После Куликовской битвы
Шрифт:
Похоронили Митяя в Царьграде, и сопровождавшие его духовные и светские лица поставили у патриарха Нила в русские митрополиты архимандрита Переяславского Горицкого монастыря Пимена из состава многочисленной свиты Митяя. В Москве с выбором не согласились, предпочтя Пимену жившего в Киеве Киприана, за которым великий князь отправил игумена Симонова монастыря Федора. В Киев Федор Симоновский отправился «на великое заговение» в феврале 1381 г., уже будучи, как подчеркивает летопись, «отцем духовным» Дмитрия Ивановича [312] .
312
ПСРЛ. Т. 15. Стб. 131.
Духовная карьера племянника преп. Сергия Радонежского развивалась стремительно и, случайно или нет, именно в то время, когда Митяй оказался в великокняжеском фаворе. Постриженик Троицкого монастыря, Федор покинул стены обители в 1377 г., и не позднее лета следующего, 1378 г. уже был на игуменстве в Симонове монастыре, «детище великокняжеской власти», пользовавшемся особым покровительством Дмитрия Ивановича [313] . Разумеется, избрание великим князем в духовники игумена Федора, как и ранее Митяя, не было случайностью. Игумен, как и его дядя, троицкий игумен Сергий, имел возможность прямого общения с великим князем (в неиспользовании влияния обоих на Дмитрия Ивановича
313
Кучкин В. А. Начало Симонова монастыря // Культура средневековой Москвы XIV–XVII вв. М., 1995. С. 118–119, 121.
314
Прохоров Г. М. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы. С. 398–410.
315
Вздорное Г. В. Искусство книги в Древней Руси. Рукописная книга Северо-Восточной Руси XII – начала XV вв. М., 1980. С. 16.
Великокняжеским духовником Федор Симоновский мог стать, впрочем, еще в 1379 г. (к этому же склонялся и Г. М. Прохоров [316] ), в пору, когда еще здравствовал Митяй. Уезжая надолго в Царьград, последний не мог оставить Дмитрия Ивановича без духовного попечения, и обязанности великокняжеского духовника на время отлучки были возложены им на кого-то другого, вероятно на того же игумена Федора. Хотелось бы только заметить, что, так или иначе, принять окончательно Дмитрия Ивановича в свою покаяльную семью симоновский игумен мог только по получении из Константинополя известия о кончине Митяя.
316
Прохоров Г. М. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы С. 196, 207–208. Н. Ф. Дробленкова полагает, что это произошло после Куликовской битвы (Дробленкова Н. Ф. Федор Симоновский // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вторая половина XIV–XVI вв. Вып. 2. Ч. 2. Л. 1989. С. 448).
Летописная Повесть о Митяе не содержит ни даты, ни описания способа, каким известия о кончине Митяя и поставлении в митрополиты Пимена были доставлены из Царьграда на Русь, но подчеркивает, что в Москве обе новости получили одновременно: «прииде весть…яко Митяи умре, а Пуминъ сталъ в митрополиты» [317] . Хиротония Пимена состоялась много позднее кончины Митяя, сразу по поставлении в Константинополе нового патриарха, Нила, имевшем место в мае-июне 1380 г. [318]
317
ПСРЛ. Т. 15. Стб. 131.
318
Мейендорф И., прот. Византия и Московская Русь. Очерки по истории церковных и культурных связей в XIV в. Paris, 1990. Р. 424. Переиздано под заглавием «Византия и Московская Русь» в кн.: Мейендорф И. История церкви и восточнохристианская мистика. М., 2000.
В отечественной историографии поставление Пимена датируют, как правило, июнем этого года, опираясь на единственный сохранившийся документ, определение собора под руководством нового патриарха об усвоении Пимену титула митрополита Киевского [319] . Но в любом случае к моменту появления июньского соборного определения Пимен должен был уже быть рукоположен в митрополиты московские.
