После потопа

– Мы теперь опять будем ее искать?

– Да, – подтвердила я.

Только когда с языка сорвалось это коротенькое словцо, я поняла, что решение уже принято. Мгновенная реакция, не имеющая никакого отношения к здравому смыслу. Стоит только представить Роу в опасности, и у меня не остается выбора. Я должна спешить к ней. Теперь у меня только один путь. Так же дождь падает только из туч на землю, а не наоборот.

Хотя для меня самой это решение оказалось неожиданностью, Перл ни чуточки не удивилась. Лишь молча глянула на меня и спросила:

– Как думаешь, я понравлюсь Роу?

Я подошла к Перл, присела на корточки и обняла ее. От волос дочки пахло соленой водой и имбирем. Я зарылась в них лицом. Для меня Перл оставалась такой же хрупкой и беззащитной, как и в ту ночь, когда я произвела ее на свет.

– Конечно, понравишься, – ответила я.

– И у нас все будет хорошо, правда? – спросила Перл.

– Просто отлично.

– Ты сказала, каждый сам за себя. Я не хочу быть сама за себя, – произнесла Перл.

У меня сжалось сердце. И я обняла Перл покрепче.

– Не бойся, я всегда буду рядом, – пообещала я и поцеловала дочку в затылок. – Надо пересчитать улов, – сменила я тему, указывая на ведра с рыбой, расставленные на палубе.

Я по очереди взвешивала рыбин на ладони. Машинально прикидывала, сколько мы выручим за каждую, но все остальные мысли вытесняла одна: где-то там, на далеком берегу, Роу совсем одна. Сама за себя. Куда подевался Джейкоб? Умер? Бросил ее? При одной мысли руки затряслись от холодной ярости. Очень может быть: для Джейкоба бросать людей обычное дело.

«Но с Роу он бы так не поступил», – возразила я самой себе.

Меня снова захлестнула волна ненависти. Той самой ненависти, которая годами не давала мне спать по ночам после его побега. Раньше меня ослепляла любовь, а теперь ненависть. Но я понимала, что должна взять себя в руки и сосредоточиться на деле. Забыть о Джейкобе и думать только о Роу.

Все три дня, что мы провели в море, я не переставала думать о Роу. Казалось, все мое тело нацелилось на одну задачу: добраться до нее. А тем временем мой сознательный разум занимался повседневными обязанностями: вот здесь надо подтянуть трос, а теперь пора вытаскивать сеть. Эти мелкие ежедневные хлопоты меня успокаивали. С одной стороны, при мысли о Роу меня охватывали потрясение и паника, но с другой, в том, как я работала на борту лодки, было какое-то странное животное спокойствие. Будто сегодня точно такой же день, как и всегда. Как долго я мечтала, надеялась и одновременно боялась, что найду Роу. И все по одной простой причине: если она жива, я брошусь за ней на край света и рискну ради нее всем. Какая мать бросит ребенка в час, когда нужна ему больше всего? И все же, если возьму с собой в опасное путешествие Перл, разве тем самым я не отвернусь от нее, не предам ее интересы? Не разрушу мирную жизнь, которую так старательно выстраивала для нас двоих?

Мы с Перл сложили лосося и палтуса в четыре корзины. Мы уже выпотрошили и закоптили лосося на борту лодки, зато палтус совсем свежий: с утра поймали. А значит, за него можно смело назначать цену повыше.

Яблоневый сад – очень подходящее название для этого места: на прогалине между пиками двух гор высажены яблони. Сад охраняют два сторожа. На обоих пиках по наблюдательной вышке. Заметят вора – открывают огонь на поражение. Я надеялась, что удастся выменять не меньше полкорзины яблок, а вдобавок еще зерна и семян. Когда мы в последний раз заходили в торговый дом, у нас было всего три корзины с рыбой. Еле-еле удалось выменять их на товары, которые были нам жизненно необходимы: канаты, масло и муку. А теперь нам не помешало бы получить семян: буду выращивать овощи прямо на борту лодки. Сейчас у нас есть только полузасохший помидорный куст. В Яблоневом саду живет моя давняя подруга Беатрис. Уж она точно предложит хорошую цену – выгоднее, чем в любом другом порту.

Вода плескалась у горного склона, берег поднимался вверх под крутым углом. Причалить можно возле небольшого торфяного плато. Много лет назад здесь сколотили дощатый настил, с тех пор наполовину ушедший под воду.

