Последние хорошие места

— А мистер Toy их все равно первый начал использовать.

— Не нравится мне мистер Тоу,— сказал Ник Адамс.

— Подумаешь! Мне тоже в нем не все нравится. Но ведь он, правда, сделал газету интереснее?

— Он дает людям новый объект для ненависти.

— Они и мистера Стэнфорда Уайта ненавидят.

— По-моему, они им обоим завидуют.

— Наверно, ты прав, Ники. Так же, как нам.

— Ты думаешь, нам сейчас кто-нибудь завидует?

— Сейчас, может быть, и нет. Мать наверняка решит, что мы, погрязши в грехе и мерзости, бежим от законной кары. Хорошо, что она не знает, что я доставала для тебя виски.

— Вчера я пробовал. Очень хорошее.

— Вот здорово. Раньше я никогда не пробовала красть виски. Правда, хорошо, что оно хорошее? Я уж думала, что у них вообще не может быть ничего хорошего.

— И так я слишком много про них думаю. Хватит о них,— сказал Ник Адамс.

— Ладно. Чем мы сегодня займемся?

— Чем бы ты хотела заняться?

— Я бы хотела пойти в магазин к мистеру Джону и взять у него все, что нам нужно.

— Не получится.

— Знаю. На самом деле, что ты на сегодня решил?

— Надо обязательно набрать ягод, а я должен добыть куропатку, хотя бы одну. Форель есть всегда, но я не хочу, чтобы она тебе надоела.

— А тебе когда-нибудь надоедала форель?

— Нет, но говорят, что она иногда надоедает.

— Мне не надоест,— сказала Махоня.— Щуки могут надоесть, а окуни или форель — никогда. Точно, Ники. Не сомневайся.

— Окуни никогда не надоедают,— согласился Ник.— Даже пучеглазы, которые больше на щук смахивают. А вот веслонос ужасно. Просто страшное дело.

— Меня особенно раздвоенные тонкие косточки злят,— сказала сестра.— Вот рыба, которой много не съешь.

— Мы здесь приберем, я найду место, где сделать тайник для патронов, и тогда сходим за ягодами, а я попробую добыть дичи.

— Я возьму два ведерка и пару мешков, — сказала сестра.

— Махоня,— сказал Ник.— Ты не забыла, что надо сходить в туалет?

— Сейчас пойду.

— Не забудь, ладно?

— Я помню. И ты не забудь тоже.

— Хорошо.

Ник вошел в лес и у подножия большого хемлока под бурой осыпавшейся хвоей спрятал коробку с длинными патронами калибра ноль — двадцать два и пустые коробки из-под коротких. Он уложил на место вынутый им при помощи ножа брикет слежавшейся хвои, сделал насечку на твердой коре дерева так высоко, как только смог достать, и, выйдя на склон холма, спустился к шалашу.

Утро было чудесное, небо высокое, светлое, голубое, пока что безоблачное.

Ник чувствовал себя счастливым рядом с сестрой и думал: чем бы потом ни кончилось, но мы сейчас счастливы и нам хорошо. Он уже твердо знал, что на каждый день дается только один день, и это тот день, который есть сейчас. Сегодня продлится до ночи, а завтра снова будет сегодня. Это было то главное, что он до сих пор смог понять.

Сегодня было хорошим днем, и он, с карабином спускаясь к лагерю, был счастлив, хотя беда притаилась, как зацепившийся в кармане рыболовный крючок, который иногда царапал его при ходьбе. Рюкзак оставили в шалаше. Вряд ли стоило бояться, что его найдет днем медведь, днем все медведи кормятся на болотах ягодами, но Ник все равно закопал бутылку с виски за ручьем. Пока Махоня не вернулась, Ник сел на поваленное дерево и проверил карабин. Они шли за куропатками, поэтому он вынул обойму, высыпал из нее на ладонь патроны с длинными гильзами и спрятал в замшевый патронташ, а зарядил короткие. Они делают меньше шума при выстреле и, если он не сможет попасть в голову, не вырвут кусок мяса.

Теперь он был готов. Можно трогаться. Где же девочка, подумал он, а потом подумал: не волнуйся. Ты ее сам отправил. Не нервничай. Но он волновался и из-за этого был зол на себя.

