Пошел ты, Снежный!

Единственный, кто смог подобраться ко мне достаточно близко – был Петя. Он просто волшебник, ведь рядом с ним я практически с первых минут начала ощущать себя иначе – так, будто я древняя ваза, которую нужно оберегать всеми силами.

– Сюткин*, – тихо произнесла я, продолжая пялиться в окно.

– Сюткин? – глупо переспросил Макс, и мне пришлось повернуться к нему, чтобы объяснить.

– Мама его обожала. У нас дома всегда звучал голос Сюткина, – я невольно улыбнулась, приоткрыв дверь в воспоминания.

Снежный задумчиво хмыкнул и принялся переключать песни. Наконец из колонок заиграла давно забытая мелодия и я, закрыв глаза, откинула голову назад.

– У нас механик на станции всегда напевал эту песню, и я к ней по-своему привязался, – голос полярника звучал откуда-то издалека, а я уже витала в облаках между реальностью и воспоминаниями.

– На-на-на-на-на, любите искренно, дружите преданно*, – пел Валерий Сюткин из магнитофона на подоконнике нашей солнечной кухни, —На-на-на-на-на, прощайте быстро, но целуйтесь медленно…

Я не забредала в свои воспоминания так глубоко уже очень давно. Это страшно, ведь ты точно знаешь, что огромная часть тебя все еще живет там. Где мама улыбается, заплетая тебе косы, и папа по вечерам приходит с работы и зовет прогуляться к морю.

Страшно желать остаться там – в воспоминаниях. Если бы у меня была возможность, я променяла бы что угодно, лишь бы вернуться в прошлое и замереть в нем навсегда.

Но волшебных способностей у меня не было, и я продолжала жить обычной жизнью, и никто и не подумал бы, что со мной что-то не так. Ведь я научилась здорово притворяться.

Голос Сюткина стих, и дальше мы ехали молча, слушая ненавязчивую и в то же время красивую музыку и думая о чем-то своем. Макс то и дело зевал, но взгляд его оставался сосредоточенным на дороге. Удобно устроившись в кресле, я сонными глазами наблюдала за тем, как драматично врываются в Опель огни фонарей, резко очерчивая скулы и нос Снежного. Образ невольно запечатлелся в моей голове, и я на всякий случай пообещала себе никогда не стараться воспроизвести его на бумаге.

Как художника меня притягивало красивое фактурное лицо Макса, но я-то знала, что в придачу к привлекательной внешности шел совершенно невыносимый характер, вызывающий у слабонервных легкое кровотечение и язву желудка, так что желание рисовать парня тут же растворялось в воздухе.

Глупо улыбаясь, я снова глянула на серьезного Макса. И смотрела на то, как желтые огни фонарей бросают пятна света на его усталое лицо, до тех пор, пока сонная слабость не сморила меня окончательно.

Мне снилось, как я иду по берегу в легком белом платье, тонкий шифон которого сливался с морской пеной, лижущей мои ноги с каждой новой волной. Солнца совсем не видно, но небо ясное, и только где-то вдали звучат раскаты грома. В душе и радостно и тревожно одновременно.

Впереди, всего в паре шагов от меня, у самой кромки воды стоит самый прекрасный мужчина на земле – Петр Королев. Стройный загорелый шатен с прожигающим насквозь зеленым взглядом.

Постойте!

У Пети чудесные карие глаза, и смотрит он всегда нежно или игриво…

А этот жуткий взгляд принадлежит совсем другому человеку. В мгновение ока Петя превращается в Макса, манящего меня в объятия.

Его губы жестко улыбаются, шепча: «Ты не выйдешь за него», и мне хочется кричать в ужасе, но изо рта не вырывается ни звука.

Тени сгущаются, скрывая синеву ясного неба. Волны уже не плещутся, а бьются о ноги, норовя свалить меня и утащить на глубину. Снежный тянет ко мне неестественно длинные руки с жуткими острыми когтями. Я набираю в грудь побольше воздуха, чтобы истошно завопить, и в этот момент огромная волна стеной несется на меня… и больно щипает за руку.

Я с трудом раскрыла слипшиеся глаза и осмотрелась. Ни грома, ни штормового моря, ни тем более отвратительных когтей не было. Во рту пересохло, и горло неприятно саднило. Макс щипнул меня еще раз, и я одарила его злобным взглядом.

Он отвернулся к дороге, нервно подергивая оплетку руля.

– Чего разоралась? – резковато спросил он, не глядя на меня.

– Тебя во сне увидела, – буркнула я, жадно глотая воду из пластиковой бутылки.

– Что такого страшного я с тобой вытворял, что ты так кричала?

– Не пускал меня к Пете. На нашей же свадьбе, – призналась я, – Скорее бы уже выйти за него и утереть тебе нос.

– Ты не выйдешь за него, – с уверенностью в голосе произнес Макс, с точностью повторяя фразу из сна.

Меня накрыло волной раздражения, усиленной усталостью, голодом и дурным сном. Я прищурилась и с ненавистью выпалила:

– Почему ты такой злой? На Севере отморозил свой крошечный членик? Да, полярник? – не скрывая ненависти в голосе, съязвила я.

Макс резко вырулил машину на обочину и со свистом затормозил. Я вцепилась пальцами в приборную панель, борясь с силой притяжения.

– Ну все! Ты меня достала! – Снежный вышел из машины и, обойдя ее, раскрыл мою дверь.

Пока я в шоке наблюдала за его действиями, он остервенело выдернул из замка ремень и, крепко обхватив руками мою талию, вытащил меня из машины.

– Ты что делаешь? – пискнула я возмущенно, но Макс в ответ лишь кинул мне рюкзак и, сев в машину, дал по газам.

А я осталась одна. Ночью. Посреди трассы где-то между Москвой и Нижним Новгородом. Как же я тебя ненавижу, полярник чертов!

Глава 3

Осмотрелась и поежилась. Пустынная дорога, убегающая в два конца, ряд фонарных столбов, жуткий лес по обе стороны от дороги и я, переминающаяся с ноги на ногу в луже желтого света.

Вокруг меня стала кружиться мошкара, и я активно замахала руками, разгоняя живность. Лес отзывался пугающим уханьем, а Макс так и не возвращался.

Телефон, чтоб его побрали черти, остался в машине. Я убирала его на приборную панель, чтобы не мешал дремать. И что же мне теперь делать? Во всей этой истории одно прекрасно – когда Петя узнает, почему его невесту сожрали волки, он уничтожит Макса. Несколько раз. С особой жестокостью. А я с того света посмеюсь от души.

Я поплелась вдоль дороги, надеясь хотя бы к утру добраться до какого-нибудь поселения, откуда смогла бы позвонить. Тьма на горизонте лениво расползалась, будто на шероховатую бумагу, густо смазанную темно-синей акварелью, щедро капнули воды, а, значит, еще немного – и небо окрасится осторожными мазками рассветной палитры. И тогда машин станет больше, и плестись вдоль узкой обочины в одиночестве будет уже не так странно.

Я никогда не была одиночкой, скрывающейся от жизни в четырех стенах. Никогда не искала единения с самой собой, ведь всего вокруг было так много, что времени на саму себя практически не оставалось. Я была везде и сразу. И все мне были рады.