После гегемонии. Что будет с ними и с нами
Шрифт:
И Британия в XIX веке, и Соединенные Штаты в XX отвечали материальным предпосылкам гегемонии лучше, чем любые другие государства со времен промышленной революции. В 1880 году Британия была финансовым центром мира и контролировала обширные сырьевые ресурсы как в своей официальной империи, так и за счет инвестиций в областях, не входящих в состав имперских владений. Она имела самый высокий доход на душу населения в мире и примерно вдвое большую долю в мировой торговле и инвестициях, чем ее ближайший конкурент, Франция. Только по совокупному размеру своей экономики она уже отставала от Соединенных Штатов (Krasner, 1976, p. 333). В течение последующих шестидесяти лет доля Британии в мировой торговле постепенно снижалась, но в 1938 году она все еще оставалась крупнейшим торговцем в мире, занимая 14 % от общемирового объема. В XIX веке относительная производительность труда в Британии была самой высокой в мире, хотя впоследствии она довольно быстро снизилась. Как видно из табл. 3.1, Британия конца XIX века и Соединенные Штаты после Второй мировой войны были примерно сопоставимы по доле в мировой торговле,
Однако, несмотря на материальную мощь Британии, она не всегда обеспечивала соблюдение предпочтительных для себя правил. Британия, конечно, поддерживала свободу морей. Однако после 1870-х годов она не побудила крупные континентальные державы придерживаться либеральной торговой политики. Недавнее исследование этого вопроса показало, что британские усилия по выработке и обеспечению соблюдения правил были менее масштабными, чем принято считать в теории гегемонистской стабильности.
Попытки Соединенных Штатов после Второй мировой войны установить и обеспечить соблюдение правил мировой политической экономики оказались гораздо более эффективными, чем когда-либо были у Великобритании. Америка после 1945 года не просто повторяла предыдущий британский опыт; напротив, различия между «гегемонией» Британии в XIX веке и Америки после Второй мировой войны были глубокими. Как мы видели, Британия никогда не превосходила остальной мир по производительности труда, как Соединенные Штаты после 1945 года. Соединенные Штаты также никогда не были так зависимы от внешней торговли и инвестиций, как Британия. Не менее важно и то, что экономические партнеры Америки, над которыми осуществлялась ее гегемония, поскольку способность Америки устанавливать правила вряд ли распространялась на социалистический лагерь, были также ее военными союзниками; в то время как главные торговые партнеры Британии были ее основными военными и политическими соперниками. Кроме того, одна из причин относительной неэффективности Британии в поддержании режима свободной торговли заключается в том, что она никогда широко не использовала принцип взаимности в торговле (McKeown, 1983a). Таким образом, она пожертвовала потенциальным рычагом влияния на другие страны, которые предпочитали сохранять свои собственные ограничения, в то время как Британия практиковала свободную торговлю. Политика этих государств вполне могла бы измениться, если бы они оказались перед выбором между закрытым британским рынком для их экспорта, с одной стороны, и взаимным снижением барьеров – с другой. Наконец, у Британии была империя, перед которой она могла отступить, продавая менее передовые товары своим колониям, а не конкурируя на более открытых рынках. Американская гегемония, вместо того чтобы быть еще одним примером общего явления, была, по сути, уникальной по масштабам и эффективности инструментов, имеющихся в распоряжении государства-гегемона, и по степени достигнутого успеха.
То, что теория гегемонистской стабильности подтверждается только одним или максимум двумя случаями, ставит под сомнение ее общую обоснованность. Даже основные сторонники теории воздерживаются от подобных заявлений. В статье, опубликованной в 1981 году, Киндлбергер, похоже, допускает возможность того, что две или более стран могут «взять на себя задачу обеспечения лидерства вместе, тем самым повышая легитимность, разделяя бремя и уменьшая опасность того, что лидерство будет цинично рассматриваться как прикрытие для господства и эксплуатации» (стр. 252). В книге «Война и перемены в мировой политике» (1981) Гилпин провозгласил, как представляется, крайне детерминистскую концепцию гегемонистских циклов: «завершение одной гегемонистской войны – это начало другого цикла роста, экспансии и в конечном счете упадка» (с. 210). Однако он отрицал детерминизм своей точки зрения и утверждал, что «государства могут научиться быть более просвещенными в определении своих интересов и научиться быть более кооперативными в своем поведении» (с. 227). Несмотря на эрозию гегемонии, «есть основания полагать, что нынешние проблемы в международной системе могут быть решены без применения гегемонистской войны» (с. 234).
Эмпирические доказательства общей обоснованности теории гегемонистской стабильности слабы, и даже ее главные приверженцы сомневаются в ней. Кроме того, логическое обоснование теории вызывает подозрения. Сильное утверждение Киндла-Бергера о необходимости единого лидера опиралось на теорию коллективных благ. Он утверждал, что «опасность, с которой мы сталкиваемся, заключается не в слишком большой власти в международной экономике, а в слишком малой, не в избытке господства, а в избытке потенциальных халявщиков, не желающих следить за магазином и ожидающих появления кладовщика» (1981, с. 253). Как мы увидим более подробно в последующих главах, некоторые из «товаров», производимых гегемонистским лидерством, не носят подлинно коллективного характера, хотя последствия этого факта не обязательно столь разрушительны для теории, как может показаться на первый взгляд. Более важным является тот факт, что в международных экономических системах несколько акторов обычно контролируют преобладающую часть ресурсов. Этот момент особенно показателен, поскольку теория коллективных благ не подразумевает, что сотрудничество между несколькими странами должно быть невозможным. Действительно, одной из первоначальных целей использования теории Олсоном было показать, что в системах с небольшим числом участников эти субъекты «могут обеспечить себя коллективными благами, не полагаясь ни на какие позитивные побуждения, кроме самих благ» (Olson, 1965, p. 33;
цит. по McKeown, 1983a, p. 79). По логике вещей, гегемония не должна быть необходимым условием для возникновения сотрудничества в олигополистической системе.Таким образом, теория гегемонистской стабильности является предположительной, но ни в коем случае не окончательной. Концентрация власти сама по себе недостаточна для создания стабильного международного экономического порядка, в котором процветает сотрудничество, а аргумент о том, что гегемония необходима для сотрудничества, является слабым как с теоретической, так и с эмпирической точки зрения. Если переосмыслить гегемонию как способность и готовность одного государства устанавливать и обеспечивать соблюдение правил, то далее утверждение о том, что гегемония достаточна для сотрудничества, становится практически тавтологичным.
