Последний Персидский поход
Шрифт:
Прапорщику Гуляеву за тридцать, у него более солидный вид, чем у Никитина, и генерал принял его за командира группы. Он удивленно пожал плечами.
– А что? Разве положено? – искренне удивился он. Старшина уважает начальство любых ведомств и рангов, но ведь Колобов в «царандойке», считай – в «гражданке». Знаков различий нет. Откуда знать, кто перед тобой? Тем более, что как раз не положено! Гуляев выдал свою тираду и смущенно молчит, тиская в руках теннисную ракетку.
Вышедший на крыльцо виллы Никитин, тут же пришел на помощь подчиненному. Никитин только вылез из бассейна и
– Чего-нибудь случилось, Владислав Иванович?
Генерал аж синеет от злости.
– Случилось? Нет, это с тобой что-то случится! Почему в таком виде? Почему не подается команда «Смирно»?
– Личный состав находится на отдыхе после боевых действий. И вообще, товарищ генерал-майор госбезопасности,– Никитин сделал упор на последнем слове, - мы с вами служим по разным ведомствам, и подавать команду я не обязан. К тому же команда отдается не человеку, а погонам, которых на вас нет.
Колобок, узнав Никитина по эпизоду на базаре, снова возмутился задним числом: шипел и злобствовал:
– Почему не доложили мне о Чэ-Пэ в зоне моей ответственности? Почему я узнаю об этом последним? Почему тайно вывезли тело?
– Владислав Иванович! Докладывать что-либо я вам не только не обязан, но и не имею права. Есть субординация. Слышали такое слово?Я докладываю только СВОЕМУ, повторяю,СВОЕМУ РУКОВОДСТВУ. И никакому другому. А уж с кем оно решит поделиться этой информацией, его дело. Кстати, тело забрали ВАШИколлеги из Особого отдела. Начальство у вас с ними общее, так что, пожалуйста, все вопросы к ним.
Колобок чуть не плакал. При слове «коллеги» брезгливо поморщился. Потом сказал уже почти жалобным тоном:
– Ну, хоть просто сообщить-то мне могли бы…
– Не мог бы, уважаемый Владислав Иванович, увы!
– Да пошли вы…– генерал махнул рукой, сел в машину и уехал.
Своим недоумением Никитин поделился с вышедшим на крыльцо Джаграном.
– Чё-то «соседи» забегали как тараканы? Ты не в курсах?
Тот задумчиво почесал бороду.
– Сам пока ни черта не понимаю. Такого шухера не видел, даже когда работали по «Черным Аистам». Ты спать-то будешь. Или снова отмокать на полжизни вперед?
***
Титры: Анапа. Краснодарский край. СССР
3 июня 1988 года.
Луна стояла высоко, заливая комнату через полузадернутые занавески кладбищенским светом. Кирпичников погружался в сон, что ему почти удалось. Но не до конца. Сначала, в полудремотном состоянии, он подумал, что это ему просто приснилось. Однако все оказалось гораздо хуже: рядом с ним под одеялом находился кто-то еще. Гадать, кто бы это мог быть, не было нужды. И как она ухитрилась? Сон как рукой сняло.
Кирпичников аж подскочил.
– Ты что, с ума сошла?! – громко зашептал он, тряся сжавшуюся в комочек Маринку за плечо.
Девушка не отвечала, лишь молчала и сопела, шмыгая носом, из чего было ясно, что она снова готовится разрыдаться.
– А ну, шагом марш к себе! – Николай довольно грубо потянул ее за руку. Но у него ничего не вышло. Вместо этого ее ручки обхватили его шею, и она прильнула к нему, и вцепилась, как детеныш коалы к своей мамке. Коля с ужасом почувствовал, что на ней ничего нет. Обильные слезы полились бурным потоком на последнюю его чистую футболку.
Он изо всех сил встряхнул Маринку и еще раз потребовал:
– Быстро, утираем сопли и уходим! Ты слышишь меня?
Но девушка вместо этого еще крепче прижалась к нему и горячо зашептала, давясь слезами, прямо ему в ухо:
– Коля, Коленька, милый мой! Не прогоняй меня, я прошу, я умоляю тебя! Ну, пожалуйста! Родной мой… Любимый…!
Обалдевший Кирпичников все еще пытался отодрать ее руки от своей шеи, но ничего не получалось, а вместо этого выплескивались все новые потоки причитаний пополам со слезами.
– Коленька! Я… Я люблю тебя! Я, как тебя увидела, сразу поняла, что ты пришел за мной… Я тебя таким и ждала… Ты – мой, мой, мой!
– Ты же впервые меня увидела сегодня, - попытался возразить Коля, лихорадочно соображая, что делать.
– Это неважно. Я знала, я всегда знала, что ты когда-нибудь придешь… И будешь именно таким: сильным и смелым… Дедушка старенький, и если с ним что… Я останусь совсем одна. Ты понимаешь? Одна! У меня больше никого нет на свете, кроме тебя… - слезы почти иссякли, и она говорила, точнее шептала, уже более складно, – Ты не подумай, я не такая… У меня еще никого не было… Я ждала тебя. Понимаешь, ТЕБЯ!
Кирпич уже не пытался оторвать ее руки от себя, инстинктивно, как и давеча, поглаживая по шелковистым волосам. Что происходит? Он все еще искал выход из положения.
– Мариночка, - ласково, но в то же время строго, зашептал он ей, не переставая гладить ее волосы, стараясь не прикасаться ни к чему другому, - Марина, ты же совсем не знаешь меня, откуда ты знаешь, какой я?
– Нет, я знаю, ты такой, каким я тебя представляла. Ты сильный, смелый… И добрый.
Интересно, подумал Кирпич, что бы сказали о его доброте подчиненные? Или те духи, которых он завалил во время боевых?
– Я не добрый, Марина, я очень и очень злой.
– Неправда,– она погладила его по щеке, - ты не можешь быть злым. Это ты ТАМ стал злым, но я тебя вылечу.
– Ты не понимаешь, что говоришь. Мы едва знакомы. Я старше тебя больше, чем на десять лет… - начал перечислять Кирпичников, но девушка его перебила.
– Ну и что? Главное – это то, что мы любим друг друга. Ведь ты любишь меня, правда?– Она подняла к нему заплаканное личико, терпеливо ожидая ответа, и он не смог солгать.
– Да, Марина, я люблю тебя…
– Тогда почему же ты…
– Погоди, не перебивай. Я люблю тебя, и мне очень хотелось бы быть с тобой. Но завтра мне нужно возвращаться туда. На войну. А на ней, говорят, стреляют, - процитировал Кирпич Александра Васильича Суворова.