Последний Совершенный Лангедока

Вечером стало попрохладнее, и я решил, что буду ехать по утрам и вечерам до наступления темноты, а в самое жаркое время дня где-нибудь прятаться.

Вторую реку я в темноте не заметил, а вот ослик оказался более зорким. Он фыркнул, затряс головой и отказался идти дальше. Зная характер этих животных, я не стал его понукать, слез на землю, пошёл посмотреть, что его напугало, и… чуть не рухнул с крутого берега вниз.

Искать брод в сумерках я не стал, поэтому разбил лагерь в чахлой оливковой рощице. Я очень боялся змей, которых неоднократно видел днём, а также ядовитых насекомых, поэтому по совету, данному одним мавром ещё в Константинополе, окружил лагерь кольцом из грубой разлохмаченной верёвки. Продавец уверял меня, что она пропитана особым составом, который совершенно непреодолим для ядовитых гадов.

Красное, как раскалённое железо, солнце валилось за горизонт в окружении перистых облачков, стихали цикады, чей неумолчный стрёкот с непривычки сильно раздражал меня, им на смену пришли какие-то другие существа, они щёлкали, пиликали, иногда расправляли крылья и с треском перелетали с места на место. На фоне темнеющего неба ломаным вихляющим полётом чиркнула стайка летучих мышей. Вскоре набежали тучи, затянули луну, и стало совсем темно. Громадный, незнакомый, враждебный мир сузился до круга, ограниченного огнём моего костерка, и стал почти уютным и домашним. Я боялся, что огонь и запах дыма привлечёт внимание злых людей, но за день так проголодался, что готов был, подобно Исаву, продать первородство за чечевичную похлёбку. Помешивая палочкой в булькающем, испускающем сытный аромат горшке, я повторял про себя:

«И сказал Исав Иакову: дай мне поесть красного, красного этого; ибо я устал. Но Иаков сказал: продай мне теперь же своё первородство. Исав сказал: вот я умираю; что мне в этом первородстве?» [19]

Сваренная на скорую руку похлёбка показалась необыкновенно вкусной, а речная вода была лучше царского вина. Исав мне всегда казался симпатичнее расчётливого и хитроумного Иакова…

Отужинав, я затоптал костёр, залил угли и тщательно проследил за тем, чтобы не осталось ни одной тлеющей искры. Я боялся ночного пожара – высохшая под злым солнцем трава могла легко вспыхнуть.

19

Бытие, 25:30-32.

Как и всякий человек, я опасался за свою жизнь. Ведь я не воин, и в схватке против двоих-троих опытных и хорошо вооружённых грабителей оказался бы подобен ребёнку. Но больше всего мою душу отравляла неотвязная мысль о том, что если я буду убит в этой пустынной местности, о моей смерти никто и никогда не узнает, и Никита будет ждать в Константинополе, пока не потеряет надежду. Что он подумает обо мне? Что я трус и не исполнил обета, или, хуже того, корыстолюбец, который предпочёл бежать с золотом общины? Эта мысль была нестерпимой. Я тихо застонал и ударил кулаком о землю. Ослик, стоявший рядом, удивлённо посмотрел на меня, пошевелил ушами, потом подошёл и прилёг рядом.

Это встревожило меня. Я знал, что ложатся только больные животные, и если бы мой ослик околел, я не смог бы тащить на себе все вещи и припасы. Тогда моя судьба была бы решена. Но ослик не выглядел больным, он положил морду мне на колени и закрыл глаза в надежде на то, что я почешу его. Он просто ласкался, возможно, впервые в жизни, почувствовав во мне доброго хозяина. Я погладил его, потом улёгся под тёплый бок и спокойно заснул.

Следующий день ничем не отличался от прошедшего, разве что был ещё жарче. Прошёл короткий ливень, который не принёс облегчения – вода сразу впиталась в почву, а на солнцепёке заструилось душное марево. К полудню мой ослик выбился из сил, да и я обливался потом. Вода в бурдюке была тёплой и начала попахивать. Пить её я опасался. К несчастью, по дороге не попалось ни одной речки или ручья, и мы изнывали от жажды.

