Посланник

ХХХII глава

Синицин не стал вызывать на допрос Лугового в управление. О его аресте знал очень узкий круг лиц и светить его здесь считал нецелесообразным. Притом он очень тон-ко запустил слушок, что Луговой убит, как и весь личный состав караула. Сотрудники свои люди, но чем черт не шутит. Пошел в изолятор ФСБ сам, в камере можно пообщать-ся и там, все-таки, безопаснее. Если произошла утечка, то Лугового попытаются убрать, и убрать быстро.

– Я полковник Синицин Олег Игоревич, центральный аппарат ФСБ, - представился он, войдя в камеру.

– А что, местным уже не доверяют, - съехидничал Луговой.

– Обойдемся без ироний, Лев Аронович.
– Синицин достал пачку сигарет и зажи-галку, положил на стол.

– Почему же, так интересней. А то заскучал я уже, сутки прошли, а еще никто не допрашивал. Готовились? И как?

– Неплохо, совсем не плохо.

– Без адвоката пришли, значит, по душам хотите поговорить. Что-то не срастается, полковник?

– Все срастается, все, Лев Аронович.

Синицин понимал, что Луговой готовился к разговору, проигрывал варианты, времени было достаточно.

– Выходит, предложить что-то хотите?

– Конечно, чистосердечное признание, например.

Луговой улыбнулся, закурил. А он хорошо держится, подумал Синицин, все-таки наша школа.

– Мы же не дети, полковник, зачем здесь сценарии кинофильмов?

– Обойдемся без сценариев, действительно. На вас - солдатские жизни, это вы хо-рошо понимаете. И так же прекрасно понимаете, что наказание будет пожизненным. Но, оказывается, и здесь есть выбор. Не знаю - просчитали вы этот вариант или нет.

– Позвольте полюбопытствовать, какой?

Синицин понимал, что за внешней раскованностью Лугового скрывается огром-ная напряженность ума, нервов и даже мышц.

– Жизнь или смерть.

– Смертной казни сейчас нет, позвольте заметить. Или вы мне угрожаете, бросите в камеру к уголовникам, пристрелите при попытке к бегству?

– Зачем эта игра слов, Лев Аронович? Давайте поговорим, как взрослые люди. Вы прекрасно понимаете, что останетесь жить только в одном случае - если расскажите все. До суда и во время суда мы вас, конечно, сбережем. А потом, кто вас сохранит потом, ес-ли вы что-то скроете, утаите, обманите? Вы станете опасны, вас уберут. Вы все понимае-те, зачем эта игра? Месть? Это для банальных уголовников. Вы станете не интересны, ес-ли расскажите все.

Синицин видел, что не произвел должного впечатления. Значит, этот его ход Лу-говой просчитал.

– Надо отдать вам должное, полковник, вы хорошо подготовились к разговору. Но, есть информация, за которую меня не уберут, как вы изволили выразиться. А я хочу ее продать и взамен получить не пожизненное, а лет пятнадцать. Меньше уж не получится, сам понимаю. А там хорошее поведение, глядишь, и отсижу десятку.

Луговой внимательно наблюдал за реакцией.

– Вы о сорока миллионах, Лев Аронович?

Луговой вздрогнул, но практически мгновенно взял себя в руки.

– Да, вы могли догадаться о самолете. Примите мое уважение, полковник. И стоит он действительно столько - сорок миллионов долларов. Но вот где они, эти доллары, вы не знаете и не можете знать. Поэтому я вам отдаю сорок миллионов, а вы гарантируете мне пятнадцать лет, не более.
– Луговой расслабился, почувствовав, что выигрывает.

– Лев Аронович, но вы словно ребенок, ей Богу. Не на базаре же. Знаю я все - нет этих долларов, просто нет. Понимаю - почему вы так уверены, понимаю. Но вы многого не знаете, многого. Поэтому торговаться не будем, и так все ясно. Я пришел жизнь вам сохранить, а вы базар устроили. Нехорошо, Лев Аронович, не хорошо.

Луговой усмехнулся.

– Красивый ход опера, но бесполезный, к сожалению.

– Что ж, будем считать, что разговор не получился, жаль.
– Синицин встал, соби-раясь уходить.

– Значит, не получился, я тоже все сказал, мне терять нечего.

Какая же ты сволочь, подумал Синицин, двенадцать жизней загубил, Родину про-дал и еще торгуешься. Он посмотрел на Лугового с презрением, тот опустил глаза, не вы-держав взгляд.

– Самолет мы назад вернули, никуда он не улетел, а Муравьев в соседней камере сидит. Вот так, мразь.

Это был удар, сильнейший удар. Луговой враз как-то съежился, осунулся и посе-рел, выглядел жалким и подавленным. Из арестанта, пытающегося диктовать условия, превратился в жалкое подобие человека. Холеные ручонки тряслись и даже губы дрожали.

– Все подробно письменно изложите, вот бумага.
– Синицин положил на стол листы и авторучку.
– А мне сейчас назовите фамилии.

Луговой сидел, обхвативши голову руками. Человек, скорее нелюдь, убившая двенадцать солдат из-за паршивых долларов, продавшая Родину, честь офицера.

– Ну-у, - поторопил Синицин.

– Из моих один Муравьев, больше никого. На заводе директор, Головянко Эмма-нуил Федорович, заведующая складом Розенблюц Анна Борисовна, начальник отдела сбыта Дворкович Борислав Вадимович. В этом городе все. В Москве одного знаю.

– Разумнов?

– Да, он, Александр Викторович, генеральный директор корпорации.

– Расскажите кратко о каждом.

Луговой тяжело вздохнул, закурил.

– Муравьев - мой цепной пес, не более того. Головянко знал все, в том числе и Разумного. Он единственный, кроме меня, кто его знал. Дворкович и Розенблюц - мелкие сошки, ничего, собственно, не знали. Они полагали, что мы товар налево продаем, напри-мер в те же авиаполки, как запчасти.

– Как собирались списывать товар, как вы выражаетесь?

– Легко, - Луговой усмехнулся.
– Поступает новая партия, ее грузят на грузовики и везут на завод. По дороге все взлетает на воздух и нет товара. На самом деле товар дру-гим рейсом уходит и пополняет, устраняет недостачу. А те грузовики грузятся списанной некондицией... брак, при сборке могли что-то сломать. Надо, чтобы от взрыва хоть что-то осталось.

– Но, ведь в машинах люди?

– Что поделать - издержки.

– Какая же ты мразь, Луговой. Люди для тебя издержки...

Хотелось раздавить эту нелюдь собственными руками.

– Не читай мораль, полковник, спрашивай.

– Разумнов хозяин корпорации или там другое лицо?

– По документам он собственник, проверял. А кто на самом деле - не знаю, сам понимаешь.

– Покупатели, что известно о них?