Грубая теория гегемонистской стабильности устанавливает полезную, хотя и несколько упрощенную отправную точку для анализа изменений в межнациональном сотрудничестве и разногласиях. Ее уточненная версия поднимает более свободный, но наводящий на размышления набор интерпретационных вопросов для анализа некоторых эпох в истории международной политической экономии. Такая интерпретационная структура не представляет собой объяснительную системную теорию, но она может помочь нам по-другому взглянуть на гегемонию – не столько как на концепцию, помогающую объяснить результаты с точки зрения власти, сколько как на способ описания международной системы, в которой лидерство осуществляется одним государством. Концепция гегемонии, определяемая в терминах готовности и способности к лидерству, помогает нам задуматься о стимулах, с которыми сталкивается потенциальный гегемон, а не как компонент научной генерализации, – о том, что сила является необходимым или достаточным условием для совместной деятельности. При каких условиях, внутренних и межнациональных, такая страна решит инвестировать в создание правил и институтов?
Забота о стимулах, с которыми сталкивается гегемон, должна также обратить наше внимание на часто игнорируемые стимулы, с которыми сталкиваются другие страны в системе. С какими расчетами они сталкиваются, решая, бросить вызов потенциальному лидеру или подчиниться ему? Размышления о расчетах второстепенных держав поднимают вопрос об уважении. Теории гегемонии должны стремиться не только к анализу решений доминирующих держав об участии в выработке и исполнении правил, но и к изучению того, почему второстепенные государства подчиняются лидерству гегемона. Иными словами, им необходимо объяснить легитимность гегемонистских режимов и сосуществование сотрудничества, как оно определено в следующей главе, с гегемонией. Далее в этой главе мы увидим, что понятие «идеологической гегемонии» Грамши дает несколько ценных подсказок, помогающих понять, как сочетаются сотрудничество и гегемония.
Военная мощь и гегемония в мировой политической экономике
Прежде чем перейти к рассмотрению этих тем, необходимо прояснить связь между анализом гегемонии в мировой политической экономике и вопросом о военной мощи. Государство-гегемон должно обладать достаточной военной мощью, чтобы быть в состоянии защитить международную политическую экономику, в которой оно доминирует, от вторжения враждебных противников. Это крайне важно, поскольку экономические вопросы, если они достаточно важны для основных национальных ценностей, могут стать и вопросами военной безопасности.
Например, Япония напала на Соединенные Штаты в 1941 году отчасти в ответ на замораживание японских активов в США, что лишило Японию «доступа ко всем жизненно необходимым запасам, не зависящим от нее самой, в частности к самой важной ее потребности – нефти» (Schroeder, 1958, p. 53). Во время и после Второй мировой войны Соединенные Штаты использовали свою военную мощь, чтобы обеспечить себе доступ к нефти Ближнего Востока; а в конце 1974 года государственный секретарь Генри А. Киссинджер предупредил, что США могут прибегнуть к военным действиям, если страны-экспортеры нефти будут угрожать «фактическим удушением промышленно развитого мира» (Brown, 1983, p. 428).
Однако гегемонистская держава не обязательно должна доминировать в военном отношении во всем мире. Ни британская, ни американская власть никогда не простиралась так далеко. В XIX веке Британии бросили военный вызов Франция, Германия и особенно Россия; даже на пике своего могущества после Второй мировой войны Соединенные Штаты столкнулись с непокорным советским союзником и вели войну против Китая. Военные условия экономической гегемонии выполняются, если экономически преобладающая страна обладает достаточным военным потенциалом для предотвращения вторжений других стран, которые могли бы лишить ее доступа к основным сферам экономической деятельности.
Таким образом, источники гегемонии включают в себя достаточную военную мощь для сдерживания или отражения попыток захвата и закрытия важных областей мировой политической экономики. Но в современном мире, во всяком случае, гегемону трудно напрямую использовать военную силу для достижения целей своей экономической политики в отношении своих военных партнеров и союзников. Союзникам нельзя угрожать силой без того, чтобы они не начали сомневаться в альянсе; угрозы перестать защищать их, если они не подчинятся экономическим правилам гегемона, также не слишком убедительны, за исключением чрезвычайных обстоятельств. Многие отношения в рамках гегемонистской международной политической экономии, в которой после Второй мировой войны доминировали Соединенные Штаты, более близки к идеальному типу «сложной взаимозависимости» – со множеством вопросов, множеством каналов контакта между обществами и неэффективностью военной силы для достижения большинства политических целей, чем к обратному идеальному типу реалистической теории.