Последние ратники. Бросок волка

На какое-то время церковник замолк. То ли дал отдых горлу, то ли дал возможность кутькиным мыслям выстроиться в ровную шеренгу и дойти до того, что черноризец имел в виду.

— Оставался только один вопрос: как именно он вырежет из них жизнь? Способов заставить умирать как можно медленнее степняки всегда знали чёртову уйму. Светлый понимал это тоже.

— И как он их вытащил? — не вынес всего этого словоблудия Кутька.

— Вытащил? — будто бы выплюнул издевательский смешок ромей. — Поставив под угрозу на волоске висящий мир?

— Мы своих не бросаем!

— Еще как бросил. Скрепил мир подписью, богатой жертвой богам и троекратным обниманием с таном. Даже, говорят, не обернулся, когда поехал обратно в Киев. Нашему общему знакомому тысяцкому в те дни пришлось очень несладко. Вот я, честно признаюсь, не хотел бы очутиться на его месте. Внутри той самой крепостицы. За тобой пошли три сотни крепких воев, а ты, так уж вышло, подвел их шеи под занесенный топор. А князь, на помощь которого вы так рассчитывали, кладя по сути себя на алтарь победы, вдруг решил умыть руки, продав при этом ваши жизни. Ты сам как считаешь — поверят ли еще воины воеводе, который затащил их в эти силки? Молчишь… А они — поверили. И снова пошли за ним. На прорыв. Представляешь? Горстка изрубленных, изувеченных людей бросилась на обложивший их полк болгар. И знаешь, что? Болгары в этой ситуации проявили себя вполне адекватными людьми. Они растерялись. И дрогнули. Представляешь? Как в сказке. С той лишь разницей, что благородные герои вовсе не обратили полчища врагов в бегство. Они погибли почти все. Но! Нескольким все же удалось прорваться. И угадай, кто был среди них? Он сумел оторваться от булгарской погони и настиг Светлого. Представляешь? Уж не могу представить, что в тот миг испытал князь. Огромное облегчение, жуткую досаду или сжигающий стыд — не знаю. Но много бы отдал, чтобы в тот волнительный момент посмотреть на его вытянувшееся подростковое лицо. В любом случае, что бы не прочитал на княжьей физиономии тысяцкий, он со всего маху, с оттяжечкой, пудовым своим кулаком, закованным, добавлю, в боевую перчатку, вдолбил самодержцу в августейшее лицо.

Кутька поймал себя на мысли, что челюсть его отвисла. Даже он знал, такой удар может иметь один исход — смерть. Позорную и самую мучительную, какую только можно представить.

— Братья Ратиборычи — Клин и Молчан — тогда первыми кинулись на него с мечами. И, пожалуй, зарубили бы. Хотя… зная живучесть нашего общего знакомца, не удивился бы, выпутайся он и из этой скверной ситуации. Но он и не подумал из нее выпутываться. Вырвал у одного из ближников секиру, вроде бы, это Молчан был, раз он до сей поры на него беленится, пристроил на какую-то колоду свою руку — ту самую, которой нанес сюзерену несмываемое оскорбление — и ухнул по ней. Представляешь? Отхватил собственную руку! Потому что она, де, посмела тронуть Светлого… Уж не знаю, как это назвать — чистой воды варварством или единственно правильным решением, но августейший сопляк преисполнился значимостью момента и убивать человека, прилюдно поднявшего на него руку, не стал. Раз уж эта рука понесла такую суровую кару. Правда, вместо вполне заслуженной, надо сказать, боярской вотчины, отправил разжалованного тысяцкого с глаз долой. Так он и оказался в твоём… Говнище.

— Овнище, — угрюмо проворчал Кутька. — Это, к твоему сведению, совершенно разные слова. Овнище — это от слова овин, там, где овец держат…

— И ещё баранов, судя по всему.

Не успел Кутька ни возмутиться, ни обидеться, как слух резанул звук резко скрипнувших железных петель. Дверь узилища открылась, и к нему метнулась стремительная тень.

17. Дворцовый переворот (начало)

Всё это было странно. До самой крайности.

По поводу того, что по случаю смерти Клина повязали именно его, он ни на кого в претензии не был. Сам бы так сделал. Удивительно даже, как это брат усопшего доставил в стольный град убийцу родственника, пойманного на месте преступления с орудием оного преступления в кулаке, живого и фактически невредимого.

Но вот как в это дело просунула нос царьградская церковь, он в толк взять не мог никак.

Хотя скорее всего виновата в том была нудная головная боль. Она давила виски, затылок, переносицу, а при резких движениях ещё и толкала на бунт пищеварительный тракт.

Словом, надо было его поправлять. Как всегда. «Лечить подобное подобным».

И кто бы мог подумать, что на помощь в этом щекотливом вопросе придёт Святой Престол. Митрополит сумел окучить деревенского вояку так ловко, что тот притащил в темницу всем передачкам передачку. Во-первых, какой-то плоский глиняный флакон с таким ядрёным содержимым, что даже у видавшего виды Никодима дыхание перехватило, а организм завёлся будто с полтычка. Во-вторых, в краюхе довольно чёрствого хлеба однаружилась связка отмычек. Которые при необходимости в руках опытного душегуба вполне могли бы стать и опасными колюще-режущими предметами. А ещё ко всему этому богатству прилагалась коротенькая записочка. Максимально безрадостного содержания.

«К Киеве заговор. Верить никому нельзя. Нужно спасать княжича Ярополка. Выбирайся».

