Последний верблюд умер в полдень
Шрифт:
— И самое лучшее ещё впереди, дорогая моя Пибоди.
Его сильная смуглая рука накрыла мою. Мы сидели в тишине, лунный свет перед нами гнал серебристую рябь по тёмной поверхности реки. Свет был так ясен и ярок, что можно было видеть далеко вокруг.
— Скальные образования совершенно заурядны, — заметила я. — Настолько, что можно усомниться в том, являются ли они на самом деле руинами древних сооружений.
— Вполне возможно, Пибоди. Здесь было так мало раскопок, столько ещё предстоит сделать… Мои коллеги — чтоб им провалиться — больше интересуются мумиями, сокровищами и впечатляющими памятниками, нежели медленным, утомительным приобретением знаний. Тем не менее, этот регион имеет жизненно важное значение — не только сам по себе, но и для понимания египетской культуры. Недалеко от этого самого места
Он замолчал; глядя на его суровый, строгий профиль, я испытывала трепет сочувствия, ибо он, казалось, смотрел не вдаль, но через само время. Неудивительно, что он чувствовал родство с дерзкими мужчинами, бороздившими эту пустыню в течение многих столетий. Он обладал тем же уникальным сочетанием смелости и фантазии, которая ведёт самых благородных сыновей (и дочерей) человечества рискнуть всем ради обретения знаний!
При всей моей скромности смею утверждать, что и я обладаю этими качествами. Узы любви, объединяющие меня и моего дорогого Эмерсона, не оставляли никаких сомнений, в каком направлении стремились его мысли. В эти просторы, такие обманчиво-прохладные и серебристо-белые в лунном свете, отправились Уиллоуби Форт и его юная красавица-невеста — отправились, чтобы никогда не вернуться.
Однако, в дополнение к мужеству, воображению и всему прочему, я также обладаю солидной толикой здравого смысла. Какое-то время — признаюсь! — я была увлечена романтикой поиска пропавшего исследователя. Но теперь я видела своими глазами убийственное отчаяние, витающее над западной пустыней, чувствовала жгучую жару дня и смертельный холод тьмы. И совершенно невероятным казалось предположение, что кому-то удалось выжить в этом сухом безлюдье в течение четырнадцати долгих лет. Уиллоуби Форт с женой были мертвы, и у меня не имелось ни намерения последовать за ними, ни позволить Эмерсону сделать то же самое.
Дрожь пробрала меня до костей. Ночной воздух похолодел. Наши зрители исчезли бесшумно, будто тени.
— Уже поздно, — промолвила я тихо. — А если нам…
— С удовольствием, — вскочил на ноги Эмерсон.
И в этот момент тишину воздуха прорвал странный, прерывающийся крик. Я вскочила. Эмерсон рассмеялся и взял меня за руку.
— Это всего лишь шакал, Пибоди. Поторопись. Я чувствую внезапную, настоятельную необходимость в том, что можешь предоставить мне только ты.
— О, Эмерсон, — начала я… и больше не смогла произнести ни слова. Он тянул меня за собой так стремительно, что у меня перехватило дыхание.
Наши палатки были разбиты в небольшой роще тамариска. Сумки и ящики были сложены вокруг них: воровство почти неизвестно среди этих так называемых примитивных людей, а репутации Эмерсона хватало, чтобы отпугнуть самых закоренелых грабителей. И потому я была поражена, когда увидала, как что-то белое, крадучись, скользит вдоль деревьев.
Ночное зрение Эмерсона уступает моему, а мысли, возможно, были заняты тем предметом, о котором он только что упоминал. Поэтому, пока я не закричала: «Стой! Кто идёт?» — или что-то в этом роде, он и не заметил призрака — бледную, молча скользившую тень. Как один человек (образно говоря) мы прыгнули на него и свалили на землю.
И услышали жалобно протестующий голос — слишком знакомый. Громко выругавшись, Эмерсон с трудом поднялся сам и поднял упавшее создание. Им оказался Рамзес, похожий на привидение в простом белом халате, заменявшем ему ночную рубашку.
— Ты не ранен, мой мальчик? — запинаясь, спросил Эмерсон. — Я не сделал тебе
больно?Рамзес моргнул.
— Не нарочно, папа, я уверен. К счастью, земля мягкая. Могу ли я осведомиться, почему вы с мамой сбили меня с ног?
