После «Структуры научных революций»
Шрифт:
В рамках этого мероприятия я читал лекцию, в которой намеревался проследить роль атомизма в развитии науки. Я был убежден, что в XVII веке он оказал преобразующее влияние на науку. Я все еще так думаю. Мне представляется, что природа этого преобразования во многом недооценена, хотя с тех пор я глубже изучил этот вопрос. До сих пор не получило надлежащей оценки то, в какой мере атомизм, наряду с другими факторами, помог осознать то обстоятельство, что мы можем изучать природу не просто с помощью наблюдения за окружающими, а посредством того, что Бэкон называл «схватить льва за хвост» («twisting the lion’s tail»). Это чрезвычайно важно для развития экспериментальной традиции и естественным образом соединяется с атомизмом,
В. К и н д и: В ней шла речь о влиянии философии на науку или, напротив, о влиянии науки на философию?
Т. К у н: Видите ли, в «Структуре научных революций» не нашла ясного выражения мысль, которую теперь я хочу подчеркнуть, а именно: к областям познания нельзя применять более поздние обозначения. Изменяются не только идеи, изменяется структура дисциплин, в которых мы работаем. Так, в XVII столетии вы еще не можете отделить философию от науки. Их разделение началось после Декарта, однако у раннего Декарта его еще не было, не было и у Бэкона, отчасти оно проявляется только у Лейбница… Британский эмпиризм, в частности Локк, начал увеличивать расстояние между наукой и философией. Я хотел написать об этом книгу. Но нашлись те, кто уже написал об этом, а я был слишком занят другими проблемами и теперь уж не напишу такую книгу.
А что касается атомизма… Атомизм XVII века в некоторых важных отношениях походил на атомизм Демокрита и Эпикура, однако не был похож на атомистические учения древности и Средневековья, которые считали атомы невидимыми, но строили из них качества Аристотеля или что-то похожее на эти качества. Считалось, что существуют атомы огня, воздуха, земли и воды. Нет, атомизм XVII века был атомизмом материи и движения. Если вы верите в это, то можете поверить в то, что можно все превратить во все, что угодно, – это естественная база для трансмутации. Я поделился этой идеей с Леонардом Нэшем, и он сказал: «Не знаю, вполне возможно, посмотрите с этой точки зрения на учебник Бойля».
И вот ранним утром в понедельник я стоял у дверей библиотеки ( Widener ), ожидая открытия. Ворвавшись в библиотеку, я ринулся туда, где стояли сочинения Бойля, отыскал его учебник «Химик-скептик» и начал читать. Уже в самом начале один из персонажей этой книги говорит главное, что характеризует Бойля: «Хотя вы не верите в элементы, вы сказали о них очень много» или что-то в этом роде. И сам Бойль говорит: «Это очень хороший вопрос. Я рад, что вы его задали». Затем он продолжает: «Я подразумеваю под элементами то, из чего состоят все вещи и на что они распадаются». Это считается определением элемента.
Действительно, Бойль дает первое определение элемента, но что он здесь говорит? «Я подразумеваю под элементом, как и все химики…» Когда цитируют это определение, выделенные слова заменяют точками! И дальше он высказывается так: «Я привел вам основания для убеждения в том, что таких вещей не существует». Об этом шла речь в моей первой статье [224] . Мне кажется, это очень хорошая статья, хотя читать ее невозможно, поскольку она предназначалась для специалистов по истории химии. Постепенно я обнаружил, что никто не знал об этой проблеме так много, как я. И я поступил правильно, напичкав ее таким обилием ссылок и цитат. Попутно я обнаружил также некую странность в тридцать первом вопросе Ньютона, где речь шла об aqua regia, которая иногда растворяла серебро, но не золото, а иногда растворяла золото и не растворяла серебро. Я думаю, здесь была допущена опечатка, и до сих пор убежден в этом. Это была проявившаяся аномалия, о которой я опубликовал небольшую заметку [225] . Это были мои первые две статьи.
