Последний порог

Чаба тоже встал, до него дошел смысл угрозы.

— Господин профессор, я — врач, — твердо сказал он.

Перед вечером жара немного спала, и генерал Хайду вышел в сад, где он расхаживал по дорожкам и время от времени посматривал на небо. С запада наплывали темные облака. Генерал надеялся, что скоро пойдет дождь. На листьях кустов и деревьев осел тонкий слой пыли, цветы безжизненно свесили свои головки, ожидая целительной влаги с небес. Андреа стояла рядом с генералом. На ней было белое платье, подол которого рвал ветер.

— А дождя-то все-таки не будет, дядюшка Аттила, — заметила она с улыбкой.

— Думаешь?

— Уверена даже. Ветер-то дует с запада, да и облака уносит за горизонт.

В другой раз Андреа охотно полила бы цветы сама, но сейчас ей было не до того: ее одолевали тяжелые думы. Она уже убедилась, что за ней установлена слежка, знала, что все ее телефонные разговоры прослушиваются. Возможно, что она боялась не столько за себя, сколько за Чабу, который уже сутки находился в пещере льва. Два раза она разговаривала с ним по телефону, разумеется намеками, и поняла, что пока особо тревожиться не стоит. Однако Чаба не мог сказать ей, когда точно вернется домой. Чаба же в свою очередь беспокоился за Андреа, хотя она держалась относительно хладнокровно.

— Ты не заметила ничего подозрительного? — спросил генерал у девушки.

— Кажется, за мной следят. Вообще-то это не очень приятно, но терпеть можно. Хотелось бы только знать, что им от меня нужно.

— Понравилась ты им, — сказал генерал, шутливо подмигивая Андреа. — Клянусь, если бы я был тридцатилетним мужчиной, то тоже ходил бы за тобой по пятам.

— Благодарю за комплимент. Могу я похвастаться этим тетушке Эльфи?

— Боже упаси! Ты, я вижу, не умеешь хранить тайны.

Спустя несколько минут они сидели на скамейке и продолжали беседовать.

— С Чабой уже разговаривала?

— Три раза.

— Следи за тем, что ты ему говоришь.

— Знаю. Папа меня предупредил.

Вытерев руки какой-то тряпкой, Хайду достал сигару.

— Отец зайдет вечером?

— Обещал за мной заехать. Представьте себе, он уехал на рыбалку в Сентендре, так из-за него весь город обыскали. Даже полиция его разыскивала.

— Разве в агентстве он не сказал, куда едет?

— Этого он и мне не сказал.

— Ну и хитрый же у тебя отец! — Хайду тихо засмеялся.

— Теперь-то мне известно, для чего он это сделал: он просто хотел удостовериться, следят ли за ним. Оказалось, что следят.

Хайду встал, потянулся:

— Встретимся за ужином. Я пойду приму душ.

За ужином ели мало. Безграничная печаль Эльфи сказывалась на обоих: они понимали, что сейчас, когда хозяйка дома в трауре, не время для шуток и если они не могут разделить ее горе, то по крайней мере должны бережно относиться к ней.

После ужина все трое расположились на террасе. Эльфи, как всегда, вязала какие-то кружева, которые на фоне ее черного платья резали глаза своей белизной.

— Я хочу спросить тебя кое о чем, Аттила, — сказала Эльфи, взглянув на генерала.

— Слушаю тебя, дорогая.

— Скажи, Чаба с твоего согласия занял новую должность?

Хайду вынул изо рта неизменную сигару.

— А почему я должен был давать свое согласие? Чаба — солдат, кадровый офицер. Он получил приказ и обязан выполнять его. Если ты не забыла, дорогая, я генерал-лейтенант в отставке.

— А я — твоя супруга. — Ее пальцы быстро перебирали крючком.

— Знаешь, Эльфи, я очень рад, что ты моя жена, только я не понял смысла твоего замечания.

Эльфи на миг оторвалась от вязанья и не спеша произнесла:

— Вот уже несколько месяцев, как мне кажется, что ты что-то от меня скрываешь.

Андреа сидела молча, следя за этим разговором. Ей даже показалось, что генерал несколько смутился.

— Скрывал все, что связано со службой. Так было всегда.

— Я не это имела в виду, ты хорошо знаешь...

Наступило долгое молчание. С неба доносилось жужжание самолета. Он летел в направлении Матьяшфельда, поблескивая серебряными крыльями.

— Если так, я рада, Аттила. Но не забывай о том, что у меня остался один-единственный сын. Один...

— Чаба и мой сын. И тоже единственный. Успокойся, Эльфи, с ним ничего не случится. — Подойдя к жене, он поцеловал ее в лоб и ушел в свою комнату.

— Если у тебя будет ребенок, Андреа, — тихо сказала Эльфи, — воспитывай его разумно, а это не такое простое дело. Я в последние дни много об этом думала. Когда ты станешь матерью, поймешь, что я права. Не знаю, есть ли этому какое-нибудь научное объяснение, но мать многое предчувствует. Особенно чутко она ощущает, когда ее детям грозит какая-нибудь беда. У меня такое чувство, что Чаба не будет счастлив. Я имею в виду не брак: тебя он по-настоящему любит. Но любовь является лишь одним из источников человеческого счастья.

— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, — сказала Андреа. — Чаба — врач, и после каждой удачной операции он радуется, как ребенок. В такие минуты он бывает счастлив.

Эльфи задумчиво посмотрела на деревья в саду, на темнеющие облака на небе.

— Чаба родился не ко времени, — сказала она, — и это будет отравлять ему жизнь. Я читала Толстого — я очень люблю этого гиганта, — так вот Чаба напоминает мне чем-то одного из толстовских героев. Он, по-моему, и профессию врача потому выбрал, что жаждет помогать другим. Он чувствует себя виноватым потому, что у нас есть состояние. А что он может сделать? Это его круг, его общество, его мир, который добровольно не отпустит, а сам он не решается порвать с ним. Вот эта-то двойственность и отравляет ему жизнь.

Андреа ничего не успела ответить Эльфи, так как в этот момент на террасе появился Эндре в сопровождении генерала.

— Посмотрите, кого я к вам привел. Прямо, можно сказать, с линии фронта.

Поцеловав руку хозяйке дома, капеллан сел рядом с Андреа.

— Служба на передовой пошла тебе на пользу, Эндре, — заметил генерал. — Ты хорошо выглядишь.

— Разве что похудел немного, — сказала Эльфи, одарив священника ласковым взглядом.

— Жизнь в окопах нелегкая, тетушка Эльфи. Надеюсь, что дома поправлюсь на несколько кило.

Только тут он заметил, что мадам Эльфи в трауре, и сразу же смутился, принялся подыскивать слова сочувствия, а затем пробормотал что-то о том, что хотел бы разделить ее горе.

— Известие об этом поразило меня, — тихо продолжал он. — Но ничего не поделаешь, видно, такова воля божья...

— Или же злая воля фюрера, — перебил его генерал и сразу же пожалел о сказанном.

А священник в этот момент мысленно молил всевышнего, чтобы Хайду, чего доброго, не высказал крамольных мыслей, о которых он должен будет доложить профессору Эккеру.