Последнее отражение

– Генрих. Признаю присутствие духа. Освобождаю круг.

Он отнял руки от стола и медленно поднялся. От Всеволода не укрылось, как дрожат его ноги. Следом каждый произносил свое имя, отпускал руки и только после этого вставал со стула. Предпоследним назвался Этьен. Его пальцы наконец оторвались от Всеволодовой руки, и только тогда он встал.

Всеволод остался последним, не считая бледнолицего парня. Сердце его билось неровно. Он не знал, почему тянет время. Но, встретившись взглядом с Марией, наконец выдохнул:

– Всеволод. Признаю… присутствие духа. Освобождаю круг.

Он поднялся. Комната все еще была затянута мраком, хотя свечи горели ровно. Все стояли молча. Только в углу, за дверью, куда увели Фредерика, что-то царапнуло, будто коготь по дереву.

– На сегодня достаточно, – сказала Мария. – Лира вас проводит.

Дверь скрипнула, и на пороге гостиной показалась девушка в маске, которая встречала Всеволода. Она жестом поманила всех за собой, и Всеволод, к собственному стыду, ринулся к двери первым. Уже выходя из гостиной, он не выдержал и обернулся. Мария все еще стояла у стола и не двигалась. И ему вдруг почудилось, что от ее ног по полу ползет тень: длинная, неровная, почти не похожая на человеческую.

С каждой новой пятницей Всеволоду открывались новые грани салона Марии и его хозяйки. Его уже не встречала молчаливая девушка в маске, Лира, он сам открывал дверь и проходил по темному коридору, где витал устойчивый запах ладанника, горьких трав и чего-то металлического.

Мария приветствовала его легким кивком, порой даже улыбалась, и это казалось высшей наградой. Этьена Всеволод уже мог бы назвать своим другом, хоть они и не встречались за пределами салона. Познакомился он и с другими участниками сеансов. Теперь он приходил пораньше, чтобы успеть пообщаться с ними. Они обсуждали химические свойства металлов, влияние планет на кровь, писали латинские фразы в кружках на полу. Всеволод учился молчать и наблюдать, запоминал странные обряды, где иголки втыкали в пучки сухой травы, а чернила пахли кровью.

Среди посетителей салона не было необразованных людей. Каждый из них казался носителем особого знания, частью некой тайной традиции, куда Всеволода еще не пускали, но уже давали приглядеться.

Старейшим в их круге был господин фон Крузе – немногословный сутулый мужчина с печальными глазами и волосами цвета пепла. Он всегда приходил в строгом костюме и с неизменной тростью, которую не выпускал из рук даже во время сеанса. О нем говорили, что в молодости он изучал герметизм у какого-то монаха в Зальцбурге и с тех пор собирает личный архив, который никому не показывает. Иногда фон Крузе приносил старинные фолианты и, раскрыв их на коленях, шепотом комментировал латынь, как будто спорил с авторами.

Чаще всего рядом с ним сидели братья Шталь – близнецы из Мюнхена. Один говорил больше, другой почти всегда молчал, но движения их были синхронны, словно они делили один ум на двоих. Один рисовал прямо в салоне, на обрывках серой бумаги, обугленным деревом или птичьим пером; второй заглядывал ему через плечо и изредка что-то поправлял. Говорили, что у них был третий брат, который исчез после неудачного сеанса.

Был еще Рафаэль – молодой итальянец, едва ли старше самого Всеволода, но уже окруженный необычной репутацией. Он приносил с собой плотный блокнот, исписанный мелким почерком, и просил участников описывать ему свои сны, особенно кошмары. Иногда он показывал Всеволоду странные схемы, где строчки были соединены линиями, стрелками, цветами. Всеволод не всегда понимал, зачем это, но чувствовал: Рафаэль знает, что делает. Его взгляд был слишком спокойным для такого возраста.

Эти четверо были завсегдатаями салона, иные же менялись от пятницы к пятнице. Вскоре Всеволод стал замечать, что не все посетители уходят сразу после сеанса. Некоторые остаются с молчаливого позволения Марии, и, что происходит, когда за остальными закрывается дверь, Всеволод не знал. Пару раз он хотел задержаться, но его мягко выпроваживали.

– Только для тех, кто уже прошел путь, – говорила Мария и легко касалась его руки. – Ваш час еще не пробил. Но он близок.

