После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии

Помимо тактического поведения по отношению к заключенному, тактичное обращение является для нас само собой разумеющимся. Однако мы очень тщательно обсудили наше поведение как важную часть операции.

В конце концов, политики сами сидят на своих образах, проецируемых и пропагандируемых для «народа». Таким образом, Петер Лоренц представит размытый, огрубленный и немой образ, и глупое понятие «терроризм», которое в действительности будет вызывать страх и недоверие было нашим правильным предположением. Реальная встреча с нами должна сначала растворить эту идею и освободить место для нашей собственной оценки. Важно, чтобы в переговорах с правительством мы были предсказуемы и заслуживали доверия. Он очень хорошо знает государственные органы, полицию. Когда дело доходит до принятия решения об обмене, он принимает их позицию, их жесткую линию, которую он сам, если бы другой оказался в его нынешней ситуации, тоже отстаивал. Но теперь он пострадал, и в наших интересах сломать эту жесткую линию. Он должен найти общий язык с unTerkerffleTl и arier. Прежде всего, он должен выработать убежденность и уверенность в том, что мы хотим спасти его жизнь и способны это сделать.

Питер Лоренц — рациональный человек.

Он осознал, что действия полиции по его спасению совершенно неприемлемы, и поэтому не предпринял никаких попыток сорвать наши шаги. Он настроен на сотрудничество, будучи уверенным, что только~auTdeTFiont seiriSretgeTIen люди могут угрожать иррациональным вещам.

Анна и Алекс пишут первое послание директору. Бенджамин и Павел сидят в подвале перед камерой и охраняют заключенного. Они носят оружие на виду, чтобы Петер Лоренц мог видеть ситуацию совершенно ясно с самого начала и в любое время. Обычно мы носим оружие только тогда, когда выходим на улицу. Паула и Сьюзен являются курьерами и заботятся о группе. Тендер, Али и Ганс ушли домой сразу после первого акта и занимаются своей законной деятельностью. Их задача — отменить «перемирие», которого мы потребовали от полиции.

Первое послание — самое важное. Оно должно ясно показать нашу уверенность в себе и наше полное видение ситуации. Правительство должно немедленно признать, что у него нет пространства для маневра, составив жестко рассчитанный график. Мы не хотим, чтобы кризисный штаб в любой момент контролировал ситуацию и навязывал нам свой ритм задержки. Мы не хотим давать им возможность контратаковать, допустив ошибку с нашей стороны. Он должен уметь капи- тализировать с первого момента и вести обмен под нашим руководством.

Мы пишем и добавляем фотографию Петера Лоренца: «Объявление:

Сегодня утром вооруженные женщины и мужчины из

Сегодня утром вооруженные мужчины и женщины из Движения 2 июня захватили Петера Лоренца, лидера берлинской ХДС и ее главного кандидата на парламентских выборах 2 марта.

Похищение пришлось осуществить вооруженным путем, так как Лоренц подготовился к такому развитию событий: его шофер и телохранитель был вооружен пистолетом.

Петер Лоренц является узником Движения 2 июня. Как 133 солдата его не пытают и не обращаются с ним бесчеловечно, в отличие от более чем 60 000 заключенных в тюрьмах ФРГ и Берлина. Как наш заключенный он будет жить лучше, чем заключенные в государственных тюрьмах, но он не будет наслаждаться комфортом своей виллы в Целендорфе.

Петер Лоренц будет арестован. Он должен будет дать показания о своих связях с экономикой, с боссами фашистских правительств.

Лоренц отстранен от должности, потому что, как представитель реакционеров и толстосумов, он несет ответственность за сдельную работу и шпионаж на производстве, за создание заводских охранных и антипартизанских организаций.

Как лидер ХДС, он стал пропагандистом агрессивной политики завоевания государства Израиль в Палестине и участвует в преследовании палестинского народа посредством визитов и пожертвований.

