Последний падишах
Шрифт:
Однажды ранним вечером мы все сидели на крыльце и ели арбуз, как вдруг бабушка Шахрбану воскликнула:
— Вестница… Вестница!
«Вестницами» в наших краях называют бабочек… А на следующее утро домой вернулся отец, неожиданно для всех. Лицо его было совсем незнакомым, и вообще он очень изменился в тюрьме. Когда бабушка Шахрбану увидела его кривые, изуродованные пальцы, она как-то вся застыла, словно бабочка зимой; и уже, в общем-то, не поднялась.
…Бабушку Шахрбану, как засохшую бабочку, мы помещаем в кладбищенскую коллекцию и возвращаемся с похорон домой. Такое ощущение, словно в могилу мы опустили всю доброту мира. Кто теперь будет чистить гранаты, отделяя зерна от перегородок? Кто будет выговаривать
Отец вновь принимается за строительство и торговлю стройматериалами; с такими пальцами работать трудно, а дело его в тайной полиции все распухает…
«Ах, мой венценосный отец! В эти тяжкие дни люди так изменились, что, наверное, даже мать родная не узнала бы их».
Шахиня без перерыва звонит тебе и требует, чтобы ты остановил смертоубийство. И ты даешь приказ полицейским и солдатам: применять силу только для самообороны, когда собственная их жизнь оказывается под угрозой. Ты не в том положении, чтобы взваливать на себя еще и муки совести твоих солдат. Ты не настолько любим всеми, чтобы войска ради тебя воевали с народом. Они измотаны постоянным пребыванием на улицах и этим противостоянием…
Чувствуя, что уже погрузился в пучину отчаяния, ты пытаешься получить поддержку от американского посла. В прошедшие месяцы иностранные державы постоянно поощряли тебя в стойкости, но в то же время и в соблюдении принципов демократии. Американцы больше всего боятся за жизнь своих граждан; будь они уверены, что и дальше смогут сбывать свое новейшее оружие и технику и что сохранят в этом регионе свои базы, они без колебаний бросили бы тебя.
Ожидания, что Вашингтон спасет твой престол, напрасны. Американцы не готовы даже к перевороту, в результате которого власть возьмет твоя армия. Хотят они только, чтобы армия, в которую ты вложил свою жизнь, сохранила руки чистыми — чтобы в случае твоего свержения не возникло бы вакуума власти…
Ты настолько измучен и разбит, что не способен принимать правильные решения. Ты хочешь даже ответственность за свое бегство повесить на шею американцев. И вот ты сидишь в полутемном рабочем кабинете и ждешь посла Америки. Он опаздывает уже на целый час против назначенного срока, и у тебя пальцы заболели — так долго ты барабанил по столу. Ты вспоминаешь Домашнего Слугу — и вздыхаешь, и словно чувствуешь ветерок, веющий от чьей-то старой могилы. Давненько ты уже не щелкал от радости каблуками…
Наконец оживает телефон: это шахиня.
— Уважаемый посол уже час назад прибыл во дворец, — говорит она мрачным голосом. — Но некому было провести его к вам, поэтому ему пришлось прибегнуть к моей помощи… Сейчас он к вам придет.
Вот это да! Тебе раньше и не приснилось бы, что твоя жена возьмет на себя роль дворцовой горничной, а американский посол — твоего спасителя. Вот он появился — потный и с дикими глазами, — а тебе так стыдно, что ты готов сквозь землю провалиться. Хорошо, что он ни в чем тебя не упрекает и сразу переходит к делу. До чего тебе нравится этот западный стиль!
— Лучше, если бы Ваше Величество изволили для отдыха на время покинуть страну, чтобы дела в ней приняли нормальный оборот…
Твои глаза сверкнули под темными очками; ты обрадовался, как заключенный, внезапно услышавший весть о своем освобождении.
— Когда… И куда я могу поехать?
Посол небрежно взглядывает на часы и пальцем описывает небольшую фигурку в воздухе.
— Скорее всего, не раньше, чем через неделю, и не позже, чем через две недели. Правительство Соединенных Штатов готовит вам официальное приглашение.
