Последнее лето

– Заказал… Больше часа в очереди просидел! Курвы, понимаешь… Сидят две клуши, в час по чайной ложке шевелятся. Приехал, пять человек всего передо мной было, думал, по-быстрому сейчас… Ага, куда там… У них по-быстрому не бывает.

– Понятно… – протянул Матвей, ставя ровнее мешок, норовивший всё время завалиться набок.

– Ты всё банки эти таскаешь? Не надоело тебе?

– Тебе-то чего? – Старик наконец подсунул под непослушный мешок небольшую деревянную чурочку, и тот обрёл равновесие, потом сложил бутылки в деревянный ящик, стоявший тут же.

– Делать тебе нечего, – усмехнулся сосед. – Сколько уж лет таскаешь их, а толку? Бутылки-то хоть сдать можно, всё копейка, а банки чего?

– Ты чего хотел-то? – глянул на Фёдора Матвей. – Про банки у меня узнать?

– Да таскай на здоровье, не жалко, только толку-то нету от этого.

– А какой тебе толк нужен? – Матвей сел на берёзовый чурбак, на котором только что колотил молотком по банкам, снял шляпу и вытер рукавом вспотевший лоб.

– Мне-то? А надо по-другому всё это решать.

– И как, по-твоему?

– А вот расстрелять парочку-другую, кто так пакостит, и тогда порядок будет.

– Ну ты даёшь, Лукич! За банки, что ли, расстрелять?

Сосед энергично мотнул головой.

– Да не в банках же дело, Иваныч! Банка что? Ерунда! – загорячился Фёдор. – Надо же в суть глядеть, в корень! По-твоему, он просто банку бросил и всё? Нет, Иваныч, он этим самым наплевал на тех, кто тут после него сидеть будет! Вот так вот!

– Да брось… Никто так и не думает.

– А вот пусть думают! Не один на земле живёшь! И вот тех курв, которые в очереди людей часами маринуют, туда же. Вот тогда будет порядок! Я тебе, знаешь, что скажу… Меня прошлый год – по осени уж дело было – мужик один знакомый позвал на охоту с ним съездить.

– Ты же, вроде, не охотник, – удивился Матвей. – У тебя и ружья нету.

– Да я с ним так, за компанию. Они там на озере уток стреляли, а я по речке с удочкой ходил, чебачков потаскал маленько. Ну так вот… Приехали, а там, видать, как раз перед нами кто-то был уже. Охотнички, ядрёна вошь… И, веришь-нет, по берегу на кустах, на ветках полно горлышек бутылочных, и стекла битого на земле навалом. Напились, похоже, и стали по бутылкам палить. На ветку насадят и палят. Так вот это как, по-твоему, называется? Он просто бутылку разбил или нет?

– Ну это, конечно, свинство уже, – согласился Матвей.

– Нет, брат, это хуже… Свинья-то сроду так не сделает! Это хуже свиньи, это и не человек уже. А ежели он не человек, так чего с ним тогда церемониться? У него от человека только две руки, две ноги да башка, в которой ни мозгов, ни хрена нету. Человек, это ежели соображает, а так… – Фёдор сердито махнул рукой. – Я таких видал-перевидал, ему и не растолкуешь ничего, бесполезно, таких только на страхе держать остаётся, тогда он, может, побоится пакостить. Вот я и говорю: одного-двух расстрелять к чертям собачьим, другие, глядишь, и задумаются. А иначе ты вот будешь банки эти свои таскать да бутылки, а толку никакого. Как пакостили, так и будут пакостить.

– Ну ты всё равно чего-то шибко уж круто загнул – расстрелять. Выпороть ремнём хорошенько, прилюдно чтоб, да и всё.

– Не-а, не поможет, – сосед отрицательно помотал головой. – Ерунда это, пороть надо было раньше, а когда уж вымахал, так поздно. Да и не побоятся они ремня твоего.

– Ну а представь, Лукич, что, к примеру, Васька твой бутылку где-нибудь вот так разобьёт, и его стрелять станут. Ты чего тогда скажешь? – спросил Матвей соседа о его сыне, давно жившем с семьёй в городе.

– Мой Васька сроду так не пакостил, чего ты собираешь?! – нахмурился Фёдор. – Так и я ж тебе говорю, что не просто бутылку разбил, случайно, а когда вот так, нарочно, вдребезги. Или банки вот эти… – Фёдор кивнул на полиэтиленовый мешок с жестяными кругляшами. – Случайно, что ли, кто-то их обронил? Да нет, наелся и – в сторону, в кусты! Пусть валяется. Ты говоришь, Васька… Да если б он так бутылок набил, я б его первый! Как Тарас Бульба…

– Ну! Сравнил… Тот-то своего не за бутылку разбитую.

– А какая разница? Вот ты Матвей чего-то не понимаешь, по-моему. А ну как ребятишки купаться сунуться, да поизрежутся все? А? В траве-то ведь не видать ни черта. Это же зараженье крови может быть, а там и помереть недолго!

Матвей ничего не ответил. Фёдор потоптался на месте, хотел, видимо, что-то ещё сказать, но передумал. Поправил кепку на загорелой лысине, сказал тихонько, доставая сигареты:

– Я закурю.

– На меня только не дыми, – попросил Матвей.

Сосед закурил, отвернувшись, выпустил струю дыма в сторону, спросил:

– Ты на пруду только был, на Звониху-то на саму не ходил?

– Да нет… Я один чего-то побаиваюсь уже туда ходить.

– Чего так?

– Да чего… На здоровье-то уж надёжы нету. Дыханья вот иной раз не хватает, особенно, ежели в горку идёшь. Сделается вдруг, что ни вздохнуть, ни выдохнуть не можешь. Ни туда, ни сюда, как говорится. Встанешь, постоишь, отпустит немного, отдышишься, ну и дальше топаешь.

– Ишь ты чего! Ты же, вроде, не жаловался раньше.

– Так, чего жаловаться-то. А так-то уже лет пять-шесть дыханьем маюсь.

– А к врачу ходил? Чего говорят?

– Да ходил… – Матвей скептически скривил щеку. – Говорят, лёгких недостаёт.

– Как это?

– Да поди узнай! Да и сердчишко тут хандрить чего-то стало. Это уж нынче, перед новым годом. Зайдётся вдруг, заколотится ни с того ни с сего, словно рябчик в силке, в голове, прям, горячо сделается, а потом – раз! – и встанет.

– Ишь ты! – вновь посочувствовал Фёдор.

– Ну да. Постоит секунды две-три, бывает, аж в глазах тёмно сделается, в голове туман пойдёт, а потом опять ровно заколотится, словно б и не было ничего.

– Хм… – сосед покачал головой.

– Вот и боюсь один-то сейчас далёко ходить. А ну, как не заколотится? Сердце-то. Или дыханье откажет. Перестанет, да и всё, ставь свечку. Здесь-то, в деревне, ежели чего, так подберут. Ну на пруду ещё… Мужики, кто рыбаки, увидят. А на Звониху как? Там тайга, тальником всё заросло. Окочуришься и будешь лежать, никто и не найдёт. Протухнешь или зверь съест.

– Так, а прошлый год как? Ты же ходил, вроде, рыбачил.

– Так с Валеркой больше и ходили, с внуком-то.