После гегемонии. Что будет с ними и с нами

В основе этого утверждения лежит одно из двух центральных положений теории гегемонистской стабильности (Keohane, 1980): порядок в мировой политике, как правило, создается одной доминирующей державой. Поскольку режимы представляют собой элементы международного порядка, это означает, что формирование международных режимов обычно зависит от гегемонии. Другой основной постулат теории гегемонистской стабильности заключается в том, что поддержание порядка требует сохранения гегемонии. Как сказал Чарльз П. Киндлбергер, «для стабилизации мировой экономики должен быть стабилизатор, один стабилизатор» (1973, p. 305). Из этого следует, что сотрудничество, которое мы определим в следующей главе как взаимное приспособление политики государств друг к другу, также зависит от сохранения гегемонии.

Я обсуждаю гегемонию, перед тем как дать определения сотрудничества и режимов, потому что мой акцент на том, как международные институты, такие как режимы, способствуют сотрудничеству, имеет смысл только в том случае, если сотрудничество и разногласия не определяются просто интересами и властью. В этой главе я утверждаю, что детерминистская версия теории гегемонистской стабильности, опирающаяся только на реалистские концепции интересов и власти, действительно неверна. В скромной версии первого положения теории гегемонистской стабильности – о том, что гегемония может способствовать определенному типу сотрудничества, – есть определенный смысл, но нет достаточных оснований полагать, что гегемония является как необходимым, так и достаточным условием для возникновения кооперативных отношений. Кроме того, что еще более важно для приводимых здесь аргументов, второе основное положение теории ошибочно: сотрудничество не обязательно требует наличия гегемонистского лидера после установления международных режимов. Постгегемонистское сотрудничество также возможно.

Подробный анализ того, как гегемония и сотрудничество связаны друг с другом в послевоенной международной политической экономии, отложим до глав 8 и 9, после того как будут представлены мои теории о сотрудничестве и функциях международных режимов. Задача данной главы – предварительно исследовать ценность и ограничения концепции гегемонии для изучения сотрудничества. В первом разделе анализируются претензии теории гегемонистской стабильности; во втором разделе кратко рассматривается взаимосвязь между военной мощью и гегемонией в мировой политической экономике; в заключительном разделе делается попытка обогатить наше понимание этой концепции за счет марксистских представлений. Многие марксистские интерпретации гегемонии оказываются до странности похожими на реалистские идеи, но при этом используют разные формулировки для изложения схожих тезисов. Концепция идеологической гегемонии Антонио Грамши, однако, дает проницательное дополнение к чисто материалистическим аргументам, будь то реализм или марксизм.

Оценка теории гегемонистской стабильности

Теория гегемонистской стабильности, применительно к мировой политической экономике, определяет гегемонию как преобладание материальных ресурсов. Особенно важны четыре группы ресурсов. Гегемонистские державы должны иметь контроль над сырьем, контроль над источниками капитала, контроль над рынками и конкурентные преимущества в производстве высокоценных товаров.

Важность контроля над источниками сырья служит традиционным оправданием территориальной экспансии и империализма, а также расширения неформального влияния. В главе 9 мы увидим, как изменения в системе контроля над нефтью повлияли на могущество государств и эволюцию международных режимов. Гарантированный доступ к капиталу, хотя и менее очевидный источник власти, может быть не менее важен. Страны с хорошо функционирующими рынками капитала могут дешево осуществлять заимствования и предоставлять кредиты друзьям или даже отказывать в них противникам. Голландия получила политическое и экономическое влияние благодаря качеству своих рынков капитала в XVII веке; Британия – в XVIII и XIX веках; а Соединенные Штаты извлекли аналогичную выгоду за последние пятьдесят лет.

Потенциальная сила может также определяться размером рынка для импорта. Угроза перекрыть доступ определенного государства к собственному рынку, разрешив при этом доступ другим странам, является «мощным и исторически значимым оружием экономической “силы”» (McKeown, 1983a, p. 78). И наоборот, предложение открыть свой собственный огромный рынок для других экспортеров в обмен на уступки или почтение может быть эффективным средством влияния. Чем больше собственный рынок и чем больше свободы действий у правительства при его открытии или закрытии, тем больше потенциальная экономическая власть.

Последним аспектом экономического превосходства является конкурентное первенство в производстве товаров. Иммануил Валлерстайн определил гегемонию в экономических терминах как «ситуацию, в которой товары данного стержневого государства производятся настолько эффективно, что они в общем и целом конкурентоспособны даже в других стержневых государствах, и поэтому данное стержневое государство будет главным бенефициаром максимально свободного мирового рынка» (1980, с. 38). Как определение экономического перевеса это определение интересно, но плохо проработано, поскольку в условиях общего равновесия платежного баланса каждая единица – даже самая бедная и наименее развитая – будет обладать некоторыми сравнительными преимуществами. Тот факт, что в 1960 году Соединенные Штаты имели дефицит торгового баланса по текстилю и одежде, а также по основным промышленным товарам (уже существующим товарам, в целом не связанным с использованием сложных или новых технологий), не свидетельствует о том, что они утратили доминирующий экономический статус (Krasner, 1978b, pp. 68–69). Действительно, следует ожидать, что государство с преобладающим экономическим положением будет импортировать трудоемкую продукцию или продукцию, произведенную с использованием хорошо известных технологий. Конкурентное преимущество не означает, что ведущая экономика экспортирует все, но что она производит и экспортирует наиболее прибыльные товары и те, которые станут основой для производства еще более совершенных товаров и услуг в будущем. Как правило, эта способность основывается на технологическом превосходстве страны-лидера, хотя она также может опираться на ее политический контроль над ценными ресурсами, приносящими значительную ренту.

