государства… Не забудем, что завоевание нашей земли может произойти даже и незаметно, бескровно…

И русские рассеются по лику Земли, разнося по ней остатки своей веры, избранничества, опыта, откровений, пророчеств и черт национального характера, среди которых начинает зарождаться взаимопомощь и братство по отношению к своим соплеменникам.

Таков наиболее вероятный результат схватки с Китаем — воля нашего народа к жизни сейчас повреждена и ослаблена, руководители его в большинстве своем себялюбивы, слепы и нерешительны, так что «лучшее», на что в этой войне мы можем надеяться — это на взаимное уничтожение друг друга, на такую вот страшную ничью, ничью в атомно-водородной воронке. Победить свое прошлое мы сегодня, при нынешнем положении дел, не сможем.

А завтра?

Может быть, в Китае происходят решающие перемены?

Может быть, логично предположить, что в Китае происходят такие же перемены, какие произошли у нас, поскольку Китай идет по нашим следам, проходит те же этапы развития, что и мы? Как и у нас после смерти Сталина власти в 1954–1956 годах «смягчились», так и там они, похоже, «улучшаются», перекладывают прошлые свои преступления на других и начинают сравнительно спокойно переходить от людоедства к вегетарианству — переходить, правда, медленно, так что уйдет на такой переход немало лет, но разве такое предположение не логично? И в этом случае наши руководители по-хорошему договорятся с руководителями китайскими о взаимной поддержке друг друга. И опасность войны исчезнет.

К сожалению, не исчезнет.

Китай во много-много раз беднее нашей страны, крестьянство в нем составляет и по сей день почти четыре пятых всего населения, поэтому модернизация промышленности и обогащение акционерного общества по управлению и ограблению Китая (а, тем самым, и смягчение акционеров) будет там происходить гораздо медленнее, чем у нас. В силу этого простого фактора разрыв между нами и Китаем будет увеличиваться (как он увеличивается между нами и США) — и будет возрастать опасность войны.

Но и без этого фактора дружба между нашей страной и Китаем невозможна в силу самой сущности того строя, той политической системы, которая господствует в Китае.

Суть этой системы — сохранение власти такой, какой она есть: безграничной, бесконтрольной, стоящей вне законов и выше них. У этой власти нет никакой иной цели, кроме стремления к безграничности. Эта власть, стремящаяся к абсолютной, не может ставить перед собой никаких гуманных, добрых, истинно-человеческих, прогрессивных и т. п. целей; она не допускает никакого дележа власти, никакого контроля над ней, никакого закона, стоящего над ней, никакого несогласия с ней — в слове, деле или мысли; она по сути своей не допускает равенства во взаимоотношениях ни с какой иной системой власти и страдает, когда ее вынуждают обстоятельства идти на такое равенство, когда она бессильна изменить положение в свою пользу, подмять партнера, подчинить его себе любым способом. И, скрепя сердце, признавая партнера равным, сталинисты-маоисты будут в то же время делать все, от них зависящее, чтобы все-таки взять верх, распространить свою власть — будут вооружаться непрерывно, призывая других к разоружению, будут обманывать, поджидать удобный момент для нападения, хитрить, лгать, льстить и пугать. В цивилизованных странах зверь власти ходит среди людей в наморднике демократических свобод, религии, гласности, а здесь он беспрепятственно, хищно и ненасытно пожирает людей, народы и страны. Поэтому добросердечные отношения с Китаем не будут прочными и искренними — под их прикрытием Китай будет продолжать гонку вооружений, укрепляться и ждать удобной минуты для внезапного нападения — по гитлеровскому образцу.

Видимо, невозможны в Китае и перемены демократические (например, введение чего-то вроде нашего нэпа, допущение свободы печати и т. п.), хотя такие проекты у китайцев, вероятно, имеются — самая умная часть их руководящего ядра не может не понимать, что такие реформы могли бы оказаться очень выгодными для Китая в стратегическом отношении, но она не в состоянии решить, как при таких реформах партийному руководству удержать в своих руках всю полноту власти.

Что же нам остается?

Невольно создается впечатление, что положение нашей страны безвыходное. В будущем маячит неизбежная война с Китаем и, как следствие этого — неизбежная гибель русской нации, культуры, государственности. И что же — избежать такой участи невозможно?

Не стоило бы предпринимать эти заметки, если бы вывод был бы столь однозначным и мрачным.

Избежать гибели Россия может. И выход у нее есть. Только он потребует от всех и каждого не меньшего самоотверженного труда, не меньшего напряжения сил, чем в те времена, когда наш народ слышал слова: «Отечество в опасности!», но и напряжение это, и труд будут иными — бескровными, мирными, радостными.

Россия должна победить свое прошлое внутри самой себя. Это единственный выход, оставленный ей историей, единственный шанс ее.

При этом мы должны исходить из необходимости идти вперед, искать наш собственный путь, обнаруживать у самих себя необходимый опыт. И тогда мы не только не погибнем, но и выйдем из наших бедствий и страданий на самобытную дорогу, быть может, поучительную и для других.

Как это сделать?