Впереди я увидел рощицу и поехал к ней, чтобы ехать хоть куда-нибудь. Старые, корявые оливы почти не давали тени, но зато я нашёл колодец! Бог знает, кто и когда его выкопал. Он был обложен плоскими камнями, ни ведра, ни верёвки не было. Я бросил в колодец камешек и прислушался. В глубине раздался плеск. Вода! В горле у меня пересохло, в глазах помутилось. Я взял верёвку, которой окружал свои ночные стоянки, привязал к ней бурдюк и стал потихоньку опускать его. «Господи! – молился я про себя, – сделай так, чтобы бурдюк достал до воды!» И Господь внял моей молитве – бурдюк внезапно потяжелел. Я поднял его – он был полон! Рядом с колодцем лежала каменная колода, в которой, очевидно, поили скотину. Она была старой, как мир. Камень крошился под пальцами. Я отлил часть воды в колоду, а потом напился сам. Вода была чистой и очень холодной, слегка пахнущей тиной. Я наслаждался ею. Сначала я хотел облиться, но потом остерёгся – в такую жару это грозило горячкой.

До вечера я решил остаться в этой рощице, и от нечего делать стал осматривать колодец. По бортику шла надпись, вырезанная в камне, но на каком языке она была сделана и что означала, я не понял. Это были не руны, а какие-то незнакомые значки. Наверное, люди жили здесь ещё в библейские времена, а потом бросили свою родину под натиском враждебных племён. Возможно, их скосила забытая ныне болезнь, а может, эти места просто-напросто оскудели, и они ушли искать лучшей доли. Кто знает?

Моё путешествие длилось уже третий день, но я не встретил не только ни одного поселения, но и ни одного путника, козопаса или охотника. С одной стороны, это было плохо, потому что я надеялся узнать дорогу до Тулузы и разжиться едой, а с другой – хорошо, потому что я не мог предвидеть намерения этих людей. В любом случае, выбора у меня не было, оставалось ехать вперёд, вложив свою судьбу в длань Божью.

Местность была однообразной, и временами казалось, что я сделал круг и еду обратно. Конечно, это было не так, потому что по левую руку я временами видел отроги Пиренеев. Равнина понемногу поднималась, появились невысокие холмы. На один я взобрался в надежде увидеть римскую дорогу, но кругом было одно и то же. Посвистывал ветер, стрекотали цикады, часто мелькали фиолетовые цветочки лаванды, которые на жаре издавали приятный, но густой запах, от которого кружилась голова. От нечего делать я пытался отыскать в разнотравье знакомые целебные растения, чтобы при возможности пополнить свою лекарскую сумку, но ничего интересного не попадалось. Иногда под копытами ослика струилась серая лента змеи, часто выскакивали какие-то мелкие зверьки, напоминавшие крыс. Крупных животных, в особенности волков, встречи с которыми я серьёзно опасался, не попадалось. Сначала я по ночам прислушивался, но было тихо, только потрескивала, остывая, разогретая за день земля, да журчала вода в том случае, если мне везло, и я находил речушку или ручей.

Вечером я решил двигаться дальше, но примерно через колокол неспешного пути ощутил запах дыма и жареного мяса. Ветер дул мне навстречу.

Первым порывом было как можно быстрее поехать навстречу неизвестным путникам, ибо одиночество было тяжело мне, но потом осторожность взяла верх, и я решил, не показывая себя, посмотреть, кого послал Господь.

Стреножив осла, я, пригибаясь, пошёл в сторону костра, отблески которого были видны издалека, потом встал на четвереньки, а под конец пути неумело пополз.

В низине между тремя невысокими холмами пылал костёр. У огня сидели три человека, внешний вид которых мне настолько не понравился, что я возблагодарил Господа за проявленную осторожность. Эти люди выглядели как самые настоящие дикари – с нечёсаными гривами волос, усами и бородами, заплетёнными в мелкие косички. Несмотря на жару, они были одеты в овчинные безрукавки на голое тело. Лица у них были то ли грязными, то ли разрисованными, а может быть, татуированными. Они переговаривались на непонятном языке громкими, хриплыми голосами, передавая друг другу бурдюк с хмельным напитком. На прутьях, воткнутых в землю, жарилось мясо, жир с него стекал в огонь, который чадил и плевался искрами. Мясо подгорало, но мужчин это, очевидно, не смущало.

Я решил, что мне не стоит связываться с этими людьми самого разбойничьего вида, и раздумывал, как лучше отползти – задом наперёд, не теряя разбойников из виду, или всё-таки развернуться.

Внезапно из темноты раздался громкий голос. Я не разобрал слов, но человек говорил явно по-французски. Один из разбойников вытащил из костра пылающий сук и поднял его над головой. Я увидел, что в стороне от костра лежит связанный человек в господской одежде. Разбойник что-то рявкнул, подошёл к пленному и с размаху пнул его ногой в бок. Тот застонал, а сидящие у костра довольно заржали. Разбойник кинул сук обратно в костёр, забрал у одного из сидящих бурдюк и, запрокинув голову, стал пить, при этом жидкость стекала у него по груди.