После любви

– Для красоток – всегда. С правилами хорошего тона они незнакомы. А у вас, оказывается, отличная память. Запомнили имена, которые вряд ли вам пригодятся.

– Память самая обыкновенная. Ведь и вы знаете массу таких имен. И любой другой. Так что в этом я нисколько не отличаюсь от большинства.

– В этом – может быть. А во всем остальном…

– Что?

– Вы совсем не простая. Совсем. Вы та еще штучка. «Та еще штучка» – вовсе не комплимент. И не первое подвернувшееся под руку слово, в отличие от универсальной «красотки». В голосе не-Шона мне чудится настороженность, скрытая угроза и еще что-то… Что-то, что позволяет предположить: странный бармен знает обо мне больше, чем знаю я сама. Или думает, что знает.

Мне пера покинуть «Cannoe Rose». Я и так задержалась здесь дольше, чем предполагала.

– Спасибо за гостеприимство.

– Остались довольны посещением? – живо интересуется не-Шон.

– Еще бы.

В подтверждение своих слов я вытаскиваю из стеклянной чаши несколько картонок со спичками и бросаю их на дно рюкзака. Это должно означать: красотка обязательно поделится впечатлениями о баре с людьми, чьи имена значат для нее больше, чем просто упоминание через запятую.

– Я не слишком размахнулась?..

– Не слишком, – успокаивает меня бармен. – Берите, сколько хотите. Они для того здесь и лежат.

И еще для многого другого, бедный Фрэнки!..

Вашей любви -Это все, чего жаждет мое разбитое сердце.Но вместе мы не будем никогда. И потому -Я отпускаю вас на волю.И я хочу, чтоб вы нашли приют от бури и огонь.Который вас согреет.Но больше всего я хочуВашей любви…

Всхлипы музыкального автомата несутся мне в спину, «любовь» – вот последнее, что я слышу, оставляя «Саппое Rose».

Занятный кабачок.

Надо бы вернуться в него еще раз, говорю я себе, прекрасно зная, что больше не вернусь.

***

…Пролом в стене, коридор с коптящими факелами, арка с низкими хлопающими дверцами, – теперь должна наступить очередь коридора с плохим освещением: за время моего пребывания в баре освещение нисколько не улучшилось, наоборот – стало еще хуже. Лампочки под потолком едва подают признаки жизни, не хватало, чтобы они погасли прежде чем я доберусь до конца коридора! Расстояние совсем не криминальное, метров двадцать – двадцать пять, быстрым шагом я преодолею их за несколько секунд, а еще можно припустить бегом.

Мне совсем не нравятся дряхлые источники света, от них можно ждать любой подлости. Такой, как эта, например: судорожно померцав, они гаснут.

Все разом.

Коридор погружается в темноту, вот проклятье!..

Новая жизнь вовсе не избавила меня от страхов и фобий прежней: темнота так и осталась моим врагом, препятствием, которое трудно преодолеть. Система координат потеряна безвозвратно, и я снова оказываюсь в безвоздушном, беззвездном пространстве; с кожей, липкой от пота, с зажмуренными глазами, с запоздалыми сожалениями по поводу не купленного когда-то самоучителя по испанскому.

Да-да, я могла бы изучить испанский, и тогда мои познания в нем не ограничивались бы тупой фразой «estoy en la mierda», и мне был бы понятен смысл слова «capoeira»

(с чего я взяла, что оно – испанское?) и почему вообще я думаю об испанском, тоже нашла время!..

Мерседес.

Она во всем виновата.

Мерседес посмеялась бы надо мной, надорвала бы живот от хохота: женщина, взрослая настолько, что уже успела побывать в роли обвиняемой в убийстве, боится темноты, как маленький ребенок. Впрочем, если я думаю об испанском и о Мерседес, – значит, и страх не такой тотальный, не такой всепоглощающий, каким был раньше. Осталось справиться с его физическими последствиями, а именно – с полной разбалансировкой движений, и с ощущением, что ни верха, ни низа не существует.