Вертолет приземляется в аэропорту Мехрабад, и вы проходите в шахский павильон — чтобы встретиться с новым премьер-министром, который только что получил в меджлисе вотум
доверия и должен приехать сюда. Твой мрачный, зловещего вида самолет с монаршей эмблемой уже ждет на взлетной полосе. Дует холодный, не знающий приличий ветер, который всем мешает. Похоже, воздух и земля объединились, чтобы превратить твои проводы в нечто постыдное. Словно твои противники нарочно подняли этот проклятый ветер: он сметает в сторону красную дорожку и грубо треплет шинели почетного караула.В толпе провожающих не видно тех, кого в твоей свите можно считать самыми верными — так сказать, «преданными рабами». Присутствуют немногочисленные генералы, штатские сановники и немногие иностранные послы, и все стоят молчаливо и подавленно, словно провожают мертвеца.
Горькой улыбкой ты пытаешься защититься от всех, и фотокорреспонденты — как охотники, не помня себя, — принимаются за дело. Они с нетерпением ждут твоего отлета, чтобы потом гордиться, что запечатлели этот исторический миг. В суматохе общения с прессой ты говоришь одному журналисту, что уезжаешь ненадолго, чтобы отдохнуть. Но голос твой звучит так глухо, что никто не верит этим словам.
…Приехал новый премьер, и ты возвращаешься в павильон, где он сообщает тебе последние новости. По его жестам ясно, что он с нетерпением ждет, когда ты уедешь. Видишь иронию истории? Человек, который еще недавно был твоим противником, теперь назначен премьером и принял обязательство верности падишаху конституционного строя! Впрочем, он согласился на премьерство лишь при условии твоего отъезда из страны.
Ты не можешь не вспомнить предыдущих премьеров и ту пышность, с какой они прибывали к тебе и допускались к целованию монаршей руки. Были раззолоченные мундиры, перевязи через плечо, ордена и поклоны. А этот господин премьер и от целования твоей руки воздержался, и даже не склонил хоть немножко — приличия ради — свое длинное тело, о каком уж тут верноподданническом поклоне говорить!
Странное чувство охватывает тебя: ты всем своим существом ощущаешь, что время твое действительно кончилось и что в этой стране для тебя нет места. Твой век падишаха закончился — как ушли века дивов и колдунов.
Ты почти не веришь в будущие успехи нового премьера — разве что чудо произойдет. Слуга Невольный [51] — так окрестил его народ, и положение его действительно незавидно. Словно ты болен заразной болезнью, и каждого, кто соприкоснется с тобой, она валит с ног…
51
«Невольный», по-персидски «би-эхтияр», рифмуется с фамилией премьер-министра: Бахтияр. Шапур Бахтияр (1914–1991) — иранский политик, представитель бахтиярской правящей семьи, последний премьер-министр монархического Ирана. После победы в Иране Исламской революции эмигрировал в Париж, где был убит — предположительно, террористами.
— Я вручаю нацию и армию Всевышнему — в первую очередь, а во вторую очередь — вам. Надеюсь, что вы сумеете успешно преодолеть трудности.
Ты сказал это премьеру, и теперь вы идете к самолету. Гремит музыка, ветер выделывает шутовские танцевальные па на красной дорожке. На летном поле — группа провожающих, которым ты в последний раз должен пожать руки. Американский посол то и дело поглядывает на часы. Вы доходите до офицеров гвардии. Военная форма, а какой жалостный у них вид…
Происходит то, чего ты боялся: ты вдруг всхлипываешь, и комок в горле, который ты с утра не мог проглотить, превращается в слезы, и они текут по твоим щекам. Лицо сморщилось и задрожало — а ведь до этого мига на твоем лице никогда не бывало такой гримасы. Никто не помнит, чтобы слезы смачивали твои каменные черты. Это странное происшествие не укрылось от объективов камер, и в первый и последний раз в многотысячелетней истории Ирана был запечатлен плач правителя. Твои слезы — как точки на последней строке долгой истории иранских шахов.