Последний русский
Шрифт:
Узнав, что меня отсеяли, мама повернулась к стене и, наверное, с этого момента начала умирать.
Это было год назад. Какая пропасть времени!
Да, я кое-что прочел за этот год, перерыл не одну библиотеку, кое-чему научился. Но можно ли было назвать это достаточной подготовкой к новому поступлению в университет?
Во-первых, я добросовестно занялся выяснением того, что на сегодняшний день науке реально известно о человеческой сущности. Похоже, известно было крайне мало. Если вообще ничего. Во-вторых, я не собирался зубрить того, что высосано из пальца и не имело отношения к истине и не помогало ее постижению. Так называемые «идеи» оказывались лишь заковыристыми формулировками, а «факты» – подлогом. По большей части люди просто сочиняли разные небылицы, а затем сами же искали им объяснения. Пытались – да так, бедные, и не смогли.
С большим удовольствием, еще в старших классах, я начал почитывать также и художественную литературу, романы. Весь джентльменский
Особенно меня интересовали сведения об интимных отношениях. Судя по книгам можно было сделать вполне однозначный вывод. Пусть грубо, примитивно, но он напрашивался сам собой: все великие учителя жизни видели смысл в одном – в женщинах. Причем до сих пор в этом вопросе никто дальше Пушкина с Чаадаевым так и не уехал. Плюс, конечно, Федор Михалыч со Львом Николаичем… Сходили из-за них с ума, только о них и мечтали. И только уж потом – о Родине и об истине.
Но вот в чем проблема. В самых искренних и честных книгах (даже великих) исследовались высокие, полные света нравственные чувства, а также самые темные и подлые закоулки души. При этом чрезвычайно скупо, да, в общем-то, почти ничего не сообщалось о том, что представляло собой то самое, к чему, собственно, и направлены простые человеческие стремления, чем объяснялись все взлеты и падения русской души. Нет, не то чтобы не хватало технических, физиологических подробностей… А впрочем, их-то и не хватало!
Там, где начиналось самое интересное, там, где только-только начинались действительно близкие отношения мужчины и женщины, следовали самые нелепые, и просто смешные, недомолвки и междометия.
Что происходило между всеми этими мужчинами и женщинами – Гриневыми, Машами, Пьерами, Наташами, братьями Карамазовыми и какими-то Грушеньками? Да и происходило ли вообще? Кто-то «покраснел», у кого-то «помутилось в глазах», кто-то «упал в обморок», кто-то «сделался сам не свой», кто-то «сорвал поцелуй и сделался совершенно счастлив». Тем описания и ограничивались.
Цензура и талант тут не причем. В отсутствии смелости или искренности авторов также никак нельзя было заподозрить. Может быть, они считали, что за определенной чертой должна включаться фантазия читателя, что недомолвки эффектнее откровенных сцен? Тогда уж и незачем было вытаскивать на свет Божий самые горькие и прекрасные истины, с маниакально беспощадной дотошностью препарировать человеческую душу! Достаточно было бы нескольких намеков – читатель сразу бы все ущучил.
А может, пишущие просто не придавали большого значения физической любви? Может быть, дело не в том, что именно происходило, а в том, как именно люди это воспринимали?
Такое впечатление, что для них тот отрезок, где «духовная близость» совмещается с «близостью физической», равен нулю. До какого-то критического момента все происходит в полном забвении самой мысли о телесном. Все воображение было занято помыслами об общении душ. Такое впечатление, что, оставшись наедине, влюбленные погружаются в полный мрак, зажмуривают глаза, зажимают уши, быстро-быстро совокупляются, после чего мгновенно опять оказываются одетыми. Но детей-то рожали. Значит, можно предположить, что иногда доходило и до оргазма… И это, похоже, не шутка. Наверное, так оно и было. Для людей прошлых эпох, писавших эти книги, а также для тех, для кого они писались и кто был в них изображен, физиологический отрезок любви был по времени чрезвычайно коротким. Практически полное отсутствие интимной жизни. То есть – именно с зажмуренными глазами в темной комнатке. В результате психологическое напряжение было так велико, что люди впадали в своего рода бессознательное состояние, переставали сознавать то, что с ними происходит.
Однако и в современных книгах – то же самое. В лучшем случае – метафоры-аллегории. Приторно-романтичные, либо игривые, почти циничные. Стыдливое заикание, обрыв текста. Пустота. В худшем – порнографическое чтиво, с оргазмами, способами, позами, физиологическими подробностями, – по-своему любопытное, но ограниченное так сказать с противоположной стороны. То же самое, что наблюдать спаривание бабочек или собак. Что называется на любителя… Я ли не любитель?
Бог с ним с сексом. Куцо выглядели не только описания любви. О смерти, о тяжелых болезнях, о том, что и как человек чувствует в эти моменты – также почти никаких сведений. Экстаз, плач, экзальтация. Сочувственные охи, ахи. Общие слова. Ничего личного и конкретного. Никаких душевных движений. В медицинских трактатах – холодные и абстрактные констатации постороннего наблюдателя, без трепета взирающего что на какого-нибудь жучка на булавке, что на человека с пулей в животе.
И еще я сделал одно попутное, частное, но весьма важное наблюдение.
