После града
Шрифт:
Это была Велинэ, невеста замучепного Поэта.
Она ехала поклониться праху своего любимого и передать слова материнского благодарения ему от всей земли Вэнти-Вэзэо.
Велинэ была в форме солдата, потому что тот, кому она ехала поклониться, погиб как воин.
Девушка ехала медленно, не оборачиваясь. И трое всадников, оставшихся на границе, провожали ее вскинутыми над головами вэвиго. Острые наконечники клинков ярко блестели в солнечных лучах.
А радуги все алели в небе. Под ними звенели нивы, стлались на ветру травы, били родники, трудились люди.
Лишь когда скрылся за горизонтом силуэт Велинэ, радуги медленно растворились в солнце. Но это никого не огорчило. Люди Вэнти-Вэзэо
Потому что они — часть его.
И как не может исчезнуть солнце, так не могут исчезнуть и радуги.
Они еще не раз выйдут из теплого и светлого диска и будут служить той аркой, через которую, по преданию, приходят к людям Вэнти-Вэзэо дети радуголицей Оины, богини Благоденствия, — Хлеб и Мир.
«Не эту ли легенду сложил и пел тогда, давным-давно, тот арфнст, что был найден в склепе, — вдруг подумал Остожин. — Пел на той самой арфе, что лежала рядом с ним?..»
Это предположение потрясло его, он невольно прекратил печатание и в наступившей тишине будто услышал далекий голос. И опять все виделось ему происходящим там, у Багряного холма…
Вскрытие склепа запомнилось ему совсем не драгоценностями. Роскошная красота чаш у изголовья когда-то умершего? Серебряный купол над ним, обвитый сердоликовыми, агатовыми, халцедоновыми бусинами и окаймленный лазуритом? Гирлянда золотых колец на головном уборе? Серьги и амулеты — одни в форме полумесяца, другие — солнцеобразные? И еще множество и множество украшений?.. Все это виделось не раз и уже почти не волновало. А вот глаза Глеба Анисимовича склонившегося над золотой арфой, найденной в склепе, — такими их Вениамин Никифорович Остожин еще не видел. И чем отчетливее проступали под щеточкой барельефные рисунки, искусно брошенные по всему лицевому изгибу арфы, тем лучистей и, казалось, отрешеннее становился взгляд Буклеева. Глаза его уже что-то читали и что-то видели в распахнувшейся перед ним глубине веков.
Рисунки открывались один за другим, и скоро стало ясно, что они связаны между собой единой мыслью. Когда они были очищены все, смысл, заключенный в них, открылся тотчас же. Это было изображение человека, скорее всего странника, путешествовавшего по разным землям. На первом рисунке изобразили его уходящим от родной хижины, затем он плыл морем, карабкался на горы, отдыхал под пальмами… Его окружали то леса, то пустыня, то снег, то дремучие чащобы…
Рисунки спускались вниз по раме арфы, переходили на ее вторую часть и снова поднимались, чтобы завершиться изображением той же хижины. Только человек уже не уходил от нее прочь, а стоял вблизи хижины на коленях, целуя землю. Родную землю, куда он вернулся, изведав чужие края и страны.
— Вон откуда это в нас, — вдруг задумчиво сказал Буклеев. — Нет, видно, в человеке ничего древнее этого чувства.
Он разговаривал как бы с самим собой, никого не замечая и ни к кому не обращаясь. Щеточка, которую он держал в руке, опять механически прошлась по рисункам, будто Глеб Анисимович искал новых подтверждений своим словам. И, словно найдя их, повторил:
— Да, нет в нас ничего древнее привязанности к Отечеству. — Через минуту добавил: — И нет в нас ничего сильнее этого. Ничего!