Они существуют.

Как существуют пол и потолок, как существуют коридоры позади и впереди меня, как существует бар «Cannoe Rose», и Этот город, и благословенная Франция, и красный кабриолет Слободана Вукотича, и мой друг Доминик. Как существуют спички на дне рюкзака. И зажигалка.

Но за ними я не полезу – избавляться от страха нужно, не прибегая к подручным средствам. Я должна двигаться вперед, к концу коридора, ведущему еще к одному коридору. И к выходу. Auanti tutta 46 Саш'a! – как сказали бы на родине Национального музея мотоциклов, какого только словесного дерьма не понапихано в моей бедной голове!..

46

Полный вперед (ит.).

Мне кажется, что я стою на месте, хотя, определенно, какое-то движение происходит: об этом свидетельствует темно-серый прямоугольник впереди, с каждым мгновением он становится все светлее и светлее. Я так сосредоточена на нем, что поначалу совершенно не слышу шагов позади. Между тем в коридоре появился кто-то еще. Ничего экстраординарного в этом нет: в баре было полно посетителей, мой уход просто совпал по времени с еще одним уходом. Но темнота и здесь выворачивает все наизнанку, и ее боязнь канализируется в новое русло – меня преследуют! Жан-Клод, Жан-Анри и просто Жан, за годы околофутбольных бесчинств спевшиеся настолько, что даже двигаются в унисон, не создавая лишнего шума; не-Шон предупреждал – они те еще ребята, и сам не-Шон – темная лошадка, зачем я только сунулась сюда, зачем настаивала на знакомстве с Фрэнки, на близкой дружбе с ним? И кто он такой на самом деле, дельфиний фанат Фрэнки? Горло, обработанное опасной бритвой, – не самая лучшая верительная грамота, не самая лучшая рекомендация, кажется, я непроизвольно перешла на бег, припустила во все лопатки, еще немного и…

Ступеньки.

Я совсем забыла о них.

Три ступеньки, я спотыкаюсь о нижнюю и больно ударяюсь локтем о верхнюю, драгоценные секунды потеряны, хотя и появился свет впереди.

– Не ушиблись? – раздается голос прямо надо мной.

Не-Шон.

– Слегка.

– Давайте-ка я вам помогу…

Он протягивает мне руку вместо того, чтобы ударить чем-нибудь тяжелым по башке. Бутылка с джином для этой цели подошла бы, но никто не собирается причинять мне зло. Так кажется на первый, свободный от сумрака взгляд.

– Все в порядке. Просто споткнулась.

– У нас вечные проблемы с освещением. Сегодня же займусь этим.

– Не мешало бы.

– Мне показалось, вы бежали…

– Шла быстрым шагом.

– Так не терпелось покинуть наше заведение? – Бармен не может удержаться от шпильки, да и плевать, в моих коротко остриженных волосах ни одна шпилька надолго не застрянет.

– С чего вы взяли? Вовсе нет.

– Мне нужно поговорить с вами.

– О чем?

– Не здесь.

Не-Шон больше не называет меня красоткой, странно.

– А что, собственно, случилось?

– Идемте.

– Никуда я не пойду.

– Это касается вашего друга. Идемте.

– Но…

– Франсуа – ваш друг, я правильно понял?..

Разве не этого я хотела? Узнать о Фрэнки больше, чем знала до сих пор. Узнать о нем и о его жизни что-то, что могло бы объяснить его смерть. Разве не ради этого я вообще приехала сюда? Да, возможно. Но сейчас, в темноте коридора, тема Франсуа Пеллетье вовсе не кажется мне настолько актуальной, чтобы идти неизвестно куда, неизвестно зачем, с человеком, которого я совершенно не знаю. И вовсе не Фрэнки был причиной моего визита в «Cannoe Rose» – я здесь только потому, что нашла спички в ее – ее! – сумке. А до остального (до остальных) мне нет никакого дела.