Последние ратники. Бросок волка

До Яшкиного слуха донесся дробный перестук копыт. Он снова посмотрел в строну остова разрушенной крепости и увидел, как в их направлении скачет всадник. Латы его тускло посверкивали в лучах утреннего солнца.

— Дико все это. Неправильно, — упрямо сдвинул брови аналитик.

— Неправильно быть слабым. Зачем тогда быть вообще?

— Эй, Ромей, ты не устал часом? — в нескольких шагах от них осадил своего зверя в лошадиной шкуре Перстень. — А то и по тебе тризну справим, чтоб потом не отвлекаться.

Яшка, пока глядел на воеводу, снова не успел уследить, как степняк, только что стоявший в нескольких пядях от него, вдруг очутился на своем коне. Только и услышал, как слабо брякнула подпруга.

— А ты, книгочей, чем сопли лить, лучше полезай-ка мне за спину.

— С чего бы это?!

Безумные ночные скачки он помнил прекрасно и повторять их вовсе не собирался.

— С того, что боярин Молчан, похоже, вспомнил и о твоём существовании. На старшого твоего злиться ему смысла нет — тот валяется без чувств. А на тебе может и сорваться. Он, видишь ли, уверен, что вы двое сюда прибыли только затем, чтобы братца его со свету сжить.

— Но ведь Святослав…

— А что Святослав? Он в Киеве. А дорога туда долгая. За это время и из более тёртого калача признание можно выбить. Чтобы князю потом только и осталось, что пожать плечами. Да велеть не один кол готовить, а два. Держись-ка пока нас. Целее будешь.

— Кого это — вас?

— Того, кого знаешь. Однорукий наш вой тоже хочет тебе пару вопросов задать. Без лишних ушей. В лесу условились сойтись. Ромей, дуй за ним. Встретимся в пяти верстах на полдне.

15. Спасение из огня (продолжение)

Он определенно ненавидел коней. И все, что с ними было связано. Особенно, конечно, последствия диких скачек. Потому что для варваров вся эта бешеная скорость с ветром в лицо, может статься, была в удовольствие, но человеку просвещенному дико натирала внутреннюю поверхность бедер, и напрочь отбивала все, что находилось между этими самыми бедрами. Самое страшное, что прекратить пытку, достойную христианских мучеников, не было никакой возможности. Казалось бы: отпусти руки, вросшие скрюченными от натуги пальцами в сидящего впереди Перстня — и все, казнь на седле прекращена. Но поди потом, собери кости, рассыпанные по местным ухабам.

С дороги они свернули, а потому любая ветка или пушистая еловая лапа могла сшибить с седла не хуже рыцарского копья на турнире. Впрочем, когда они немного отдалились от дороги и лес стал заметно гуще, воеводе пришлось темп сбавить, продираясь сквозь заросли словно через тесный вражеский строй. Разве что мечом не размахивал. Они поднялись на горб крутого взгорка, проехали какое-то время по какой-то звериной тропе, которую почти полностью скрывали заросли подлеска, выбрались на пологий берег малохольного лесного ручья с топкими берегами. Спустились к воде по ковру прелых листьев, которые с хлипким шелестом разъезжались под копытами коня, заставляя его скользить, а Яшку — крепче и судорожнее хвататься за Перстня. Внизу белозерец направил скакуна прямо в воду. Была она неглубока, но по топкому дну лошадь пробиралась не без труда, постоянно увязая. Помучав непонятно для каких целей животное еще некоторое время, Перстень направил его вверх по склону с другой стороны ручья. Подъем оказался делом еще более мучительным. Остальные три холма были полегче. А когда спустились с последнего и продрались через заросли орешника, внезапно, по крайней мере для сидящего сзади преимущественно с зажмуренными глазами Якова, выехали на открытое место. Его почему-то белозерский воевода объезжать не стал. Напротив. Каким-то неуверенным шагом конь выехал на прогалину и встал, как вкопанный.

