Последний день Славена. След Сокола. Книга вторая. Том второй

– На княжича напали? – переспросил Военег. – Что же ты молчишь!

– Гостомысл дал бой ляхам и пруссам. В том бою его ранило отравленной стрелой…

– Что ты говоришь. Ни ляхи, ни пруссы отравленными стрелами не пользуются. На них много всякого наговорить можно, но они не подлецы.

– То же самое сказал и воевода Первонег. Но так пишет Славеру князь Войномир. Он сам принимал участие в том бою. Гостомысл приказал дать Войномиру оружие. И Войномир видел, как княжича ранило. Стрела, пишет Войномир, была славянская, длинная, от сложного лука.

– Такие стрелы были только у сотни Русалко, что отправилась сопровождать княжича. У ляхов и пруссов нет сложных луков.

– Первонег то же самое сказал. Но я рассказываю, что в бересте было. Войномир пишет, что Гостомысл едва-едва доехал до Рарога. Там уже потерял сознание от яда. Одновременно с Гостомыслом приехал воевода Веслав, посол князя вагров Бравлина Второго, который воюет с королем франков Карлом. У вагров живет лив-жалтонес, который все яды знает, и лечит от них. К этому жалтонесу вагры и повезли Гостомысла. Войномир только пишет, что Гостомысл был очень плох, и неизвестно, довезли ли его до жалтонеса. Как дальше обстоят дела у нашего княжича Войномир не знает. Но думает, что тот не скоро сможет вернуться в Славен, и отцу в войне уже не помощник. Он не знает еще, что Буривоя больше нет, и Вадимира нет.

– Я понял тебя. Наверное, и не надо, чтобы варяги знали это. Я прикажу перекрыть все дороги отсюда в сторону Славена и Русы. Выставим засады. Ты кому-нибудь говорил про Гостомысла или Войномира?

– Нет, воевода. Только Первонегу.

– Верю. И забудь сам, чтобы даже во сне не проговориться. Отдыхай пока. Это будет твоя комната. Была моя, теперь будет твоя. Отдыхай. Отоспись…

Глава девятнадцатая

Зачем Славер не просто разрешил, а сам предложил Первонегу отправить гонца к князю Буривою и княжичу Вадимиру в крепость Карелу – он сам толком не знал и не понимал до конца. Это был не расчет какой-то, а просто необдуманный импульсивный порыв, идущий от желания быть добрым, когда обстоятельства позволяют таким быть. Какое-то подобие того момента, когда воевода заплатил Воронцу за княжескую кобылку, отнятую им в бою у Белоуса. Это тоже произошло импульсивно, без раздумий. И тоже от желания быть добрым. По большому счету, Славер, простой воин, не склонный к философствованию, к тому же малограмотный, без всякой подсказки пришел к мысли, что быть добрым может себе позволить только сильный человек. Он считал себя сильным. Особенно теперь, когда сожжен Славен, и сожжен его личными усилиями. И, как человек сильный, Славер решил проявить доброту. Первонег не просил его о таком одолжении. Первонег вообще ни о чем не просил. У старого воеводы Славена глаза, кажется, окостенели, и стали похожими на глаза вареной рыбы. Правда, когда он выслушал предложение Славера, Первонег на какое-то время ожил глазами, посмотрел разумно, но ничего не ответил, только кивнул.

Воевода Славена выглядел обиженным, как всякий, потерпевший поражение, имеет право быть обиженным на победителя, хотя самого победителя это должно мало волновать. Но Славеру в какой-то момент даже показалось, что его простой жест доброты воспринимается Первонегом, как некое заискивание перед словенами. Однако заискивать может только тот, кто свою вину ощущает. Славер своей вины не чувствовал. Он был воин, и одержал воинскую победу, как там, в Бьярмии, под общим руководством князя Войномира, одерживал победы в сече над полками Буривоя, теми же самыми словенами. Принципиальной разницы в том, что события из отдаленной провинции переместились в столицу княжества, явственно не просматривалось. И потому Славер не обращал внимания на то, что может подумать о его предложении Первонег. Это не удел сильного, беспокоиться о том, что подумает о тебе противник. Это верно, даже при неприменении принципа, согласно которому победитель может все.