Таким образом, на Русь «весть» о кончине Митяя, была послана, скорее всего, сразу после поставления Пимена, в мае-июне 1380 г. Отвезти ее в Москву должен был гонец русской делегации. Из Константинополя последний, очевидно, должен был отправиться ранее Пимена. Тремя годами ранее Киприан извещал патриарха о своем предстоящем прибытии в Царьград, выслав «вести», надо думать тоже с гонцом, еще до отъезда из Киева [320] . В посольской практике более позднего времени младшие по чину члены дипломатических миссий всегда отправлялись в Москву ранее отъезда всей делегации, спеша сообщить о результатах переговоров.
319
Памятники древнерусского канонического права. Приложения. Стб. 184.
320
«Яз без измены еду к Царюгороду, а пред собою вести послал же есмъ» (Цит. по: Прохоров Г. М. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы. С. 410).
Дошла «весть» до Москвы, как полагают, не ранее осени того же 1380 г., причем не до, а после Куликовской битвы: обстановка и в степном пограничье, и на литовских рубежах – два возможных пути, которыми «весть» могла попасть в Москву – до победы в сражении 8 сентября 1380 г. делала как будто бы невозможной получение на Руси известий из Царьграда [321] , с чем трудно согласиться.
И накануне Куликовской битвы, и в более поздние времена поездка через степь всегда была делом рискованным, но отнюдь не невозможным, особенно для опытного одиночки – гонца. В практике посольских сношений Москвы с Бахчисараем конца XV в., когда степь, разделявшая границы Руси и Крыма, представляла собой опаснейший для передвижения регион, контролировавшийся общим врагом и великого князя, и крымского хана, Большой Ордой, для «ссылок» и «вестей деля» обе стороны привлекали опытных «гонцов», ухитрявшихся регулярно проносить вести через «поле» [322] . Однако существовал один фактор, в принципе снимавший, как кажется, «ордынское» препятствие для получения в Москве «вести» о кончине великокняжеского духовника еще до Куликовской битвы.
321
Прохоров Г. М. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы. С. 191; Кучкин В. А. Был ли митрополит Киприан в 1380 г. в Москве? // Анфологион: Власть, общество и культура в славянском мире в Средние века. К 70-летию Б. Н. Флори. М., 2008. С. 270.
322
Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымскою и Ногайскою ордами и Турцией. СПб., 1884 (Сборник РИО. Т. 41). С. 50, 61, 67. 70–71, 73.
В 1379 г.
на пути в Царьград Митяй со спутниками был задержан в степи Мамаем, но не только в итоге беспрепятственно продолжил путешествие, но и получил от формально правящего ордынского хана Тюляка «ярлык Мамаевою дядиною мыслию» [323] . Ситуация 1379 г. практически повторила события 1353 г., когда тем же маршрутом, в том же направлении, в Царьград из Москвы, и с той же целью, ставиться в русские митрополиты, выехал епископ Алексей. Отправляясь в путешествие, будущий митрополит имел ярлык от хана Джанибека на свободное передвижение через ордынские земли, и, хотя, как и четверть века спустя Митяй, был задержан по дороге, в итоге получил другой ярлык, от ханши Тайдулы [324] , подорожную грамоту, повторявшую ярлык Джанибека, которая давала возможность не только добраться до Царьграда, но и гарантировала возвращение «полем» на Русь [325] . В дипломатической переписке Москвы с Бахчисараем конца XV в. ярлыками называли достаточно широкий круг документов, как официальных, «верющих грамот», «докончаний», так и просто личные письма хана Менгли Гирея великому князю московскому Ивану III [326] . Возможно, в летописном рассказе речь идет о каком-то из аналогов более поздних «пропускных» грамот, существовавших в русско-крымской дипломатической практике конца XV в. [327]323
Цит. по: Прохоров Г. М. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы. С. 158.
324
Русский феодальный архив. Вып. 3. М., 1987. С. 593.
325
Приселков М. Д. Ханские ярлыки русским митрополитам. Пгр., 1916. С. 81–82.
326
Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымскою и Ногайскою ордами и Турцией. С. 1–7, 9-10, 18, 20, 28–30, 35, и др.
327
Croskey R. M. Muscovite Diplomatic Practice in the Reign of Ivan III. NY.; L, 1987. P. 30–31.
