После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии

Со своими зачесанными назад волосами и тонкими усиками Тендер выглядел как бандит из 1930-х годов. Али и Бар примерили тирольские шляпы, а Пол, как охотник за серидами, должен был принести определенный пистолет. Отпирание оружейного шкафа было для нас сигналом. Пол заблокировал. В самый разгар действия — приступ тревоги. Мы все суетились где-то в магазине, готовые к прыжку, но Пол просто смотрел. Ситуация становилась опасно напряженной. Тогда Бар проявил инициативу и взял на себя одеяние Павла.

Такой опыт в действии необходимо оценивать. Отключение может стать катастрофой для всей группы.

Павел был хвастуном, и в этом была проблема. Он был громогласен и не способен честно оценить свои силы и страхи. Кроме того, он умудрился напиться на всю ночь в модном пабе, затем заснуть в метро и украсть сумку с документами и пистолетом. Это привело нас в состояние повышенной готовности на несколько дней. Пол был человеком, склонным к эскападам. Ему было трудно расстаться со своими прежними привычками, которые были связаны с пабами, разговорами и выпивкой.

Мы обещали Красным бригадам две высокоточные винтовки. Мы с Баром поехали в Милан к условленному месту встречи. Ранее Раша вела переговоры с итальянскими товарищами. Она говорила по-итальянски. Это была наша первая встреча, и, к сожалению, она обернулась для нас некоторыми затруднениями. Никто из товарищей не говорил по-немецки, по-английски — только фрагментарно, этого было недостаточно для разговора. С большими усилиями — с завязанными глазами, долгой ездой по городу — мы наконец собрались в кон- спиративной квартире, но разговора не получилось, и на обратном пути я все еще проклинал заблуждение вавилонян относительно будущего с их башней. Вдобавок ко всему, одна из винтовок больше не работала, хотя мы ее предварительно проверили. Это было неудобно.

Чтобы не проделывать долгий путь с трепетом на границах почти даром, мы решили провести три прекрасных дня в Риме. В праздничной и расслабленной манере мы проехались по оживленному римскому настоящему и древним стенам вечного прошлого. Мы провели день в Колизее, прогулялись по пыльным Казарменным руинам, побродили между каменными арками под жарким солнцем юга и позволили старине погрузиться в себя. Глубоко под нами — арена гладиаторов. Мы представили себе бедных заблудших свиней там, внизу, на которых охотились и разрывали хищные львы под ликование толпы.

В последующие века человек цивилизовался? Научился ли он рационально контролировать свои архаичные инстинкты и влечения, спрашивали мы себя. Нет. Иначе как можно понять ужасающие преступления фашистов? Эвтаназия, Хиросима, дегуманизация во время войны во Вьетнаме, беспощадное убийство? Архаичные инстинкты мобилизуются сегодня, как и в прошлом, в интересах утверждения власти. Изменились лишь причины их развития. Но так будет не всегда. Не навсегда. После отмены господства денег разум может развиваться и в гуманитарном направлении.

На обратном пути мы проезжаем через Эссен и навещаем Фрица. Мы не видели его более полугода и были потрясены, увидев его таким. Исхудавший, одинокий и молчаливый. Его комната уныла. Как и наши квартиры, которые мы снимаем на несколько недель, только чтобы подготовиться к определенной операции. «Иногда я хожу к корейскому крепышу. Он работает в том же зале, что и я, и живет совсем рядом. Мы играем в нарды. Это все, на что годятся наши мозги», — говорит мне Фриц. Он полностью изолирован в социальном плане, этот человек, который наслаждается общением и нуждается в нем. Мы хотели бы забрать его с собой в Берлин. «Нет», — говорит Фриц, — «рабочие делают это большую часть своей жизни». Я не знаю, какую клятву он дал кому, чтобы продержаться год в прессовом цехе. Как неквалифицированный рабочий, он выполнял самую тяжелую и грязную работу, наряду с турецкими, марокканскими и корейскими рабочими.

Фриц обладает глубокой внутренней надежностью, и за его

За его восторгом от нетрадиционных форм скрывается жесткая, но свободная дисциплина. Это и есть мораль. Фриц имеет мало общего с образом пронзительного коммунистического террора. Его острое, но в то же время тонкое остроумие редко бывает просто ради эффекта и культурной чепухи. Это его метод освещать факты таким образом, что дальнейшие объяснения становятся излишними. Иногда я боялся его интеллектуального остроумия, которое проявляется так вдумчиво и может быть настолько точным. Фриц имел большой опыт общения с людьми и видел насквозь каждую позу, каждую игру, был свободен от громких жестов и громких слов, но при этом ласково добродушен. Я сам был еще в самом начале пути и меня было легко поймать. Но Фриц не гнушался и использовал слабости других для своего блага.

Он рассказывает о своей работе: «Мы разговариваем по крайней мере, во время перерыва. В виде коротких сухих предложений. В зале слишком шумно. Нам приходится кричать. Но они хотят поставить iRAF к стене, если им есть что сказать».

«Короткий процесс! Говорят рабочие. Пусть они умрут в тюрьме! Большинство из них за фашистские решения. Они не знают, что происходит, и не хотят знать. Они ничего ни о чем не знают. Кроме денег».

«Почему вы это терпите?» — спрашиваю я. «Ты не обязан, ты в привилегированном положении, ты знаешь и ты свободен, если хочешь».

Фриц просто хочет выяснить, что осталось от рабочего класса, что от него еще можно ожидать.

Мы говорим с ним о Берлине, о том, как хорошо мы снова организованы, рассказываем ему о предстоящей освободительной операции, мы хотим снова возбудить его аппетит, завлечь его. Но он качает головой и остается там на целый год. Он дает нам так же мало шансов, как и себе. Только после операции по освобождению он возвращается. Через полгода он попадает в волну арестов и в третий раз оказывается в тюрьме.

Выясняется, что Гюнтер Гийом был агентом ГДР на стороне канцлера. После этого Вилли Брандт уходит в отставку и передает бразды правления Гельмуту Шмидту. Шмидт, правый социал-демократ и бывший офицер при Гитлере, становится главой государства. Он проводит еще более жесткий полицейский курс против уличной оппозиции, которая объединяется в антиядерный протест. Против партизан и политических заключенных он проводит курс на уничтожение. Шмидт — это Эберт 1970-х годов, хотя никакая революция не угрожает социал-либеральному правительству Федеративной Республики. Но внутриполитические дебаты отмечены полицейской, судебной, электронной, идеологической и психологической агитацией против вооруженной борьбы, против ее законного спектра и против всех тех, кто публично делает пытки заключенных важнейшим вопросом и берет на себя обязательства перед политзаключенными.

Движение 2 июня реорганизовалось и снова стало мощным. У него есть стабильная логистика, сеть сторонников и достаточное количество решительно настроенных боевых активистов. Мы можем и хотим вмешаться в столкновения с освобождением заключенных.

Мы похитим человека из политической элиты, посадим его на несколько дней в «народную тюрьму» и потребуем от заключенных его освобождения.

<