После Шоколадной Войны

– Алло, - он легко бросил слово, словно у него было замечательное настроение.

В трубке было тихо, но ощущалось и чьё-то присутствие на том конце линии - чьё-то еле слышное спокойное дыхание.

– Алло, - снова повторил он, стараясь, чтобы в его голосе не слышалась осторожность.
– Что, неправильно набран номер, приятель?
– здорово: бойко и смело. Но капелька пота оставила холодную дорожку от его промежности до пятки.

Это ещё не всё.

Картер подумал, что чёрт со всей этой бравадой, и решил повесить трубку.

Тот, кто ему звонил, удачно выбрал момент, чтобы начать говорить именно тогда, когда Картер собрался оторвать трубку от уха.

– Зачем ты это сделал, Картер?

– Сделал что?
– автоматически спросил он, хотя его нутро застонало. Арчи знал. Знал, что это сделал он.

– Ты знаешь…

– Нет, я не знаю, - продолжил он, не допуская ничего, и просто упражняясь в контроле над собственным голосом, для его ушей звучащим забавно.

– Я не хочу тебе всё это пережёвывать, - задребезжал голос в трубке.

Был ли это голос Арчи, он не был уверен. Арчи был неплохим актёром и подражателем. Картер был хорошо знаком с этим по встречам и собраниям «Виджилса».

– Смотри, я не знаю, о чём ты говоришь.

– Тебе станет намного легче, если ты признаешься, Картер.

– Признаюсь в чём?

Голос в трубке притих, а затем начал хихикать. Непристойный смех зазнайки, произнёсшего по телефону нечто неприличное.

– Фактически, мы не нуждаемся в твоём признании, но оно могло бы чуть-чуть освободить твою совесть, и ты бы почувствовал себя лучше, и твой сон стал бы спокойней…

Картер аж подпрыгнул, приказывая себе взять себя в руки. Он знал тактику Арчи. Он знал, как Арчи гордился собой за свою интуицию и проницательность, стреляя словом в темноту и попадая в яблочко. Как и сейчас, когда он предположил, что Картер плохо спит по ночам. Надо было быть осторожным. Не дать ему высказаться, уйдя от разговора.

– Ты всё ещё слушаешь, Картер, и что ты об этом думаешь?

– Думаю о чём?
– переспросил Картер с уже командным тоном. Он успокоился, почувствовав, что он уже готов говорить по телефону. Словно сидя в окружении ему было нужно провести отвлекающий, обманный манёвр, чтобы оценить силы противника - ударить и отступить.

– О, Картер, Картер… - вдруг с сочувствием и с полным пониманием в голосе.

– И что же это за «О, Картер, Картер»-дерьмо?
– грубо ответил Картер почувствовав себя лучше.

– Что, несчастный ублюдок, ты не видишь? Если не ты сделал это, то ты бы не спешил повесить трубку. Господь с тобой, Картер, ты не прав, написав всё это.

Картер знал, что, говоря по телефону, он, так или иначе, шёл в западню. Он должен был повесить трубку сразу и сделать это прямо сейчас, но не смог.

– Смотри, - сказал Картер.
– Я знаю, кто ты, и я знаю, что ты пытаешься сделать. Запугать. Арчи, я тысячу раз видел, как ты это проделываешь. Но на этот раз не сработает. Я не писал того письма. У тебя нет никаких доказательств и не будет, потому что я этого не делал.

На другом конце линии установилась тишина.

И затем смех.

Картер приказал себе: «Повесь трубку. Повесь, пока ты на шаг впереди его».

Но он этого не сделал и на этот раз. Его остановил смех, в котором было что-то не дающее выбраться ему из западни.

– Ты - жалкий сосунок, Картер. Никто не упоминал письма, и никто о нём не знает…

В голове у Картера бешено запрыгали мысли. Он знал о совершённой им фатальной ошибке, и ему придётся пойти на попятную.

– На встрече «Виджилса», когда отменился визит епископа… - начал он.

– Письмо не было упомянуто. Никто не знает о нём, Картер, кроме Брата Лайна, Арчи Костелло и парня, который его написал - тебя, Картер.

Картер попытался сдержать вырывающийся из него стон.

– Ты заплатишь за это, Картер, - теперь этот голос был знаком, теперь это был Грозный Арчи Костелло.
– Жалкий предатель. Мне жаль тебя, Картер…

Картер открыл рот, чтобы оправдаться и сказать Арчи всё, что он о нём думает…

Но связь прервалась.

И среди звуков прерывистого тона он услышал эхо отвратительного, инсинуированного голоса: «Мне жаль тебя, Картер…»

– --***---

Брат Лайн тянется к пакету, лежащему перед ним на столе, который несколькими минутами раньше был доставлен специальной почтой. Его кабинет залит полуденным солнцем.

Брат Лайн с любопытством осматривает пакет, осторожно ощупывая его руками. Внутри лежит нечто размером с коробку из-под обуви, завёрнутое в красивую обёрточную бумагу и перевязанное белой тесьмой. На почтовой наклейке напечатаны его имя и адрес «Тринити». Синей, шариковой ручкой в левом верхнем углу написано имя отправителя: Дэвид Керони.

И это важно, чтобы Брат Лайн знал, от кого этот пакет, что необходимо для дальнейшего осуществления плана.

Озадаченно нахмурившись, но при этом, приятно удивившись, он вспоминает о Керони - о тихом, стеснительном, ранимом ученике, редко смотрящем кому-либо в глаза. Брат Лайн достаёт из кармана свой старый, добрый и испытанный красный швейцарский нож и перерезает тугую тесьму, и, звонко лопаясь, она извивается, словно смертельно раненная змея. Осторожно и не торопясь, чтобы не порвать бумагу, он разворачивает пакет. Он скрупулезен в своих действиях, точен и никогда не совершает лишних движений.

Он удаляет обёрточную бумагу…

Взрыв. Взрывная волна отрывает ему руки и разносит всё его тело на тысячи мелких кусочков. Кровь и обрывки его плоти разбрызгиваются по стенам и потолку.

Его голова катится по полу, оставляя за собой кровавый след...

Или:

Брат Лайн стоит на трибуне в зале собраний перед учащимися «Тринити», очередной раз браня кого-то из них за какой-нибудь проступок. Он никогда не бывает доволен происходящим в школе, его никогда не устраивает поведение учеников, ведь всегда находятся какие-нибудь оплошности.

Внезапно у него посреди лба появляется маленькое красное отверстие, из которого начинает течь кровь. Она огибает его нос с одной и с другой стороны, и двумя струйками стекает вниз по его щекам. Тёмная и уродливая кровь.

Брат Лайн делает шаг вперед, словно пытается убежать от чего-то отвратительного и ужасного, происходящего позади него, но ударяется о какую-то невидимую каменную стену. Эхо выстрела отражался от стен зала и, разрывая гробовую тишину, кажется раскатом грома.