С этими словами он приподнял арфу, и все увидели прикрепленный к ней золотой свиток…
За садом уже густо порозовело, и, видимо, это заставило Остожина перенестись мыслями с Багряного холма дальних и давних раскопок в Подмосковье, туда, где в сорок первом шли самые тяжелые бои. Там, у небольшой деревушки, затерянной среди березовых рощиц, есть несколько помеченных каменными плитами скромных могил, в которых похоронены московские ополченцы. Когда он, вернувшись
с войны, приехал туда в августе сорок пятого года, было такое же вот утро. За небольшим соседним леском точно так же всходило солнце. Плиты были в росе, даже звезда на обелиске еще не стряхнула ночную влагу и неярко блестела.Остожин помнит: к острой боли, которую он ощутил, прибавилось тогда горестное сожаление о том, что люди, делавшие эти надписи, не знали о Буклееве того, что знал он, Остожин. Иначе они непременно выбили бы на камне слова, сказанные Буклеевым в древнем склепе над золотой арфой: «В нас нет ничего сильнее привязанности к Отечеству».
А если бы те люди знали еще и эту легенду, они выбили бы на камне ее всю…
Остожин отложил переписанный листок, взял следующий. Он был последним.
Машинка стучала в утренней рани немного резко, и Остожину казалось, что он, восполняя пробел, оказавшийся в могильной надписи, выбивает древнюю легенду на камне.
Велинэ вернулась через девять восходов.
Ее встретили с почестями, и по всей Стране Радуг было отдано повеление: всех девочек, родившихся в этот день, назвать ее именем.
Хотели еще повелеть назвать всех родившихся в тот же день мальчиков Поэтами, но мудрый человек, которому верили все, возразил:
— Поэтом нельзя назвать каждого. Поэтом надо родиться. А потом еще и доказать всей своей жизнью, что ты Поэт…
Велинэ ехала от границы домой теми полями и нивами, где так недавно падали узгэхи Монтэгуриэса. Все окрест, насколько хватало ее взгляда, зеленело и цвело. Даль теплилась светлым маревом, хлеба клонили вызрев-ной колос, среди садов красиво гнездились большие и малые селения…
Так живет Страна Радуг и сейчас.
А в королевстве Монтэгуриэса там, где была столица, теперь пустыня. Ровная, как разглаженный папирус. Лишь на том месте, где стояла королевская пыточная, осталась нетронутой каменная стена. И на ней слова, выцарапанные острым камнем:
«Вэнти-Вэзэо не покорится!»
Ни время, ни дожди и ветры не могут стереть этих слов. А по утрам их вышептывают, перекатываясь, пески. Едва лучи коснутся земли, как сквозь шелестящий скрип иглы, впивающейся в тело, начинает слышаться:
«Вэнти-Вэзэо не покорится!»
Над садом уже виднелся полный диск солнца. Остожин, стоя перед окном, долго смотрел на этот красный диск, будто пытаясь что-то разглядеть на нем, и вдруг едва заметно улыбнулся. К нему пришли наконец слова, которые он искал. Да, теперь он знает, как начнет свое выступление в академии.
«Дорогие коллеги, — скажет он. — В человеке нет ничего древнее и нет ничего сильнее привязанности к Отечеству. Об этом и поведала нам легенда Багряного холма, найденная незабвенным Глебом Анисимовичем Буклеевым. Им найденная и им подтвержденная в бою…»
Остожин перевел взгляд на часы. Они молчали.
А время шло.
И, наверное, слагало уже новые легенды, пока незримые и неслышные.
Слагало просто и вдохновенно: брало красивую человеческую жизнь и мудро ткало по ней узор фантазии: учитесь, люди, добру и мужеству…
Три миллиметра сердца
Мы лежали с Андреем на пляже. Мы и вчера лежали здесь с ним вот так же — размягченно, устало, молча. А раньше мы так лежать не могли. Не могли по той простой причине, что это не было угодно случаю. Лишь вчера пришло ему в голову столкнуть нас на единственном здесь крутом, извилистом и каменистом спуске, которым никто, кроме любителей, не пользуется.