— Вот и я,— сказала сестра.— Извини, что так долго. Далековато ушла.

— Ты умница,— сказал Ник.— Пошли. Ведерки взяла?

— Ага, и крышки.

Они пошли через холм к ручью. Ник пристально посмотрел вверх по течению ручья и на склон. Сестра наблюдала за ним. Она положила ведерки в мешок и при помощи другого мешка перекинула все через плечо.

— Удочку возьмешь? — спросила она.

— Нет. Будем удить — срежу.

Он шел впереди, поодаль от берега, держа карабин в руке. Он вышел на охоту.

— Странный ручей,— сказала сестра.

— Это самый большой ручей, какой я когда-нибудь видел,—ответил Ник.

— Он слишком глубок и страшен для ручейка.

— В нем постоянно бьют ключи,— сказал Ник.— Он подмывает берега и вымывает все более глубокое русло. Вода в нем страшно холодная. Потрогай, Махоня.

— Ух ты! — сказала она. Вода была оглушающе холодная.

— Солнце слегка нагревает его,— сказал Ник,— но только чуть-чуть. Мы возле него все найдем. Ягодник внизу.

Они шли вниз по течению ручья. Ник всматривался в берега. Увидев след выдры, он показал его сестре, а после они увидели крошечных корольков с рубиновыми хохолками. Сторожко и точно передвигаясь между кедрами, птахи охотились за насекомыми и подпустили Ника с сестрой совсем близко. Потом они заметили свиристелей, которые перелетали так спокойно, изящно, с таким благородным достоинством. На крыльях и на хвосте у них были колдовские пятнышки, и Махоня сказала:

— Они самые-самые красивые, Ники. Красивее этих птиц просто не бывает.

— Они похожи на тебя,— сказал брат.

— Нет, Ники, не дразнись. Когда я вижу кедровых свиристелей, я делаюсь такая гордая и счастливая, до слез.

— Когда они в полете сворачивают, садятся на ветку и начинают двигаться так гордо, неторопливо и дружелюбно,— сказал Ник Адамс.

Они пошли дальше, и вдруг Ник вскинул карабин и выстрелил, прежде чем сестра увидала, куда он смотрит. Она только сразу услышала, как бьет и хлопает крыльями на земле большая птица. Ник перезарядил карабин и выстрелил еще дважды, и каждый раз девочка слышала отчаянное хлопанье в ивняке. Потом большие бурые птицы с шумом вылетели из кустов. Одна из них пролетела совсем немного, села на ветку и, склонив украшенную гребешком голову набок и сморщив перья воротничка, уставилась вниз, где те, другие, бились еще на земле. Сидя на красной ветке, наклонив голову, красивая, толстая, тяжелая птица выглядела так глупо, что, когда Ник осторожно поднял ружье, сестра шепнула:

— Не надо, Ники. Пожалуйста. Нам уже хватит.

— Ладно,— сказал Ник.— А то хочешь, возьмем ее?

— Нет, Ники, нет.

Ник подошел к ивняку, поднял трех куропаток, размозжил им головы о приклад и положил рядом на мох. Сестра взяла их в руки — теплых, толстых, с великолепным оперением.

— Ты подожди, мы их на вкус попробуем,— сказал Ник. Он был счастлив донельзя.

— Сейчас мне их жаль,— сказала сестра,— Они так же радовались утру, как мы.

Махоня посмотрела на все еще сидевшую на дереве куропатку.

— Глуповато выглядит, когда таращится сверху вниз,— сказала она.

— В это время года индейцы зовут их глупыми курочками. Когда на них начинают охотиться, они умнеют. Это не настоящие глупые курочки. Те не умнеют, они по-настоящему называются ивняковыми, а это зобастые куропатки.

— Надеюсь, что мы поумнеем,— сказала сестра.— Прогони ее, Ники.

— Сама гони.

— Кыш, кыш, куропатка, лети прочь!

Куропатка не двинулась.

Ник поднял карабин. Птица посмотрела на него. Он знал, что, если он сейчас застрелит ее, сестра огорчится. Он резко дунул, щелкнул языком и губами изобразил звук, подобный шуму взлетающих из укрытия куропаток. Птица зачарованно уставилась на него.