В Бьярмии в полк Славера входил отряд зверовиков-сирнан, которых сюда, под Славен, не взяли, чтобы не отрывать от родных мест. Сирнане служили в полку разведчиками, а разведчики хороши там, где они окрестности хорошо знают. Там они знали, и потому их оставили под опекой князя Астараты. И, как всякие охотники, сирнане не расставались со своими зверовыми собаками. Воеводе Славеру нравилось наблюдать за собаками. Когда их много, наблюдательный человек может составить себе интересную картину. И Славер составил. Он уяснил, что все собаки тоже составляют собственное общество – стаю, и уже в ней делятся на слабых и сильных, но их слабость и сила определяется вовсе не размерами и физической мощью, а характером. И очень быстро среди всех собак находился один кобель, который становился вожаком. Он был не обязательно самым сильным телом, но обязательно нравом. Сначала он показывал всем другим свою волю, свой характер, этим убеждая других в своем праве. Но потом, когда иерархия устанавливалась, этот сильный никогда не проявлял агрессивности по отношению к более слабым. Конечно, когда пес был голоден, он мог отобрать у более слабого еду. Но это была уважительная причина. А вообще агрессивными были, как правило, самые слабые духом собаки. Они могли быть сильны телом, но у них не хватало духа выдержать не просто сильного характером противника, но даже взгляд вожака или какого-то постороннего неуступчивого пса. Однако, если к вожаку они уже привыкли относиться уважительно, то к постороннему всегда готовы были проявить агрессию. Только из чувства собственного страха, считая, что агрессивность прикрывает их страх.

Воевода Славер поделился своими наблюдениями с князем Войномиром, и воспитанник, человек книжный, несравненно, если ставить его в ряду большинства других князей, многознающий, сказал удивленному воспитателю, что это наблюдение – не открытие. Среди людей агрессию проявляют всегда самые слабые, которые мечтают стать сильными, или же пытающиеся агрессией защитить себя, показывая устрашающий вид. И многие принимают агрессивность за проявление силы, и потому уступают. Но, в действительности, справиться агрессивные люди могут только с еще более слабыми. А вообще агрессия – это общепризнанный признак трусости. Об этом писали еще древние греки в своих трудах. Они же, впрочем, писали, что не следует путать отдельного человека и государство. Там другие принципы работают. Но об этих принципах Войномир распространяться не стал. Славер, никогда не читавший не только книг древних греков, но и вообще книг, хорошо запомнил эти слова. И, желая чувствовать себя сильным, и чувствуя себя таким, он никогда не был агрессивным, исключая, конечно, войну. А сильный, как правило, бывает великодушным. Как сильная собака удовлетворяется трепкой другой собаки, и больше не трогает ее, так и человек, победив, должен чувствовать свою силу, и проявлять великодушие или доброту. Иначе он будет хуже собаки. Именно такое чувство заставило Славера предложить Первонегу отправить гонца. Сильный предложил побежденному свою милость, просто по доброте душевной предложил. Хотя, если быть до конца честным с самим собой, в голове воеводы жила еще одна подспудная мысль – ему хотелось этим гонцом доставить беспокойство в стан противника там, в Бьярмии. Хотелось поволновать и князя, и княжича, и всю их дружину… У большинства воев дружины Буривоя дома с имуществом и семьи с малолетники детьми остались в Славене. И теперь они будут беспокоиться за своих близких. А вой, наполненный беспокойством и неизвестностью – только наполовину вой. Хороший вой тот, у которого все погибли. Этот будет яростно мстить. Этот страха знать никогда не будет. А когда вой не знает, что с его семьей, и, конечно, надеется, что семья, пусть и без имущества, пусть без крыши над головой в зиму входя, жива, будет о семье думать, будет заботиться о том, чтобы такой семье сохранить мужчину и кормильца, себя, то есть, сохранить.

Уже ближе к середине дня, так и не дождавшись приглашения на посадский совет, и даже не зная, когда этот совет состоится, Славер снова навестил Первонега. И застал у того в горнице волхва-лекаря Велибуда, которого сам же и послал к воеводе Славена, все по той же доброте желая Первонегу скорейшего выздоровления.

