Последние воплощения

Девчонка стояла перед ним, слишком гордая, чтобы молить о пощаде, и слишком напуганная, чтобы пытаться бежать или хвататься за оружие. Атлант вновь ощутил возбуждение. Именно её боль и непокорность, яростная ненависть в глазах и судорожное сопротивление нежного тела приносили ему всегда столько наслаждения. Большинство рабынь превращались в безвольных кукол после первого же удара, позволяя делать с собой всё, что угодно, эту же тварь приходилось брать силой всегда, что и делало её такой ценной.

Тяжёлая ладонь, как всегда, ударила по нежному лицу девушки, но в этот раз всё было по-другому. Не полетело кубарем лёгкое тело, не прозвучал невольный возглас боли, девчонка просто немного отшатнулась, в то время как загрубевшая ладонь солдата болела изо всех сил, как будто он пытался дать пощёчину дереву.

Маленькая жрица призвала все доступные её силы, заставив лианы обвиваться и связывать плохого мужчину, но Керамес одним взмахом руки испепелил атакующие растения, даже не взглянув на малышку. Его занимала только Юги, непокорная рабыня, превосходящая красотой и силой духа изнеженных горожанок. Маленькая дикарка, ставшая ещё желанней после того, как её невыразительные бледно-голубые глаза налились пронзительной зеленью.

Он набросился на девушку, пытаясь опрокинуть её на залитый кровью пол и жадно вдыхая её изменившийся запах, зубами вцепился в нижнюю губу рабыни, пытаясь вырвать хоть один крик боли. Кровь, брызнувшая ему в рот, была непривычно терпкой и сладкой. Дивный аромат девушки пьянил и кружил голову, душил и…

Керамес оттолкнул рабыню, пытаясь вдохнуть вдруг ставший очень вязким воздух. По телу разливался убийственный жар, желудок сжало судорогой от приторного металлического привкуса во рту. Отчаянно пытаясь вспомнить подходящее исцеляющее заклинание и определить по симптомам яд, солдат даже не ощутил, как изящные ладони легли на его голову и без всякого усилия свернули могучую шею атланта.

Юги больше незачем было бояться и торопиться. Она быстро обкорнала запасное одеяние одной из жриц, подгоняя его на себя, из портупеи хозяина и стража храма соорудила корзину для младенца и подвесила её себе за спину. В левой руке — тёплая ладошка маленькой жрицы, в правой — тяжёлое боевое копьё, вдруг вставшее лёгким, как ивовый прутик. Впервые у неё появилась возможность покинуть проклятый город, и она не собиралась даже на минуту задерживаться в этом гнусном месте.

— — —

То был день непреходящей славы для Воалуса. В утренний круг крови, когда небо озаряется алым, врата белого города распахнулись, выпуская горстку воинов, менее сотни смельчаков, вышедших биться против многотысячного войска дикарей.

Безумием сияли яркие глаза бойцов, противно воняли горелым ожоги на их груди, нанесённые во имя Неназываемого, призрачным огнём сияли освящённые клинки. Первыми же шли трое избранных, облачённых в багровые доспехи, бойцы-смертники, призванные пролить реки крови и сокрушить неверных.

Воалус ещё не привык к тому, что в сердце торчит клинок Неназываемого, и именно пульсация рокового лезвия поддерживает в нём жизнь. Он старался не задумываться, можно ли назвать это жизнью, как и о том, что в вечерний круг крови клинок извлекут из него, и даже такая иллюзия жизни покинет мёртвое тело. В руке — чудовищный священный меч, жуткое тяжёлое оружие, позволяющее рубить камни и раскалывать зачарованные доспехи. Ещё вчера он с трудом поднял бы его двумя руками, а сегодня почти не замечает его веса.

Справа от него шёл безумный однорукий старик, размахивающий огромным кремневым топором. Когда-то именно этим топором вождь мелкого племени отрубил правую руку воину атланту, за насилием забывшему осторожность. То племя вырезали его друзья. Много лет калека совершенствовал примитивное оружие, пропитывая его магией и мечтая о мести. Нож Неназываемого в сердце был для него подарком судьбы, ведь до заката у него хватит сил на самую роскошную месть.