Всеволод выходил из старинного особняка и чувствовал, как внутри растет смесь унижения и жадного интереса. Что-то происходило там, за закрытыми дверями. Что-то, к чему его пока не допускали.

– Ничего, друг, однажды и нам позволят остаться, – говорил ему Этьен, и Всеволод понимал: тот тоже чувствует себя униженным.

И все же они приходили каждую пятницу. Всеволод не замечал, как проходит неделя. Он совсем перестал встречаться с Анной, однажды услышал даже, что у нее появился новый поклонник. Услышал – и ничего не почувствовал, даже самого маленького укола ревности. К Гриммеру тоже захаживал все реже. Старый аптекарь, казалось, не обижался. Он никогда ни о чем не расспрашивал Всеволода, будто и так знал все о его жизни.

И вот наступил тот день, когда Всеволоду и Этьену разрешили остаться. На дворе был уже ноябрь: мрачный, промозглый. Дождь шел несколько дней, у Всеволода першило горло и кружилась голова, но он и мысли не допускал не пойти в салон.

Сеанс в тот вечер запомнился Всеволоду расплывчато. Все происходило как обычно: затемненная комната, круг из мужчин разного возраста, тяжелый запах ладана и воска, шепот Марии, заставляющий голову кружиться сильнее. Кто-то тихо выл, кто-то говорил на латыни. В какой-то момент свечи задрожали и начали коптить, воздух в гостиной сгустился и заискрил, будто пропитанный электричеством. Но Всеволод почти ничего из этого не запомнил. Ему не было страшно, просто внутри росло ощущение, что все это лишь декорации. Он чувствовал: сегодня случится нечто иное, важное именно для него.

Когда сеанс закончился, все, как обычно, остались сидеть, ожидая, пока Мария разомкнет круг и рассеет тьму. Вскоре она поднялась и, взглянув на Всеволода, чуть заметно кивнула.

– Вы, – сказала она и подошла ближе. – И вы, – кивнула Этьену. – Останьтесь. Сегодня вы готовы узнать больше.

Голос ее был бесстрастен, но внутри у Всеволода все перевернулось. Он почувствовал, как от кончиков пальцев поднимается вверх ледяная волна возбуждения и страха. Этьен смотрел на хозяйку с тем же напряжением. Вскоре в полутемной гостиной остались лишь избранные, к которым с этого вечера принадлежали и Всеволод с Этьеном. Незаметно появились две служанки, зажгли на стенах больше свечей. Стало светлее и жарче. Тени ожили, дрожали на стенах, сплетались в странные формы, и порой казалось, будто среди них мелькают лица. Неуловимые, как вспышки в углях.

Перед глазами Всеволода появились бокалы с напитками, и он жадно набросился на один. Напиток имел привкус горьких трав, но Всеволод не задумывался над тем, что пил. Ему стало так хорошо вдруг, что, если бы прямо сейчас Мария попросила его убить за нее, он бы не раздумывал. Он готов был пресмыкаться перед этой женщиной, делать все, что она говорит, и видел, что остальные мужчины в этой комнате чувствуют то же.

Мария тем временем отдернула бордовые шторы, и Всеволод впервые увидел, что за ними. Нет, это была не дверь, это было огромное зеркало, высотой почти в человеческий рост, заключенное в старую, почерневшую от времени раму с завитками в виде змей и виноградных лоз. По углам рамы сидели бронзовые вороны с пустыми глазницами, как хранители чего-то недозволенного. Поверхность зеркала казалась мутной, будто покрытой тончайшей вуалью пепла. В нем ничего не отражалось. Вместо этого в глубине стекла медленно двигалась какая-то серая, вязкая тьма, как клубящийся дым под толстым льдом. Время от времени в этом дыму проступали очертания. Неясные, как видения перед пробуждением: то вытянутое лицо, то силуэт руки, тянущейся к стеклу изнутри.

– Сегодня мы доверим заглянуть за грань нашему новому другу, – сказала меж тем Мария, и сердце Всеволода пропустило удар. – Этьену.

Всеволод испытал странный клубок чувств из разочарования и облегчения. С одной стороны, ему очень хотелось заглянуть в зеркало, ощутить себя еще более избранным, чем раньше, с другой – он боялся. Недостойное дворянина чувство, но Всеволод на самом деле боялся. Это был совсем иной страх, чем тот, что он испытывал, собирая вещи глухой зимней ночью в Петербурге, но не менее сильный.