Таким образом, чтобы считаться гегемоном в мировой политической экономике, страна должна иметь доступ к важнейшим видам сырья, контролировать основные источники капитала, иметь обширный рынок для импорта и обладать сравнительными преимуществами в производстве товаров с высокой добавленной стоимостью, обеспечивающих относительно высокую заработную плату и прибыль. Кроме того, по всем этим параметрам в целом она должна быть сильнее любой другой страны. Теория гегемонистской стабильности предсказывает, что чем больше одна из таких держав доминирует в мировой политической экономике, тем более кооперативными будут межгосударственные отношения. Это упрощенная теория, опирающаяся на то, что в главе 2 было названо «моделью базовых сил», в которой результаты отражают реальные возможности акторов.

Однако, как и многие подобные модели базовых сил, эта грубая теория гегемонистской стабильности дает несовершенные прогнозы. В двадцатом веке она верно предсказывает относительную кооперативность двадцати лет после Второй мировой войны. Однако она, по крайней мере частично, ошибается в отношении тенденций сотрудничества в период ослабления гегемонии. В период между 1900 и 1913 г. падение британского могущества совпало с уменьшением, а не увеличением роста конфликтов по коммерческим вопросам. Как мы увидим в главе 9, недавние изменения в международных режимах можно лишь отчасти объяснить снижением американской мощи. Как интерпретировать предшествовавшие межвоенному периоду разногласия, сложно, поскольку неясно, была ли какая-либо страна гегемоном в материальном плане в течение этих двух десятилетий. Соединенные Штаты, хотя и значительно опережали Великобританию по продуктивности, не заменили ее в качестве важнейшего финансового центра и отставали по объему торговли. Несмотря на то что американская внутренняя добыча нефти в эти годы была более чем достаточной для удовлетворения внутренних потребностей, Британия по-прежнему контролировала большую часть основных месторождений нефти на Ближнем Востоке. Тем не менее то, что мешало американскому лидерству в совместной мировой политической экономике в эти годы, было не столько недостатком экономических ресурсов, сколько отсутствием политической готовности разработать и обеспечить соблюдение правил системы. Британия, несмотря на все свои усилия, была слишком слаба, чтобы делать это эффективно (Kindleberger, 1973). Решающим фактором в возникновении раздора стала американская политика, а не материальные факторы, на которые указывает теория.

В отличие от грубой модели базовой силы, уточненная версия теории гегемонистской стабильности не утверждает автоматической связи между властью и лидерством. Гегемония определяется как ситуация, в которой «одно государство достаточно могущественно, чтобы поддерживать основные правила, регулирующие межгосударственные отношения, и готово это делать» (Keohane and Nye, 1977, p. 44). Эта интерпретационная схема сохраняет акцент на силе, но более серьезно, чем грубая теория силы, рассматривает внутренние характеристики сильного государства. Она не предполагает, что сила автоматически создает стимулы для проецирования своей власти за границу. Внутренние установки, политические структуры и процессы принятия решений также важны.

Опора этого аргумента на решения государства, а также на его силовые возможности относит его к категории тех, которые Марч называет «моделями активации силы». Решения об осуществлении лидерства необходимы для «активации» предполагаемой связи между возможностями власти и результатами. Модели активации силы по сути своей являются post hoc, а не a priori, поскольку такую теорию всегда можно «спасти» постфактум, придумав причины, по которым актор не захотел бы использовать всю имеющуюся у него потенциальную мощь. По сути, эта модификация теории заявляет, что государства с преобладающими ресурсами будут гегемонистами, за исключением тех случаев, когда они решают не прилагать необходимых усилий для выполнения задач лидерства, но при этом не говорит нам, что будет определять последнее решение. В качестве каузальной теории это не очень полезно, поскольку вопрос о том, приведет ли данная конфигурация власти к тому, что потенциальный гегемон будет поддерживать тот или иной набор правил, остается неопределенным, если мы не знаем многого о его внутренней политике.

Только более грубая теория дает предсказания. Когда я без оговорок ссылаюсь на теорию гегемонистской стабильности, я буду ссылаться на эту модель базовых сил. Мы видели, что наиболее яркое утверждение этой теории – что гегемония является как необходимым, так и достаточным условием для сотрудничества – не находит серьезного подтверждения в опыте этого столетия. Если взять более длительный период – около 150 лет, то вывод остается однозначным. Международные экономические отношения были относительно кооперативными как в эпоху британской гегемонии в середине-конце XIX века, так и в течение двух десятилетий американского доминирования после Второй мировой войны. Но только во второй из этих периодов наметилась тенденция к предсказуемому нарушению устоявшихся правил и усилению разногласий. А более тщательное изучение британского опыта заставляет усомниться в причинной роли британской гегемонии в развитии сотрудничества в XIX веке.