Слева шагал совсем ещё молодой атлант, неудачник, не преуспевший ни в бою, ни в магии. Третий сын небогатого торговца, слишком жалкий, чтобы вырвать у хватких братьев причитающуюся долю, слишком нелепый, чтобы его искусство кого-нибудь заинтересовало, слишком обычный, чтобы добиться интереса от любимой женщины. Он желал хотя бы героической смертью доказать, что его жизнь хоть чего-либо стоила, и Воалус презирал его за это. Сопляк не владел никаким оружием, и потому сейчас шёл в бой со спешно переделанной палицей, требовавшей больше силы, чем умения.

Больше храбрецов не нашлось, и даже псы войны, отправляющиеся с ними в бой, не хотели умирать, рассчитывая уцелеть за спинами избранных.

Дикари не были подготовлены к бою. Они уже два дня штурмовали белые стены, и просто не могли поверить, что вновь нашлись безумцы, решившие сражаться в поле.

Первая атака была сумбурной и неорганизованной. Опьянённые ненавистью дикари накатились волной, рассчитывая смять атлантов массой, вломиться через распахнутые ворота и устроить долгожданную резню. Они рвались к закупорившим ворота псам войны, не обращая внимания на троих избранных, вышедших к ним навстречу, за что и были наказаны. Чудовищное оружие избранных порхало и разило в мёртвых руках, собирая обильную жатву. Лишь жалкая струйка дикарей смогла прорваться мимо сопляка, неуклюжего и медлительного даже в посмертии, но псы войны легко разобрались с равным количеством полуживотных.

А дальше были кровь и смерть. Ведомые полукровками, дикари накатывались волна за волной, не в силах сокрушить бессмертных воинов. Магия не действовала на них, сильнейшие бойцы отлетали как котята, хитрые и быстрые пигмеи не могли сравняться в скорости с избранными. И даже когда бесчисленные копья и клинки умудрялись нанести рану, кровь не текла из мёртвых тел, и боль не отвлекала безумных демонов.

Левый довольно быстро вышел из боя. Гигант-полукровка повис на чудовищной палице и умудрился вырвать её из неумелой хватки. Сопляк ещё несколько минут сопротивлялся, голыми руками разрывая тела и раскалывая черепа, выхватывая хрупкое примитивное оружие у врагов и ломая его о второго — третьего врага. Воалус и старик были заняты своим делом, и увидели только, как неудачника утаскивают псы войны по частям, третью отряда заплатившие за эту возможность. Изрубленное, изувеченное тело, тем не менее, что-то вопило и трепыхалось.

Старик держался гораздо лучше. Топор вихрем кружился вокруг него, далеко разбрасывая во все стороны части нападающих, сплошным потоком рвущихся прямо на смертоносное оружие избранных. Солнце уже стояло в зените, когда сзади сумел подобраться низкорослый полукровка и трофейным мечом нанести роковой удар. Вторая рука старика отлетела далеко в сторону, так и не отпустив кремневый топор. Безрукий почти дошёл до города, пробивая себе дорогу пинками, пока и ноги не были изрублены врагами.

Ради этого тела дикари даже не стали связываться с псами войны, позволив уволочь второй неупокоенный обрубок за ворота. Вокруг Воалуса сомкнулось сплошное море ненависти. Ему приходилось двигаться, чтобы не увязнуть в изрубленных телах. Он применял всё своё умение — и лишь несколько царапин появились на нём, и каждая была оплачена смертью нанёсшего её храбреца. Ярость всё нарастала, пока не затмила глаза кровавой пеленой, и Неназываемый смеялся от восторга в своём мрачном святилище.

Первым вновь осознанным впечатлением было огромное, кроваво-красное солнце, почти касающееся моря. Под ногами было несколько изуродованных трупов, измочаленных до неузнаваемости. День закончился, а бой отгремел ещё раньше.

Воалус даже не пытался вспоминать, что с ним происходило после того, как ярость Неназываемого затмила в его глазах весь мир. Он мог видеть только последствия. Армии под городом уже не было, очевидно, большинство полукровок погибло в схватке с избранными, а оставшиеся не сумели удержать разрозненные племена. Трупы в беспорядке были разбросаны вокруг города, но самая чудовищная свалка была у главных ворот. Там, где начали свою работу избранные, и где псам войны пришлось выдержать последний штурм после того, как оставшийся забыл про разум.