– Как дела у моего гостя? – Славер обратился не к самому воеводе Первонегу, а напрямую к волхву, при этом Первонега назвал не пленником, а гостем, что тоже значило многое. Гость всегда имеет право покинуть даже самый гостеприимный дом, когда ему следует заняться своими делами… – Долго ему здоровье восстанавливать?

Волхв Велибуд отвечал неторопливо, серьезно, и авторитетно-убеждающее, не испытывая ни малейшего сомнения в своем праве так говорить. Таковой была его обычная манера общения. Он мог этой манерой разговора успокоить самого беспокойного, и даже бесноватых юродивых заставлял становиться спокойными. Впрочем, именно так говорили многие волхвы, и они, наверное, учились друг у друга подобным манерам.

– Лучше всего, если он проведет в постели два седмицы [42] , –слова Велибуда ложились уверенно и прочно, как камни в стену. И оба воеводы понимали, что волхв знает, о чем говорит, и готов за эти слова отвечать. Славер помнил Велибуда с детства. И составил о волхве давнее и прочное мнение. Тот всегда был выше обычных человеческих чувств и отношений, и иногда даже создавалось впечатление, что он живет какой-то своей, отдельной от всех его окружающих непонятной жизнью. – Через две седмицы отдыха он встанет полностью здоровым. Если такого срока на поправку ему по каким-то обстоятельствам не отпущено, он может встать уже через седмицу, но при этом не следует забывать пить в положенные часы горькие отвары трав, что я ему принес. Но тогда воеводу могут еще несколько лет в плохую погоду мучить боли в голове. Или даже просто перед сменой погоды, особенно, когда дело идет к потеплению. Я сказал. Его дело выбирать. Я приготовил и принес ему отвары, растолковал, что надо с ними делать, какой и когда пить, и как себя вести при этом. А дальше пусть он сам решает, если хочет снова сидеть в седле и ходить в сечу, и не падать из седла, едва лошадь шарахнется в сторону. Это все. Остальное в руках богов. Я свое дело сделал, и ухожу…

42

Две седмицы – две недели.

В глазах Первонега была заметна заинтересованность словами волхва. Он, конечно, хотел бы устойчиво встать на ноги как можно раньше, и Славер легко понимал это желание. Если бы сейчас кто-то принес весть, что где-то Первонега ждут с нетерпением, Первонег готов был, наверное, уже сегодня подняться. Но это значило бы подняться для того, чтобы снова упасть. А воевода, наверняка, желал быть полезным своему городу, попавшему в такую тяжкую и жаркую беду одновременно с тем, как приходят морозы. Хотя, чем и как можно помочь городу, Первонег, конечно, не знал. Он не мастеровой человек, чтобы взять в руки топор, и ставить стены, а потом и дома для жителей. Воевода привык копьем и мечом работать. А меч не приспособлен для рубки толстых деревьев, пригодных для строительства. И нет у Первонега, скорее всего, денег, чтобы нанять строителей из той же Русы. Откуда у воеводы могут быть большие средства…

Но мысль эта, появившись в голове воеводы Славера, не покидала ее. А он хорошо знал, если мысль в его голову вошла, и там застряла, ему следует как следует все обдумать, потому что эта мысль может оказаться полезной. И мысль оформилась в устойчивое понимание того, что следует сделать, как только волхв Велибуд вышел за дверь.

– Выдюжишь два седмицы моего гостеприимства, воевода? – спросил Славер, наливая себе кружку хмельного меда, который велел постоянно держать на столе Первонега, известного любителя этого напитка.

– На гостеприимство твое грех жаловаться, хозяин. Но дел у гостя сейчас должно быть столько, что времени на долгую отлежку у него нет. Одну седмицу я, конечно, вылежу, чтобы с седла не падать. А потом… Пусть и через боль, но дела делать след…

Первонег сказал как раз то, что и надеялся услышать от него Славер. Словно под диктовку его мысли повторил.

– Я не очень понимаю, какие срочные дела могут быть у воеводы города, день которого кончился. Город погиб, и дел срочных у тебя уже быть не может. Разве что, ты пожелаешь отомстить, но я не слышал, чтобы люди говорили о твоей чрезмерной мстительности.