После «Структуры научных революций»
Шрифт:
Что касается связей с Англией, то это были связи в основном с группой из Университетского колледжа. Там были Мэри Хессе и Алистер Кромби, я встретил Макки, Хеткоута, Армитеджа. В основном я общался с Мэри Хессе и Алистером Кромби, а во Франции – ни с кем, за исключением, конечно, Койре, которого тогда во Франции не было.
В конце лета я вернулся в США. Как раз в этом году Америка начала войну в Корее. Все планы были подчинены военным целям. Я вернулся и начал преподавать. Вот таким было то лето.
К. Г а в р о г л у: Не помните, о чем вы говорили с Койре и Мэри Хессе?
Т. К у н: Да, да, я упустил кое-что чрезвычайно важное. Когда Конант попросил меня проанализировать эпизод из истории, что было моей первой работой в области истории науки, я начал читать Аристотеля, пытаясь понять, во что люди верили прежде. Вскоре после этого по совету Бернарда
Мне нравилась Мэри Хессе, и мы с ней много разговаривали. Конечно, я гораздо лучше помню общение с ней после выхода «Структуры», на которую она написала прекрасную рецензию в Isis. Когда я увидел ее в следующий раз в Англии, то, помню, мы гуляли и зашли в музей Уиппла, который остался для меня еще одним ярким воспоминанием. Она обратилась ко мне и сказала: «Том, теперь вы должны показать, в каком смысле наука является эмпирической» – или какую роль играет наблюдение. Вот на этом я споткнулся. Конечно, она была права, но я не видел, как можно ответить на ее вопрос.
Не могу забыть еще одну историю. Незадолго до смерти Александра Койре, а он умер вскоре после выхода «Структуры», я получил от него письмо. Мы с ним не так много переписывались, но он написал мне, будучи очень больным и зная, что умирает. Он написал: «Я прочитал вашу книгу», – и при этом охарактеризовал ее очень лестными словами. Еще он сказал (и когда я думаю об этом, то считаю, он был прав):
«Вы объединили внутреннюю и внешнюю истории науки, которые в прошлом были очень далеки друг от друга». Я об этом вообще не думал. Однако я понял, что он имеет в виду, и его слова были для меня чрезвычайно приятны, поскольку сам он занимался исключительно внутренней историей – анализом идей. Я был очень доволен тем, что моя книга произвела на него такое впечатление.
А. Б а л т а с: Не могли бы вы сказать, как с ним познакомились?
Т. К у н: Я долго не был знаком с ним лично. О нем я узнал из его «Этюдов о Галилее». Тогда он был в Соединенных Штатах, думаю, по приглашению Гарварда и, вероятно, Бернард меня с ним познакомил. Иногда мы с ним встречались, но никогда не беседовали вдвоем, дружески. Между нами, в сущности, не было личных взаимоотношений.
После возвращения из Европы я начал читать курс Конанта, о котором уже говорил, и здесь, помимо прочего, в Гарвард приехал прочитать лекцию Карл Поппер. У меня нет оснований думать, что в то время меня это сильно заинтересовало. Я познакомился с Поппером довольно рано, и мы не питали интереса друг к другу. Поппер постоянно говорил о том, каким образом более поздние теории включают в себя предшествующие теории, а мне казалось, дело совсем не так. С моей точки зрения, здесь слишком силен был дух позитивизма.
Однако Поппер оказал мне громадную любезность. Уже не в первый раз мне рекомендовал книгу, оказавшую на меня важное влияние, человек, от которого я этого не ожидал. Он прислал мне «Тождество и реальность» Эмиля Мейерсона [221] . Такая философия мне вообще не нравится. Но, ребята, мне понравилось, как он смотрит на исторический материал. Он касается его кратко и, я думаю, не как историк, однако рассматривает его совершенно не так, как это делалось в сочинениях по истории науки. Во время поездки во Францию я открыл еще одного человека, чья работа произвела на меня огромное впечатление. Это Элен Метцжер, которую до этого я не знал. И следует упомянуть еще Аннелизу Майер, специалиста по Средним векам, работавшую в Риме, в Ватикане. Хотя я с ней не был знаком, ее работа также имела для меня большое значение. Именно такие материалы по истории меня привлекали. Это был тот подход к истории, который я приветствовал.
К. Г а в р о г л у: Меня заинтересовала мысль, которую вы высказали раньше. Вы сказали, что Койре прислал вам письмо, где указал на то, что в «Структуре» вы объединили экстерналистский и интерналистский подходы. Вы заметили, что не осознавали этого в то время. Неужели вы действительно не видели этого?