Несомненно, ярлык, имевшийся у Митяя, также гарантировал ему и его спутникам беспрепятственное передвижение, как до Царьграда, так и в обратном направлении, до Москвы. И если гонец с «вестью» возвращался из Царьграда на Русь еще до разгрома орды на Куликовом поле, то есть до праздника Рождества Богородицы 8 сентября 1380 г., то он, очевидно, находился под охраной того же ярлыка, данного, повторимся, хотя и от имени хана Тюляка, но фактически самим темником Мамаем.
Хронология событий лета 1380 г., предшествовавших «побоищу иже на Дону», время получения первого известия о походе Мамая на Русь, сборе и выходе полков во главе с великим князем Дмитрием Ивановичем и Владимиром Андреевичем Серпуховским из Москвы и пр. в источниках никак не отражена. Правда, позднее Сказание о Мамаевом побоище указывает достаточно правдоподобную дату сбора «всемъ людемъ на Коломне» перед выходом армии к верховьям Дона, Успение Богородицы 15 августа [328] .
328
Памятники Куликовского цикла. С. 204–205.
Так или иначе, но около этого времени Дмитрий Иванович должен был покинуть столицу. Рискнем предположить, что великий князь все-таки вполне мог успеть получить «весть» из Константинополя до выступления в поход на Мамая. Даже если хиротония Пимена имела место в конце июня, то от выступления московского князя на Куликово поле ее отделяло полтора месяца, если в начале – то уже два с половиной, если же вообще в мае, то к этому сроку надо прибавлять еще до тридцати одного дня. И здесь крайне важно понять, хватило бы этого времени гонцу для того, чтобы принести из Царьграда в Москву «весть» о кончине Митяя и поставлении Пимена.
Скорость передвижения и время в пути от Царьграда до Москвы, проходившем через Крым (Кафа) и Азов в низовьях Дона, вряд ли можно выразить какой-то усредненной цифрой [329] . И то, и другое зависело от времени года, выбора и комбинации средств передвижения, наличия грузов, многолюдства путешествующих и иных факторов. Подчеркнем особо, что первостепенное значение имел характер поездки, а также ранг путешествующего, его, если угодно, общественное положение. В начале XVI в., например, время в пути дипломатов от Москвы до Азова составляло семь недель, тот же путь казачья станица преодолевала за пять, а в 1518 г. гораздо большее расстояние, не от Азова, а от Крыма (очевидно, Кафы) до Москвы, Максим Грек со спутниками проделали всего за четыре недели [330] .
329
«Путь из Москвы до Константинополя на морских и речных судах преодалевался за два с половиной месяца, обратный занимал больше времени» (Кучкин В. А. Был ли митрополит Киприан в 1380 г. в Москве? С. 270).
330
Дунаев Б. И. Пр. Максим Грек и греческая идея на Руси в XVI в. Историческое исследование с приложением текстов дипломатических сношений России с Турциею в начале XVI в. М., 1916. С. 10, 55, 82.
Совершенно очевидно, кстати, что сам Пимен, в отличие от гипотетического гонца, возвращался на Русь осенью 1381 г. [331] неспешно, во всяком случае, следуя через Рязанское княжество [332] . На скорость движения митрополита через русские земли политические соображения врядли влияли, но определенно влияли архипастырские обязанности. Как и все первоиерархи православной церкви, и современники, и более позднего времени, митрополит должен был по дороге часто останавливаться для служб в церквах и монастырях, раздачи милостыни, благословения «духовных чад», специально выходивших по пути следования митрополичьего кортежа, и пр. [333] Понятно, что «весть» с гонцом преодолевала расстояния с принципиально иной скоростью.
331
Обоснование этой даты: Кучкин В. А. Был ли митрополит Киприан в 1380 г. в Москве? С. 263.
332
Пимен был взят под стражу в Коломне (ПСРЛ. Т. 15. Стб. 132), что свидетельствует о возвращении его на Русь либо Доном, либо степью, но в любом случае он вышел к Оке землями Великого княжества Рязанского.
333
Ср. Писарев Н. Домашний быт русских патриархов. Казань, 1904. С. 247–254.