Мысль о том, что святоша Василий намеренно толкает его на необдуманные действия с тем, чтобы ускорить процесс продвижения к плахе, возникла в первую очередь. Но с другой стороны, Никодим и без того ощущал себя одной ногой на эшафоте, а догадок, с чего бы святому отцу желать его смерти, в просветлевшее сознание не приходило. Потому план побега в сложившейся ситуации засветился неоновыми огнями не самой кислой из неё эвакуации. Особенно если учесть, что княгиня-мать приняла крещение. И, поговаривали, раз уж Ольга верховодила далеко не только в женской половине княжьих палат, где пока обитал малолетний наследник престола, его тоже тайно склонила к новой вере. Так что удивляться тому, что митрополит решил спасать не просто единоверца, а ценнейшего в будущем для Царьграда союзника и агента влияния, поводов не наблюдалось.

Единственное, что настораживало — а не сами ли ромеи устроили всю эту свистопляску с целью подстегнуть время и побыстрее усадить на престол своего выдвиженца…

В любом случае, ситуация складывалась из разряда «сначала делай, а потом задавайся вопросами». И Никодим принялся делать.

Заболтать пацана оказалось не таким уж сложным мероприятием. Гораздо труднее было, не выдавая себя в ходе экскурса в прошлое, незаметно отпереть решётку. Заметно сложнее, чем отключить на время парнишку. Из чисто профилактических целей. Чтобы не заорал. У этого пацана азарта и старания наблюдалось угадывалось гораздо больше, чем у «аналитика».

Правда, дотащить свою бесчувственную ношу Никодим смог лишь до выхода из подвала.

А там его уже ждали.

И вовсе не стражники. Те застыли на земле в неествественных позах. Прямо возле лениво прислонённых к стене копий.

Столкнуться здесь нос к носу с заключённым группа встречающих ожидала ничуть не больше его самого. А соображали «нетрудовые резервы» туговато. Потому неловкой паузой воспользовалась как раз предполагаемая жертва.

Никодим схватил ближайшего к нему субъекта за ворот зипуна и боднул в переносицу. Что-то неприятно хрустнуло, из ноздрей злоумышленника, будто всю жизнь только этого и ждала, густым потоком на бороду хлынула красная жижа. «Византиец», словно любое человеческое страдание, происходящее на его глазах, казалось недостаточно искренним, еще раз дернул его на себя, на сей раз выстрелив вперед немного согнутым коленом. У булькающего кровищей рецидивиста подкосились ноги, и окончательно выдернут из стоячего положения он был третьим рывком. Самым сильным. Делая его, «царьградец» аккуратно шагнул в сторону, пропуская мимо безвольное туловище. Оно пролетело мимо Никодима и вообще мимо верхней лестничной площадки. Прямо вниз. А нисколько не святой отец мгновенно захлопнул дверь и задвинул засов. Пресекая возможность неожиданного нападения с этой стороны.

17. Дворцовый переворот (продолжение)

Перед Никодимом застыли три истукана.

Тот, что очутился ближе всех, буравил его единственным глазом. Двое крепкого вида парней стояли за его спиной. Оба явно что-то прятали. Один — за спиной, второй — за поясом. То, как нервно они водят вокруг сокрытого от посторонних взоров оружия напряженными руками, заметил бы даже сомлевший пацан.

Как и следовало ожидать, именно они ринулись вперед первыми. Как и предполагалось, один рванул из-за спины чекан, а второй — внушительных размеров тесак. Римский гладий по сравнению с ним показался бы незначительным недоразумением.

Типичное заблуждение дилетантов. Они считают, что чем весомее оттянута оружием рука, тем спокойнее можно быть за свою жизнь.

Правда — проще. Она в том, что чем длиннее оружие, тем больший нужно делать им замах.

Справедливо рассудив, что тип с булавой размахиваться будет дольше, черноризец рванул в сторону его ватажника с ножом. Удар снизу вверх распорол разве что воздух, хотя нацелен был в живот и целью имел вывалить наружу все ромейские внутренности. В последний момент увернувшись от плотоядно вжикнувшего в воздухе лезвия и пропустив мимо себя дернувшегося по инерции вперед противника, Никодим тяжело и резко опустил на его затылок локоть, другой рукой перехватил кисть с сидящим в ней тесаком, глубоко нагнулся, пропуская над собой острое навершие чекана второго умельца, шмыгнул между ними двумя, дернув захваченную руку. Владелец ножа крутнулся и влетел почти лоб в лоб в хозяина палицы. Никодим что есть силы толкнул сцепившихся татей ногой. В идеале повалиться они должны были на одноглазого. Но тертый калач со шрамом через всю харю лишь качнулся в сторону, пропуская летящих на землю союзников мимо себя. Этот тип с повязкой на лице ничего из рукавов, запазух и прочих тайников вынимать не стал. И только сейчас Никодим оценил его тяжелые кулачищи с торчащими их них острыми шипами. Кастеты.

Орудовать необычным оружием одноглазый умел. Никодим уворачивался с трудом, краем глаза подмечая, что совсем скоро станет еще хуже: двое других уже поднимались на ноги в готовности отомстить черноризцу за причиненный ущерб.

И Никодим сделал то, на что обычно покупались все. Подставился. Неловко увернувшись от очередного тычка в голову, он открыл бок под второй удар, который прямо-таки напрашивался из такой выгодной для одноглазого позиции. Тот и не подумал разочаровывать. Увесистый выпад пришелся по ребрам и согнул черноризца пополам. Если бы он не знал, что останавливаться сейчас нельзя ни в коем случае, то, наверное, даже схватился бы за предположительно сломанное ребро и заорал от боли. Чего, вне всякого сомнения, от него и ожидал одноглазый, посылая другой окованный железом кулак в голову.