Последний полустанок

– Мне нравится ваша убежденность, пан Набатников.

– Дорогой коллега, это не только моя убежденность.

Неизвестно, как воспринял польский коллега слова Набатникова, но вскоре он опять вернулся к этому вопросу, а потом уже в свободную минуту стал обсуждать его с датчанином и венгром, которых не менее других волновали проблемы воспитания. Да это и понятно.

* * * * * * * * * *

В связи с реорганизацией НИИАП и передачей его в республиканское подчинение Набатникову звонили из Киева: "Кого бы вы, Афанасий Гаврилович, рекомендовали директором? Вы же непосредственно связаны с этим институтом. Мы собираемся расширить его производственную базу и совершенно изменить профиль работы. Посоветуйте, Афанасий Гаврилович".

И, ярый враг всяких протекций, использования родственных и дружеских связей, профессор Набатников с чистым сердцем посоветовал назначить директором НИИАП своего друга - инженера Дерябина. "Не пожалеете".

Афанасия Гавриловича попросили переговорить с Дерябиным, о котором в Киеве много слышали, встречались с ним и были о нем самого лучшего мнения.

Борис Захарович отказался категорически:

– Не в мои годы, Афанасий. Да и способностей руководителя у меня нет. Сколько народа, и я их всех должен знать, чем они живут и что у каждого за душой. Характер у меня колючий, неуживчивый, не со всеми могу ладить.

– Зачем же со всеми? Это называется подлаживаться. Рабская привычка, отвратительная. Такой руководитель никому не нужен.

– Пусть другого подберут.

– Это не очень легко. Хочешь, чтобы остался Медоваров? Ведь свято место пусто не бывает.

– В том-то и дело, что место руководителя для меня действительно свято. А если не справлюсь? Ведь я народу должен смотреть в глаза. И потом, если говорить откровенно, зачем мне все это нужно?

– Спасибо за откровенность. Но уж если ты вспомнил о народе, то надо ставить вопрос правильно. Не тебе это нужно, а ему. Понял?

– Хорошо, я подумаю.

* * * * * * * * * *

Не желая быть навязчивым - как-никак, а есть же у него мужское самолюбие, - Поярков не искал встречи с Нюрой. Все равно это ни к чему не приведет, - как говорится, "насильно мил не будешь". Но какая-то глупая ревность к Багрецову все чаще и чаще заставляла сжиматься сердце. В самом деле, куда он исчез? Почему Нюра должна мучиться? Дурной он человек, непорядочный, хотя Бабкин отзывался о нем хорошо. Но ведь дружба, как и любовь, часто бывает слепа. Кто знает, не прав ли в данном случае Медоваров? Он всерьез недолюбливает Багрецова и говорит, что это "тот мальчик".

А Медоваров чувствовал себя хозяином положения. Выбрасывая вперед маленькие ножки и постоянно прихлопывая спадающую шапочку, он бегал по всем этажам, делал вид, что все его интересует, хотя, кроме восхищения "космической броней", никто от него ничего не слышал.

– Признайтесь, Серафим Михайлович, - вкрадчиво начал он, останавливаясь возле линии контрольных самописцев, где отмечались технические показатели некоторых узлов "Униона", - довольны вы нашими иллюминаторами? Смотрите, какой мороз выдерживают!

– Нужны более длительные испытания, - сухо отозвался Поярков.
– И на больших высотах.

– Теперь уже немного осталось, Серафим Михайлович.

Вошел Дерябин, сказал, что Медоварова вызывает дежурный по НИИАП. Толь Толич недовольно поморщился и побежал на переговорный пункт. Впрочем, это, наверное, насчет приказа о новом начальнике.

На переговорном пункте Толь Толич встретил Набатникова. Он заказал Москву и, в ожидании, когда освободится нужный телефон, рассматривал бумажную ленту с записью вредных излучений, которые неожиданно появились внутри центральной кабины. Как они просочились туда из уловителей? Ведь была предусмотрена полная защита внутренних приборов. Правда, что-то странное случилось с давлением жидкости: то оно резко повысилось, то упало ниже нормы.

Разве мог подумать Набатников, что виной тому лопнувшая трубка, которую Тимофей все же исправил, но часть жидкости успела вытечь?

Разговаривать в присутствии Набатникова Медоварову не хотелось, тем более что все слышно через репродуктор, но ведь хозяина не выгонишь, это не частный разговор, а служебный, и Набатникову даже в голову не придет оставить Толь Толича одного. Вежливость здесь ни при чем.

Он придвинул к себе микрофон.

– Медоваров слушает.

– Извините за беспокойство, Анатолий Анатольевич, - как бы оправдываясь, начал дежурный.
– Обязан сообщить. Звонили из Голубевского сельсовета. Найден ботинок с запиской. В "Унионе" остались двое. Подпись неразборчива.

Толь Толич стукнул кулаком по столу.

– Что за глупые шутки?

– Я обязан доложить, товарищ начальник, - обиженно заметил дежурный.
– Но если сопоставить это с другим звонком...

– От вас этого не требуется, - быстро прервал его Медоваров, боясь, что дежурный выболтает нежелательное.
– Других новостей нет? До свидания.
– И, повернувшись к Набатникову, развел руками: - Слыхали, Афанасий Гаврилович? Но кому нужны эти подлые шутки?

– Потом разберемся. А сейчас - на посадку.

– Что вы, Афанасий Гаврилович! Абсолютный вздор. Я сам осматривал кабину и все печати.

Но Афанасий Гаврилович уже шагал по коридору.

– На посадку, - сказал он Дерябину, торопливо входя в зал пункта радиоуправления.
– У тебя все готово, Борис?

Борис Захарович узнал, чем вызвано столь срочное приказание, и молча подошел к пульту, где многоцветной россыпью светились контрольные глазки. За огромным окном, от пола до самого потолка, открывалось широкое поле ракетодрома, куда нужно было посадить "Унион".

– Неужели поздно?
– нахмурившись, сказал Дерябин, нервно протирая очки.

По самолетной посадочной площадке мчалась полуторка. За ней бежали, кто-то размахивал флажком. Все напрасно. Но вот машина развернулась, на мгновение наклонившись левым бортом, и резко затормозила у главного здания.

В кабине сразу же открылись две дверцы. Выскочили водитель и оборванный, с перевязанной головой Багрецов. Прихрамывая, подбежал он к вышедшему ему навстречу Набатникову и, не в силах произнести ни слова, поднял руку к небу.

Афанасий Гаврилович усадил Вадима на скамейку и, понимая, что сейчас не до расспросов, поспешил к Дерябину.

Пока не пришел врач, Нюра хлопотала возле Вадима, поправляла повязку, осматривала его, отряхивала и не знала, что делать. Он отвертывался, чтобы скрыть слезы. Неужели Тимка погиб?

Микола Горобец, он же случайный водитель полуторки, беспокойно ходил возле человека, летающего без крыльев, за которым он ездил в горы. Когда Багрецов узнал, что в НИИАП ничего толком добиться не удалось, он попросил Миколу хоть как-нибудь связаться с Набатниковым. Для Миколы это было проще простого, ведь институт совсем неподалеку. Можно доехать за полчаса.