Мы причалили и заплатили портовую пошлину: отдали ящик с металлическими обломками. Я наткнулась на него, когда искала на мелководье что-нибудь полезное. «Птица» – одна из самых маленьких лодок в гавани, зато она прочная. Дед задумывал ее так, чтобы она была легкой и простой в управлении. Одна мачта квадратного сечения, руль, лодочный шест, по обоим бортам – весла, навес из старых тряпок и пластикового брезента, под которым мы спим. Дед построил «Птицу» из деревьев на нашем дворе в Небраске, еще в начале Шестилетнего потопа. Тогда бегство было единственным шансом на спасение, и мы это прекрасно понимали.

К тому времени, как родилась я, побережья по всему миру уже ушли под воду. Размер многих стран сократился наполовину. Волна мигрантов хлынула вглубь материка, и внезапно Небраска превратилась в многолюдное место, где жизнь бьет ключом. Но никто еще не знал, что худшее впереди: великое наводнение длилось шесть лет, и вода поднялась выше, чем предвидели в самых смелых прогнозах. Целые государства погрузились на дно морское, а города стали новыми Атлантидами.

Перед Шестилетним потопом сушу сотрясали землетрясения, берег захлестывали цунами. Земля переполнилась энергией, разбухла и отяжелела от нее. Я вытягивала руку и ощущала в воздухе жар, похожий на пульс невидимого зверя. По радио до нас доходили вести о том, что морское дно раскололось, и теперь вода из земных глубин просачивается в океан. Но что именно произошло, мы так толком и не узнали. Единственное, что нам было известно наверняка, – вода стремительно поднималась вокруг нас, угрожая похоронить всех в подводной могиле.

Годы, когда море постепенно затапливало берега, назвали Столетним потопом, хотя никто не может точно сказать, когда он начался. Не было никаких призывов к оружию, как при объявлении войны. Не было конкретной даты, обозначающей начало катаклизма. Но потоп продолжался почти столетие – чуть дольше, чем время человеческой жизни. Дед вспоминал: когда родилась его мать, Новый Орлеан еще был, а когда она умерла, его уже затопило.

За Столетним потопом последовали миграционные потоки и бои за ресурсы. Мама рассказывала, как прекращали существование огромные города. Электричество и Интернет то работали, то отключались. Беженцы появлялись на порогах домов в Индиане, Айове и Колорадо. Изможденные и напуганные, они прижимали к груди вещи и умоляли о пристанище.

Ближе к концу Столетнего потопа правительство перебралось вглубь материка, но возможности властей и их влияние оказались сильно ограниченны. Когда мне исполнилось семнадцать, по радио объявили, что президент убит. Но месяц спустя через наш город проходил один из беженцев и сказал, что на самом деле президент бежал и скрывается в Скалистых горах. А еще через некоторое время до нас дошли слухи, что произошел военный переворот. Захватили Конгресс, и после этого все члены правительства подались в бега. К этому моменту коммуникации практически не работали, новости ограничивались досужими сплетнями, и я перестала их слушать.

Когда начался Шестилетний потоп, мне было девятнадцать. Я недавно познакомилась с Джейкобом. Помню, как мы вместе стояли и смотрели репортаж о затоплении Белого дома. Над водой поднимался только флаг на крыше. Его лизали волны, пока мокрая ткань не обвисла и не прилипла к шесту. Я пыталась представить, что делается внутри Белого дома. Многочисленные лица государственных мужей глядят с портретов, вода течет по коридорам в кабинеты или врывается внутрь мощной волной.

В последний раз мы с мамой смотрели вместе телевизор на второй год Шестилетнего потопа. Я тогда была беременна: ждала Роу. Показывали очередной репортаж. Мужчина развалился на надувном плоту, поставив на живот бутылку виски, и с довольной ухмылкой глядел на небо. Он проплывал мимо небоскреба, а вокруг покачивался на воде всякий мусор. Мама всегда говорила: на одно и то же событие реакций столько же, сколько людей.

Касалось это и папы. Из-за него я наконец поняла, что означает для нас это великое наводнение. Я с детства привыкла, что связь с внешним миром то появлялась, то исчезала. Огромные очереди на суповых кухнях тоже стали для меня обычным делом. Но однажды, когда мне было шесть лет, у меня заболела голова, и меня отпустили из школы пораньше. Сарай в саду стоял нараспашку. Через дверной проем мне было видно только папино туловище и ноги. Я подошла ближе, подняла голову и увидела его лицо. Папа взял веревку и повесился на свае.