Когда мы с Нэшем читали наш
курс лекций, я начинал с лекций о коперниканской революции. Эти лекции почти полностью совпадали с опубликованной позже книгой, в сущности, это было расширенное рассмотрение одного из эпизодов в развитии науки, который иллюстрировал то, в чем я был глубоко убежден. Иногда вы можете обратиться к более раннему времени, чтобы найти исходный пункт, написать о том, насколько сильны были первоначальные убеждения и почему они сменились сомнениями. Практически я шел в глубь времен, отступал к предыстории.В это время меня пригласил Чарлз Моррис, один из авторов «Энциклопедии унифицированной науки», который написал очень известную книгу (название, к сожалению, не могу вспомнить). Он спросил, не возьмусь ли я за подготовку одного из томов этой энциклопедии. Первоначально за этот том отвечал какой-то итальянец, удравший в Аргентину, кажется Альдо Мили.
Вначале не предполагалось посвящать отдельный том истории науки, однако план энциклопедии составлялся задолго до того, как что-то стало появляться, и был ориентирован на совершенно других авторов. Они обратились к Бернарду Коэну, который рекомендовал меня. Ая, предполагая, что мог бы воспользоваться этим предложением для написания первого краткого варианта «Структуры научных революций», согласился и послал заявку в Фонд Гугенгейма. В то время я уже писал «Коперниканскую революцию» и предполагал закончить работу и написать монографию для Энциклопедии. В итоге я не закончил «Коперниканскую революцию», а монография, подготовленная для Энциклопедии, появилась только пятнадцать лет спустя. Хотя нет, не пятнадцать лет. Пятнадцать лет прошло с той поры, когда эти идеи впервые у меня возникли, и тем моментом, когда я наконец смог написать «Структуру». Свою первую книгу я опубликовал как раз в те годы.
В. К и н д и: «Коперниканская революция» была опубликована…
Т. К у н: В 1957-м.
A. Б а л т а с: Почему вы выбрали именно коперниканскую революцию?
Т. К у н: Я уже писал о ней и рассказывал в своих лекциях. Мне нужна была книга, у меня был материал, я мог ее написать и не считаю, что это совсем уж глупая книга. Видимо, это было не то, чего я хотел, однако в некоторой степени принесло пользу. Я написал эту книгу потому, что читал лекции на эту тему.
B. К и н д и: А заявка в Фонд Гугенгейма была подана раньше?
Т. К у н: Я обратился в Фонд Гугенгейма, вероятно, в 1955–1956 гг. [на самом деле в 1954–1955 гг.]. Но мои проекты часто бывают далеки от реальности… Думаю, я никогда не мог точно сказать, сколько времени мне потребуется на какую-то работу. Мне кажется, я закончу ее в течение двух лет. Проходит время, я все еще над ней работаю и опять думаю, что через два года закончу, и так может продолжаться неизвестно сколько времени.
B. К и н д и: У вас уже были в то время ид ей по написанию «Структуры научных революций»?
Т. К у н: Эту книгу я хотел написать еще с тех времен, когда только начал изучать Аристотеля. Потому-то и пошел в историю науки. Я не знал, что она собой представляет, но был убежден в ее некумулятивности и что-то знал о научных революциях. Это было то, чем я действительно хотел заниматься. И слава Богу, что это заняло у меня столь долгое время, поскольку я успел приобрести репутацию в других областях. А идеи? Мне не хотелось говорить о них слишком рано, хотя они вышли в свет несколько преждевременно, но… слава Богу!
В. К и н д и: Некоторые из ваших идей похожи на разработанные Хэнсоном в его книге «Образцы научного открытия», в частности в главе 1 «Наблюдение».
Т. К у н: Да. Это логика открытия, в которую я все еще не верю, хотя полагаю, что вы можете говорить не о логике, а об обстоятельствах, в которых проявляется открытие.
В. К и н д и: Что вы можете сказать о видении (seeing)!
Т. К у н: Меня интересовал сдвиг гештальта как аспект изменения концептуальной структуры.