Т. К у н: Я об этом вообще не задумывался, хотя понял, что он имел в виду. Я считал себя довольно строгим интерналистом. В Англии
постоянно удивлялись тому, что я интерналист. Они не могли этого понять. Здесь следует сказать о том, о чем я забыл упомянуть. В курс лекций Конанта, в котором я начал работать, был включен важный социальный аспект. Это исходило от Конанта, и мне нравилось, хотя я никогда не разделял его позиции в целом. Он опубликовал небольшую статью о соперничестве Кембриджа с Оксфордом в период Реставрации и пытался объяснить, почему наука в Англии развивалась именно так, а не иначе. Во всяком случае, мы прочли важную работу Гессена, прочли Мертона, мы читали «Наука и общество в Англии XVII столетия» Дж. Р. Кларка. Мы читали все это и, вероятно, что-то еще, я не помню. Я читал некоторые работы Цильзеля и даже мог встречать его в то время, но не помню. Если вы посмотрите введение к книге о коперниканской революции, то увидите, что я оправдываю отсутствие в этой книге многих внешних факторов. Если бы я обращал на них внимание, то гораздо больше сказал бы о важности исправления календаря и других подобных вещах.Должно быть ясно одно: я никогда не писал экстерналистских работ и, хотя изучал материалы и писал о технических различиях, об источниках и так далее, у меня было совершенно иное умонастроение. Я написал несколько методологических работ по отношениям внутреннего и внешнего в науке, в частности статью «История науки» для «Энциклопедии социальных наук» и что-то еще. Я всегда осознавал проблему взаимоотношений между ними и всегда хотел видеть эти две стороны развития науки объединенными. Здесь есть серьезные трудности… Работа, которая дает самый лучший пример их объединения, очень специфическая. Это «Великая контроверза» [222] , которую я нахожу превосходной. Однако трудно двигаться в обоих направлениях одновременно, да и наука такова, что серьезно можно исследовать только одну ее сторону. Яне знаю, как решить эту проблему.
Ладно, вернемся теперь назад. Я говорил о чтении курса лекций вместе с Леонардом Нэшем. После этого я год был инструктором, а затем несколько лет – ассистентом профессора в Гарварде. Моей основной обязанностью было чтение общего образовательного курса, однако постепенно я начал разбавлять курс материалами по истории науки. Я разработал собственный курс лекций, нечто вроде спецкурса для заканчивающих обучение. Это было важно для систематизации моих идей, и этот курс до сих пор является моим любимым курсом лекций, хотя я уже давно не читал его. Я не совсем помню, но, кажется, он назывался «Развитие механики от Аристотеля до Ньютона». Я собирался предлагать слушателям читать тексты Аристотеля и говорить с ними о том, что он понимал под движением, чем были так называемые законы движения и почему их нельзя было так называть. Затем я давал некоторое количество материала из Средневековья, переходил к Галилею и заканчивал Ньютоном. Первоначально я предполагал читать его в Гарварде, но начал в Беркли. У меня была группа последнего курса, которой я руководил. Это предполагало обучение студентов в маленьких группах, до этого вообще не было групп, специализирующихся по истории науки.
А. Б а л т а с: Как долго вы оставались в Гарварде после защиты диссертации?
Т. К у н: Я защитил диссертацию в тот год, когда был принят в научное общество. Это был 1949 год. Мне кажется, с Конантом я встретился в 1947 году. Я пробыл здесь приблизительно до 1956 или 1957 года. В 1957 году я переехал в Беркли [223] .
А. Б а л т а с: Какова причина вашего переезда?
Т. К у н: Ох, причина была в том, что Гарвард меня не жаловал. Здесь не хотели ничего нового. Мне это не нравилось, и я был одним из тех, над кем постоянно висела угроза увольнения, поскольку Гарварду мы были не нужны. Такое случалось с людьми, которые слишком много времени отдали Гарварду.
В то время когда я все еще был членом Общества, мне предложили прочитать Лоувелл-лекции. Это не было чем-то необычным для членов Общества. Блестящий пример подобных лекций – лекции Уайтхеда «Наука в современном мире» и некоторые другие. Эти лекции читают до сих пор, но тогда это было довольно формальное мероприятие и посещала их лишь интеллектуальная элита Бостона. Я собирался прочитать эти лекции сразу по возвращении из Европы и назвать их «Поиск физической теории». Было очень мало времени на подготовку, я был близок к провалу. Но я прошел через это. То, что я пытался сделать, – это написать «Структуру научных революций» в виде трех лекций. Были и другие попытки. Теперь в архивах можно найти копии материалов этих попыток. Конечно, они далеко не совершенны, но дают представление о том, что я пытался делать.