Таким же образом он участвовал в кровавом военном перевороте Пиночета и его единомышленников в Чили. Именно его партия, жертвуя деньги, заставляет хунту проводить репрессии, которые безжалостно преследует и кроваво подавляет любую свободную мысль, пытает тысячи чилийцев в концентрационных лагерях и поддерживает свою власть ежедневными кровавыми бойнями.

Глава седьмая

Мы с Баром прилетели в Бейрут. С отличными пропусками. Но это была единственная уверенность. Бар не мог говорить ни на каком другом языке, кроме своего берлинского немецкого, а я говорил на очень скучном английском. Никто из нас никогда не был на Ближнем Востоке, и мы отправились туда, не имея в голове ничего, кроме расплывчатого названия. Мы отправились как разведчики, чтобы установить контакты и провести переговоры в революционной Мекке с целью найти товарищей, высадившихся в Йемене. Это было имя официального представителя ООП, и с нашими просьбами могли возникнуть сложности, поскольку Арафат уже публично заверил Запад, что хочет прекратить «террористические действия». Однако счастливый исход приема заключенных в Йемене вселил в нас уверенность, что революционно-боевая часть ООП не допустит такого предательства со стороны Арафата. Даже в ФАТХе революционное крыло было еще сильнее, чем крыло умиротворения. Мы полагались на нашу удачу и нашу интуитивную способность говорить и делать правильные вещи в нужный момент.

Полет прошел не по плану, мы приземлились в Ливане глубокой ночью и отдали себя в руки пьяного таксиста, который обещал найти нам приличный отель. Позже мы узнали, что он взял с нас в десять раз больше денег за ночную поездку.

Европейские отели находились в западной части, в европейско-христианской части города, конечно же, у моря. Мы были европейцами, поэтому он отвез нас туда. Из нашего номера открывался вид на великолепное Средиземное море. Его яркие пляжи вырисовывались по пологой дуге на фоне пестрого Бейрута, плывущего по воде. На набережной, проходящей мимо отелей, как каменный ров, мы редко видели женщин в чадре. Это был удел европейцев и богатых, ориентированных на Европу арабов.

После нашего первого восточного завтрака — йогурта с маслинами, тостов, конфитюра и черного чая — мы отправились на поиски мужа в арабскую часть Бейрута.

Нам не нужно было специальных подсказок, как в Берлине: «Вы покидаете христианский сектор». Мы пересекли невидимую социальную и культурную границу. Границу между богатыми и бедными, между Западом и Востоком. Банки и стеклянные дворцы остались позади, магазины утратили свое сверкающее благородство, стали меньше, скромнее, красочнее и оживленнее. Улицы больше не были мощеными, они стали пыльными, узкими, а сточная канава посередине должна была заменить канализацию. Дети ходили босиком и играли деревянными пистолетами. Женщины больше не носили брюк. Дома стояли вплотную друг к другу, не было ни одного, на стенах которого не было бы революционных лозунгов, сообщающих, что здешнее арабо-мусульманское население поддерживает борьбу палестинцев за освобождение. Перед зданием арабского университета царила праздничная суета. Здание

Здание университета было сверху донизу покрыто лозунгами — фон для революционной агитации и мобилизации. По улицам проезжали джипы с установленными пулеметами. Нами овладело чувство единства и интернационализма. Мы хотели бы раскинуть руки и крикнуть: «Брайдер и Швестеры, мы тоже революционеры».

Но тут Бар сказал: «Знаете, люди смотрят на нас так, как будто собираются побить нас камнями». Нам вдруг стало не по себе, и эйфория сменилась неуверенностью. Мы двинулись через переулок с темными, злыми глазами женщин и мужчин, дети направляли на нас свои деревянные винтовки и кричали «Янки, янки».

Боже мой, Бар, они могут подумать, что мы имперские агенты».

Мы не думали об этом. Как западные экспатрианты, арабские люди воспринимали нас как представителей мира, который был причиной их несчастий, их бескорневой и как противников их борьбы за освобождение, как представителей господствующего над землей шовинистического мира, который только и делал, что играл с ними грубо. На нас обрушилась вся сила их глубокого недоверия к Западу, и они ни на минуту не выпускали нас из виду.