— Хрен же ж мне через коромысло, это что еще такое… — совершенно убито прозвучал обычно очень уверенный в себе голос Перстня.

Монашек робко выглянул из-за широченного плеча белозерца и охнул.

Над лесом, что высился на другой стороне прогалины, прозрачно-голубое небо подпирала зловещая колонна жирного черного дыма.

Перстень, словно это и не он вовсе до этого путал следы, с диким гиком, от которого у монашка разве что кровь ушами не пошла, рванул с места, позабыв обо всякой осторожности. Глаза Якова широко распахнулись от ужаса осознания, что их может ждать при таком неосторожном маневре. Потом, впрочем, привычно зажмурились.

Чудовищный топот копытного монстра, треск раздираемого им подлеска и хриплое, поистине сатанинское дыхание, должны были предупредить об их приближении кого угодно задолго до их появления. Вообще, как-то даже отстраненно подумал Яков, он лично принял бы всю эту адскую какафонию за наступление большого войска и бросился бы со всех ног в принципиально противоположном направлении. Но надеяться на то, что там, куда они несутся, их ждут монахи да аналитики, которые летом решили развести костер, дабы согреться в северном краю, резона не было решительно никакого.

Копытный люцифер Перстня в совершенно неприглядных хлопьях желтой пены вынесся на открытую местность. Тут же протестующе заржал и загарцевал на месте, пятясь назад, пытаясь развернуться. Даже такому медведю, как белозерец, стоило немалых усилий удержать коня на месте.

А через пару мгновений и Яков понял, почему реакция животного была столь бурной.

Крики.

Даже нет. Вопли.

Нечеловеческие вопли отчаяния, боли и жуткой обреченности.

Кричали люди, которых заперли в длинном и приземистом доме, таком, как строят обычно скандинавы, и который должно быть принадлежал обитающей на тутошнем краю географии варварской общине.

Стены строения были объяты огнем, который со зловещей прожорливой неотвратимостью подбирался к крытой дерном и корой крыше. Дым именно от этого пламени и возвышался неколебимым столпом над лесом.

— Бревна сырые, крыша земляная, — расслышал настойчивый рубленый голос белозерца «монашек». — Быстро сгорит вряд ли. Но в дыму люди могут позадыхаться. Вышибай дверь.

Еще не закончив говорить, дружинник как-то хитро дернул плечами, и Яков бухнулся на землю со всей высоты лошадиного роста. Он ошалелыми, неверящими в происходящее глазами уставился на воеводу, ожидая как минимум чуть более развернутых пояснений, но Перстень в его сторону даже не взглянул. Резким движением сдавив коню ребра и дернув удила, он рванул с места.

А развитие их никак не навевало меланхоличного настроения. Спустя очень короткое время Яков уже понял, почему именно ему Перстень указал на запертую и заваленную снаружи дверь общинного дома, а не стал заниматься ею сам. Он направил хвостатого зверя прямо в гущу людей, столпившихся чуть леворуч от полыхающего строения. Еще немного погодя осознал — зачем. Судя по факелам в руках, довольно враждебному и воинственному виду, а также поведению, никак не дающему заподозрить их в том, что они тоже примчались сюда на выручку, можно было предположить, что к полыхающему срубу с истошно вопящими в нем людьми эти тати имеют самое непосредственное отношение.

Первым яшкиным порывом, чего уж душой кривить, было развернуться и что есть мочи рвануть отсюда куда подальше. Но ноги почему-то понесли его в совершенно противоположном и абсолютно нецелесообразном направлении. В сторону горящего дома.

Пройдясь по своему, вне всяких сомнений, благому порыву последними словами, аналитик принялся на ходу выяснять диспозицию.

По всему выходило, что являет она собой наивысшую степень паршивости. Массивная дверь, открыть которую и в обычном-то ее состоянии можно было, приложив исключительные усилия, сейчас просто насмехалась над ним. Мало того, что створ ее накрепко заколотилитяжеленными досками, так еще и подперли совершенно неподъёмными на вид бревнами.