Сначала книги изумляли меня разнообразием стилей, манер письма, взглядов на мир, разнообразием характеров, выведенных в них героев, и мира. Потом я обратил внимание, что, если повествования ведется от первого лица, то все заключает в себе
нечто поразительно единообразное. Даже при внешней несхожести мыслей и наблюдений рассказчика. Как если бы были высказаны одним и тем же человеком, хотя и вложены в разных персонажей. Мне и пришло в голову: а что если попробовать произвести формальную стилистическую процедуру-замену – там, где повествование ведется в третьем лице, переписать его от первого лица. То есть, вместо имени главного героя, подставить местоимение «я» и посмотреть, как от этого изменится восприятие текста. Я не поленился, нарочно переписал десятка полтора фрагментов из самых знаменитых произведений, а затем перечитал их как бы заново. Результат оказался поразительным. Не только формально, но и по существу все многообразие характеров и мироощущений свелось к единой, какой-то общечеловеческой «я-сущности». Как будто один и тот же человек, прежде скрытый под разными именами и местоимениями обрел единство, превратился в это универсальное «я». Как если бы я сам был тем человеком, чувствовал и видел происходящее с ним, как если бы это происходило со мной. Как будто во всех нас, прошлых и будущих людях жила одна и та же единая и универсальная душа. То есть каждый по отдельности и все вместе есть одно и то же общее «я». Нагромождение, хаос внешних условий и обстоятельств, сквозь которые вынуждено продираться это единое «я» создает иллюзию существования множества различных «я». Но одни и те же глаза смотрят на мир… Впрочем, известно, достаточно, «поставить» себя на место другого человека, «вжиться» в него, как начинаешь ощущать, как будто ты и есть он.Возраст человека тоже ничего не значил. Всеобщая «я-сущность» всегда находилось внутри меня. Даже тогда, когда крохой ползал среди таких же, как сам, малышей в детском саду. Нет, ничего во мне не изменилось…
Интересно, что в этой моей теории единого «я» не было никакого противоречия с ощущением моей собственной исключительности. Она и заключалась в том, что, может быть, лишь мне одному удалось осознать эту истину.
С другой стороны, я прекрасно понимал: опыт многих поколений, знания, которые копились тысячелетиями, – великая ценность. Один человек не в состоянии ее превзойти, если он, конечно, не Бог… Вполне допускаю, что я чего-то не оценил, недопонял. Беспросветно темных мест у любого мудреца предостаточно. Но и тут что-то не так. Меня преследовало отчетливое ощущение, будто мне уже давным-давно все обо всем известно, что я уже знал об этом. Короче говоря, роясь в книгах, я не встречал ничего, что не казалось бы избитым, что ли…
Поначалу это тешило самолюбие. Но читать об известном, по меньшей мере, скучно.
К тому же, окидывая критическим взглядом знания о мире, накопленные столетиями, я приходил к парадоксальному выводу. Океан информации (даже если брать только книги) вполне соизмерим с самим миром. О чем это говорит? Да о том, что в наше время для человека практически нет никакого значения, какой избрать путь для постижения мира – книжный или практический.
Никакой жизни не хватит перелопатить горы накопленных знаний. Большая их часть не только сомнительна и неточна, но просто является заведомым бредом. Не говоря о том, что разыскать крупицы истины так же трудно, как и если бы заново их открыть. Например, заново открыть сверхпроводимость или разработать какую-нибудь уникальную компьютерную технологию. Не говоря уж о том, что вполне вероятно ты с самого начала окунешься в какое-нибудь болото ложных направлений и уже до конца дней из него не выкарабкаешься. За познание какого объекта разумнее приняться – за изучение накопленных о мире знаний или все-таки за изучение самого этого мира?
Увы, не меньше новомодных кумиров, казались мне подозрительны и светочи мысли, проверенные временем. Так и тыкали ими в глаза. А это, если вдуматься, довольно странно: они-то, сами мудрецы, медитировали где-то в своих укромных заповедных углах, им и в голову не могло прийти, что их текстами, упакованными в кричащие переплеты, будут торговать на перекрестках, рекламируя, словно пиво или сигареты.
Прочел, между прочим, и Фрейда с Юнгом, и, как говорится, ничуть не офигел. Тоже земные жители. Тоже безбожно путают собственные чувства с реальностью. Почему же мы откапываем в какой-нибудь фразе классиков столько смысла? Да потому что даем себе труд над ней задуматься! А это только первые имена на прилавках и, может быть, никак не единственные и не сверхценные. И они не были включены даже в программу вступительных экзаменов. Не входили в нее труды людей вроде Ницше с Хайдеггером, непонятные даже сами себе. Глыба тире монада на все времена Лейбниц назван предтечей кибернетики и, как надгробие самому себе, утоплен в дифференциальном исчислении. Не говоря о профессоре Ганнушкине, предназначенном лишь для употребления в спецучреждениях. А ветер, словно эхо, доносил до меня и другие имена, звучащие, как имена мощных древних богов: Пла-а-тон, Сокра-а-а… А поинтересуйся у этих богов: а на что они, собственно, реально, кроме рассуждений, способны в этом мире? – встрепенутся, придут в себя и только руками разведут. Нет ответа. Разве что интриговать, воевать, торговать – как самые обычные люди. Разве что самоустраниться из общества – стать изгоями. Платон мне не друг. Но и истина не дороже. По крайней мере, честно. Не люди стали, как боги, но, видно, боги упали и сделались, как человеки.