Пошлые истории

Голос матери узнаешь из тысячи. Голос матери распознаешь в любой толпе. Легко было его распознать и в пустом подъезде, освещаемом лениво встающим, потягивающимся солнцем, чьи лучи кривенько пробивались сквозь немытые подъездные стекла. Голос, который шептал Яшеньке в детстве на ночь молитву, голос, которым рассказывались самые добрые сказки и пелись самые мелодичные песни, отдавался от болотного цвета стен:

– …эта махровая шалава! Эта матерая прошмандовка! Эта прожженная проблядь!

Яша взглянул на часы. 5.55. Можно загадать желание.

Яша поворачивал ключ и страстно желал, чтобы дверь открылась в какую-нибудь альтернативную реальность.

В коридоре стояли отец и мать. Мать впервые за последние двадцать лет, видимо, для пущего контраста между благочестивым домом и вертепом, из которого он плелся, была гладко причесана и в платке. Отец стоял в семейках и недоумении.

– Мы волновались, Яков, – прорекла мать настолько отточено и торжественно, будто открывала органный концерт в филармонии. – И нам таки, Яков, необходимо поговорить.

– Мам, не о чем тут говорить. И это нелепо, что ты со мной так, как будто я несмышленый ребенок. Я имею полное право, мам, полное, ночевать где хочу, встречаться с кем хочу и так далее по списку. Моя это жизнь, мам. Моя.

– Ты. Что. Себе. Позволяешь?! – по тому, как ровно мать повышала ноты, закрадывалось предположение об оперном прошлом родительницы.

– Сюрприз! – в двери стоял сияющий счастьем и самодовольством Лёва. – Ба, а ты куда собрался в шесть утра, красавчик в костюме с выпускного? Рассвет встречать?

– Да он уж встретил у нас. Он уж как встретил!

– Маман, бог с вами, зачем так визжать? – широко разулыбался Лёва. – Лучше поди и обними своего любимого сына! В конце концов, приезжаю я не каждый день, а встречаете вы меня вяло. Впрочем, удивлен, что встречаете в такую рань! Приятно! А где же плакаты? Где слова поздравлений? Или у нас в семье у каждого по столичной премии для выдающегося студента осенне-зимнего семестра?

– Лёвушка! – мать скинула мешающий платок и кинулась обнимать и целовать сына. Яша заметил, что отец косится в его сторону и как будто бы с завистью буравит глазами точку где-то в районе уха.

– Я в душ, – буркнул Яша, пока мать восхищенно обласкивала старшого.

В ванной загадка отцовского взгляда оказалась решена. На шее алел потрясающий воображение синяк.

– Вот ведь дерьмо, – вздохнул Яша, у которого была одна водолазка и та в грязном белье. – Вот ведь дерьмо, – повторилась реплика, когда Яша обнаружил сомнительную сыпь в жизненно важной области. Что ж, дама его сердца благодаря своим аппетитам застрахована была только от цинги. – Ладно, – проявил Яша чудеса самообладания, – решать проблемы по мере их поступления.

Яша оглянулся. Шампуни, свежеразвешанные трусы, средство для бритья, материнская косметичка… Стоп! Материнская косметичка!

Лёва пошел внешностью в мамку, Яша же был копия отец. Мать у них всегда выглядела так, будто только-только вернулась с югов: лоснящаяся смуглая кожа. Отец по тону кожи был, скорее, потерянный в таинственных туманах Трансильвании вампир-альбинос. Яша щедро наносил на щуплую шею материнский тональный крем, седьмое чувство подсказывало – успех неизбежен. Менее заметно было бы только обвести засос маркером и нарисовать в его сторону по всему телу стрелки, как стрелки на полу самолета к аварийным выходам.

– Правильно! Я давно тебе говорю, что с парнями тебе повезет лучше, чем с девчонками.

– Твою мать, Лёва, дверь закрой!

– Найти тебе инструкцию, как делать смоки айз или ты уже все знаешь-умеешь, брат мой, моя гордость?

– Пожалуйста, просто заткнись и закрой дверь.

– Ладно, – добордушно улыбнулся Лёва, запирая дверь. – Как дела? Нафига косметичку распотрошил?

Яша бессильно оторвал руку от шеи.

– Ого. Нормально! Пылесос?

– Галя.

– Галя?! – Яша кивнул. – Та Галя, о которой я думаю? Единственная Галя, не нуждающаяся в дополнительных пояснениях Галя?!

– Да, да, да! Галя. Та самая.

– Гонишь!

– Нет.

– Да не может этого быть. Не мог ты с Галей замутить.

– И тем не менее.

– Брат, не шути со мной. Галя – единственное, почему я жалею, что свалил в Москву.

– Не шучу. Она, можно сказать, сама инициировала.

– Нет… – Лёва замер и не отмирал. Наконец, рука, которой он якобы вальяжно прислонился к душевой, затекла смертельно, парень дернулся от побежавших по почти отмершей конечности иголочек, дверь в душевую открылась и он упал, свалив сушилку с трусами. – Нет!

Яша быстренько прибрал за собой и братом, пока тот, словно контуженный, сидел в душевой и ошалело следил за малышом, принесенным 22 года назад из роддома вопреки всем лёвиным возражениям.

– Галя! – услышал Яша эхо недоуменного восклика, когда заходил в комнату.

На кухне мать гремела тарелками и столовым серебром. По звону было ясно, что в ней борются нежность и ненависть. Слышалось, что иногда приборы ложились с веселым позвякиванем, обещающим вкусный завтрак, а иногда тарелка падала на стол так, будто хозяйка дома в последний момент передумала ее запускать в стену.

– Мам, не сердись. Я просто остался ночевать у друга, которому помогал. И кажется, пока возились со всем этим делом, переохладился и простыл немного, – прохрипел Яша, появляясь в столовой в шортах, шерстяных носках и шерстяном шарфе. – Кхе-кхе.

– Бедный ты мой! – мать подошла к Яше и поцеловала его в лоб. На лице у нее отражалось глубочайшее облегчение. – Я уж думала… слухи-то ходят, а ты нас со своей девочкой все никак не познакомишь. Меня Лёвушка тут уж убедил, что ты совсем не причем и слухи эти только гнусность, гнусность.

Вошел Лёва, напряженный, как солдат перед боем.

– Упс, какой я неловкий, – причмокнул он и, как будто бы спотыкаясь, содрал с Яши шарф.

– Это что еще такое?! – прорычала мать голосом, которым можно было напугать сатану. Яша почувствовал меткий удар на удивление сильной аристократической руки по затылку. – Ты! А я-то думала! Другу он помогает!

– Я только что сказал, я действительно помогал другу! Но ты не представляешь, насколько тяжело чинить карбюратор! И как это больно, когда тебе рикошетит от него по рукам и шее ремни.