Последний паром
Шрифт:
– Ты своего на руках держишь, а мой там за тебя морду подставляет!
Откинув прочь мою руку, она выходит из квартиры, рвет на ходу упаковку этой задубевшей «каменной» соли (видимо, хотела ее бросить погромщикам в глаза). Я слышу ее мат-перемат, жуткие проклятия.
– Чтоб вы все ослепли!
Еразы кубарем скатываются с лестницы. С агрессивной русской мамашей никто связываться не хочет.
Но я почему-то решила, что самое страшное позади. Вот и уперлась:
– Никуда из своего дома не пойду. Тут всё – мебель, посуда, книги! Тут мой дом, я тут родилась, тут Максимка родился…Надо военному коменданту позвонить, чтоб нам охрану дали…
Бред несу несусветный, аж самой теперь смешно, какой я была наивной дурочкой…Но меня быстро в чувство приводят - свекровь произносит всего несколько слов:
– Не едешь - и не надо. Сиди тут со своими мебелями, хрусталями и макулатурой. А мы ребенка забираем и уезжаем!
Мне действительно хватило пяти минут, чтоб расстелить на кровати скатерть, свалить в нее все детские вещи, документы и драгоценности, завязать узлом, одеть ребенка…
Наутро выяснилось, что у меня от волнения пропало молоко и мне нечем кормить ребенка…
Началась сумасшедшая жизнь у свекрови, свекра и двух братьев-алкоголиков, которые постоянно подначивали моего мужа, что он подкаблучник, раз с ними пить не садится… Мне оставалось только молча все это терпеть, т.к. началась сессия, а после нее уже дипломный проект…
Но сессию мне сдать так и не удалось.
На одном из экзаменов в аудиторию вваливаются еразы и прочие активисты НФА (Народный фронт Азербайджана – прим. автора), в руках списки какие-то… Педагог возмущается, пытается их выставить. А они ему говорят: «В твоей группе сидят Григорян, Тонян и Лазарева. Пусть встанут и выйдут с экзамена, они тут больше не учатся!».
Мы психанули с девчонками, идем к проректору жаловаться. Тот вместе с нами возвращается в аудиторию, спрашивает, кто приходил и что за безобразие творится в стенах этого вуза?! А педагог прикидывается ягненком, мол, никто не приходил, ничего не было, пусть спокойно садятся и сдают… Проректор за дверь, а экзаменатор начинает нас валить по-черному. В итоге мы втроем, естественно, экзамен не сдали. Но жаловаться уже смысла не было…
1990 год мы встретили в ужасном настроении. Тут не до новогодних праздников. Тревога росла с каждым днем. Ситуация в Баку просто вышла из-под контроля. Начиная с 13 января, по городу прокатилась волна погромов. На улицу армянам страшно было выходить. Все отсиживались по домам, а при первой возможности уезжали. Но как выехать из города? Поезда, отправляющиеся из Баку, мальчишки забрасывали камнями, в аэропорт не доехать, по дороге останавливали, грабили. Творился полный беспредел…
Свекровь предупредили, что все вокруг знают, что у нее невестка армянка, и это ей даром не пройдет. Отыграются на ней с превеликим удовольствием
за ее острый язык…Выхода нет, нужно срочно уезжать… К 16 января остается единственный способ бежать из Баку – паром. Но и на него невозможно попасть… И все-таки нам с мужем и ребенком чудом удается добраться до морвокзала. Мы надеялись, что сможем хоть на чем-то перебраться на тот берег Каспия и попасть в Туркмению, где в Ашхабаде жила мамина родная сестра…
На пристани яблоку негде упасть, народу больше, чем на первомайской демонстрации в старые добрые времена…Все орут, дети плачут. Царит полный хаос. Бедные солдатики, присланные в Баку для «сдерживания конфликта», выстроились в длинную шеренгу без конца и края, спиной к морю, сплошной стеной, выставив перед собой щиты…
К пирсу причаливает какое-то суденышко, как я потом узнала, на нем обычно перевозили нефтяников на вахту на Нефтяные Камни… И тут началась страшная давка…
В толпе мы сталкиваемся с одним из своих друзей-коллег по Военпроекту, где мы с мужем вместе работали. Саша с женой Лилей когда-то были свидетелями на нашей свадьбе. У него мама была русская, отец – армянин. Жена у светловолосого Саши такая же белокурая молоканка. Несмотря на это, их дерматиновую дверь в Арменикенде (район Баку – прим. автора) порезали на куски, а на стене в блоке написали углем: «Убирайся, ермяни!».
Саша предлагает мне помощь, так как в одной руке у меня Максимка (в неполные 9 месяцев он уже был тяжеленным для меня, дюймовочки), а в другой - сумка-термос с кашей для ребенка, пакет с документами и бутылка марочного коньяка (до сих пор гадаю, зачем свекровь ее туда засунула). У мужа в каждой руке по сумке с детскими вещами. Больше ничего мы взять не успели, да и не унесли бы на себе…
Я отдаю Саше сумку, и в этот момент мы видим, как щиты солдатиков передо мной расходятся в разные стороны и один из них кричит мне: «Быстро проходи, быстро!!!». Я проскакиваю в эту щель, щиты захлопываются, и вновь открываются уже в другом месте этой длинной цепочки из железных касок… Муж остается по ту сторону оцепления… У Саши моя сумка с документами, но его я в толпе уже не вижу. У меня паника, подбегаю к «своему» солдатику и умоляю его пропустить мужа. Хватаю его за плечо, чтобы он увидел ребенка. Объясняю, что я одна никак не справлюсь. Солдат отодвигается на несколько сантиметров в сторону, муж успевает буквально просочиться в эту щель, которая вновь замуровывается телами военных.
Теперь можно подниматься на судно. Надеюсь, что Саша с Лилей и с нашими документами тоже пройдут сквозь кордон. Узенький деревянный трап, длинный и без поручней… С него можно свалиться в море от любого толчка беженцев, которые видят в этом суденышке свое единственное спасение и берут его приступом! Трап качается под ногами и скрипит, словно жалуясь, что вот-вот не выдержит и просто переломится пополам…
Не знаю, каким чудом мы успели подняться наверх, но через какое-то время случилось страшное. Трап все-таки переломился, и люди стали падать в воду – старики, дети, взрослые… Все кричат, плачут… Началась жуткая паника. А команда смуглолицых матросов пальцем не пошевелила, чтоб спасти несчастных. Они стояли на палубе и посмеивались, потом просто растворились. А люди барахтались в холодной воде, с пирса им протягивали руки, канаты, веревки, старались, в первую очередь, спасти детей. В тот день утонуло трое – два старика и одна девочка…