— Вполне резонный вопрос, — согласился Эмерсон. — Почему, Пибоди?
От падения у меня перехватило дыхание, так что ответить я ничего не могла. Увидев это, Эмерсон заботливо помог мне подняться, но одновременно воспользовался моим вынужденным молчанием:
— Надеюсь, ты понимаешь, Пибоди, что я не намерен тебя критиковать. Просто спрашиваю. Я отреагировал инстинктивно, и надеюсь, что так будет всегда, моя дорогая, как только тебе понадобится моя помощь. Ты увидела или услышала что-то ускользнувшее от моего внимания, и это заставило тебя так стремительно действовать?
В иное время я возмутилась бы этой трусливой попыткой свалить вину на меня — типичной для всех мужчин от Адама до наших дней. Но, честно говоря, я была в таком же недоумении, как и он.
— Нет, Эмерсон, ничего. Я тоже отреагировала инстинктивно и не могу объяснить, почему. У меня было странное чувство — предчувствие опасности…
— Не обращай внимания, — поспешно ответил Эмерсон. — Я знаком с твоими предчувствиями, Пибоди, и при всём моём уважении предпочёл бы не обсуждать их.
— Но вполне естественно, что, обнаружив нечто бродившее близ наших припасов, я должна была предположить наихудшее. Рамзесу уже полагалось спать. Рамзес, что ты делал… О…
Объяснение казалось очевидным, но Рамзес ответил совершенно другое:
— Ты позвала меня, мама. Ты просила меня подойти, и, конечно, я повиновался.
— Я не звала тебя, Рамзес.
— Но я слышал твой голос…
— Тебе приснилось, — сказал Эмерсон. — Как трогательно, а, Пибоди? Всё время думать о маме и даже во сне подчиняться малейшим её приказам. Пойдём, мой мальчик, я уложу тебя.
Бросив на меня многозначительный взгляд, он втолкнул Рамзеса в палатку и последовал за ним. Я знала, что он будет сидеть возле мальчика, пока тот не уснёт: Эмерсон смущается, если нас подслушивают, особенно Рамзес, когда мы активно демонстрируем глубокую привязанность, которую чувствуем друг к другу. Но вместо того, чтобы отправиться в палатку для подготовки этой демонстрации, я задержалась в тени деревьев, озирая окрестности. Лунный свет просачивался через листья и рисовал причудливые серебристые иероглифы на земле. Ночь не молчала; со стороны военного лагеря доносился шум — там грузили баржи, которые должны были отправляться утром. А с той стороны реки, пронизанный одиночеством, как крик потерянной и блуждающей души, доносился заунывный вой шакала.
* * *
Четыре дня спустя, после плавания, неудобного, но протекавшего без каких-либо происшествий, мы увидели рыжую гору, нависавшую над верхушками пальм. Это и была Джебель-Баркал, Святая Гора Нубийского царства. Мы достигли цели.
КАМЕНЬ ЦАРСКИХ ДОМОВ
Раньше я не упоминала о том, что Напата — это не город, а целый регион. И там можно насчитать несколько городов и деревень. Мерави, он же Мерове, наиболее известен; его название вводит всех в заблуждение из-за сходства с Мероэ, второй из древних столиц Гуша, что расположена гораздо южнее. Напротив Мерави, на противоположном берегу Нила, располагалась штаб-квартира пограничных войск египетской армии, рядом с небольшой деревней Санам Абу Дом. Лагерь растягивался вдоль реки на протяжении мили с лишним, палатки стояли в аккуратном строю, выдавая тем самым присутствие британской организации.
Но на Эмерсона эта демонстрация эффективности не произвела ни малейшего впечатления.
— Чтоб им провалиться, — ворчал и хмурился он. — Поставили свой проклятый лагерь точно на месте разрушенного храма. В 1882 году здесь ещё можно было видеть основания колонн и резные блоки.
— Но ты не собирался вести раскопки здесь, — напомнила я ему. — Пирамиды, Эмерсон. Где пирамиды?
Пароход потихоньку подходил к пристани.
— Везде, — несколько неопределённо ответил Эмерсон. — Основные кладбища — в Нури, в нескольких милях вверх по течению, и Курру, на противоположном берегу. Есть три группы пирамид возле самой Джебель-Баркал, и там же — развалины великого храма Амона.