Последний дракон

Глянь-ка на меня!

Эти слова звучали негромко, но все слышали их в своем сне. А никто не может скрыться от своих собственных снов. Звуки флейты настигали людей, и взгляд моей матери находил их, как бы они ни пытались бежать. А глаза Пробуждающей Совесть — зеркало беспощадное.

Некоторые громко жаловались во сне. Другие кричали. Большая часть плакала, потому что уже шла жестокая война. И на этой войне случилось многое, что они охотно забыли бы.

— Я делал лишь то, что мне велели!

— Я думал, у нее есть нож. Верил в это!

Глянь-ка на меня!

— Я не ведал, что творю!

— И другие поступали точно так же! Не я этого желал!

— Он был еще хуже меня!

— Они не такие, как мы. Не люди, как мы!

Глянь-ка на меня!

Ничего другого, куда можно было бы взглянуть, не было, ничего другого, чего можно было бы избежать. Мало-помалу хор просящих прощения стих. А совесть набирала силу. Сильнее всего она мучила драконью рать, где ее так долго изгоняли. Там было от чего мучиться проснувшейся совести. Но и кланы были неспокойны. Скайа, и Лаклан, и Кенси. Там тоже были люди, кого охватил гнев, кто пытался уйти от воспоминаний, но глаза Пробуждающей Совесть не позволяли им освободиться.

Вспомни это. И не повторяй этого вновь!

Ведь если не вспомнить своих черных дел, как удержаться от них? Как сделать так, чтобы этого не случилось вновь?

Я опустила флейту. Приступ и укол тоски… и внезапно я поняла, что никогда больше не стану на ней играть. На других флейтах еще может быть, но не на этой. Она слишком многое могла. Она слишком многое знала.Мне несколько раз чудилось, будто флейта играет на мне, а не я на ней.

— Теперь они станут бояться меня еще больше, — тихо и скорбно сказала мама. — И тебя тоже.

Я кивнула:

— Я хорошо это знаю. Но пока есть хоть кто-нибудь, кто знает, что я всего-навсего девочка, жить можно!

Моя мать окинула меня быстрым острым взглядом.

— Ты встретила такого человека? — спросила она. — Того, кто знает это?

Как можно находиться меж сияющими серыми туманами в Стране Призраков за спиной бодрствующего мира, когда тебе всего тринадцать лет и лицо у тебя краснеет неудержимо? Значит, можно.

Я открыла глаза. Утро. Повсюду дневной свет.

Тано смотрел на меня.

— Ты вернулась? — осторожно спросил он.

— Да!

Голос у меня был такой хриплый, что я сама не могла разобрать слов.

— Это ты играла? — осторожно спросил он. — Звучало так, будто ты сама, но ведь ты… ты лежала там?

Я кивнула:

— Это была я.

— Я не заснул, — сказал он, — хотя флейта баюкала меня.

— Вообще-то сопротивляться сну нелегко.

— Если б я заснул, я не мог бы караулить тебя. И все равно, хоть я не спал, я все-таки видел ее.

— Мою мать?

— Да. Это… это, должно быть, была она. Ее глаза схожи с твоими.

— Это было неприятно?

— Это было не очень-то весело. Ведь есть кое-какие дела, которые хотелось бы позабыть.

— Жаль. Но это было необходимо всем. Иначе кое-кого, быть может, настигла бы месть.

— Ты имеешь в виду месть драконьей рати?

— Да! И если я сделала то, что хотела, то в драконьей рати не много найдется таких, кто сможет сопротивляться.

То было потрясающее зрелище. Оружие валялось грудами и поодиночке. На снегу сидели мужчины, закрыв лицо руками, и плакали. Другие в тревоге блуждали вокруг и больше напоминали привидения, чем людей. Некоторые, впрочем немногие, собрались назад, в Низовье, в свои дома в долине. Однако же большинство людей только стояли, глядя ввысь, и, похоже, не могли взять в толк, что им теперь делать.

— Нико?

Он стоял чуть выше на горном склоне и вглядывался в долину.

— Они бегут врассыпную, — произнес он.

— Ты ведь сам сказал. То была война, да такая, что ее не кончить оружием.

— Да! Я это говорил, но я все же не представлял себе, что ты, Дина, и твоя мать перевернули мир этой ночью. Все стало другим.

— Я вижу!

А он вообще старался не смотреть на меня. Он держался поодаль… Неужели он теперь боялся прикоснуться ко мне?

Я ужасно устала. Иначе я, пожалуй, не произнесла бы этих слов:

— Нико, я не ядовита!

Он хорошо знал, о чем я. Но сегодня мне не удастся выплакаться в его объятиях.

— Прости, Дина! Я сам не свой. Да и все мы сегодня такие!

Он коснулся моей щеки мимолетным движением, как обычно делал порой. Но я заметила, что это движение далось ему с трудом, и чуть было не расплакалась.

— Дракан по-прежнему там, — сказала я.

Он кивнул:

— Знаю. И теперь мне, пожалуй, позволят спуститься вниз и воздать ему по справедливости? И ты не назовешь меня самоубийцей?

Неужто он рассчитывал, что я улыбнусь?

Мне было не до улыбок.

— Возьми с собой Предводителя с его людьми, — сказала я.

— Я и сам думал об этом. — Он вздохнул. — По крайней мере, вокруг не будут бегать вооруженные дети, — произнес он. — По крайней мере, мы от этого избавлены.

Нас ждал сюрприз. Там, где недавно пронеслась лавина, уже была расчищена узкая тропа, а на тропе стоял строй детей-солдат. За ними плечом к плечу высился десяток рыцарей-драконариев. А за ними стоял Дракан.

Почему они по-прежнему охраняли Дракана? Почему от них не отделались, как от всех прочих? Рыцари-драконарии — этих, пожалуй, можно было понять. Ходили: слухи, будто Дракан позволял избранным прихвостням пить драконью кровь. Но дети?..

Я не спускала глаз с их угрюмых лиц. Так серьезны и решительны. Так непоколебимы в своей покорности. Это было так жутко, что и смотреть на них было невозможно, и отвернуться не было сил.

И потом я вдруг поняла, почему им было не совестно. Ведь они делали лишь то, что их заставляли считать правильным. Среди них были, возможно, дети гельтов, отнятые у своих родителей и воспитанные в духе того, что слово Дракана — закон. Что касается остальных… Быть может, тот торговец, что некогда продал Тано, не был единственным, у кого Дракан покупал детей.