Последний верблюд умер в полдень

— Поживём — увидим, — резюмировала я. — От мистера Фортрайта нам не избавиться, так что лучше до его приезда работать так, чтобы успеть как можно больше.

Эмерсон хмуро посмотрел на меня.

— Его появление ничуть не повлияет на мою деятельность, Пибоди. Сколько раз я должен повторять, что не намерен гоняться за призраками?

— Но если это не погоня за призраками, папа? — спросил Рамзес. — Нельзя же бросить друга, если есть хоть какая-то надежда на спасение.

Эмерсон встал и, почёсывая расселину на подбородке, посмотрел на сына сверху вниз.

— Рад видеть, Рамзес, что твои принципы — те же, что и у этих английских… джентльменов. Я бы перевернул небо и землю, чтобы спасти Форта, или его жену, если бы действительно верил, что хоть кто-нибудь из них ещё жив. Но я не верю в это, и потребуются неопровержимые доказательства, чтобы убедить меня в обратном. И хватит об этом. Послушай, Кемит. Я хочу начать раскопки у второй пирамиды вот по этой линии. — Развернув свой план, он указал на какое-то сооружение, рядом с которым стоял знак вопроса. — Лепсиус указывает, что на юго-восточной стороне находится часовня. Сейчас там и следов не найти, но чёртовы мусорщики не могли унести все проклятые камни до одного; что-нибудь да должно было остаться. Дьявол раздери, мы должны найти хоть какие-то надписи, чтобы узнать, кто создавал эти строения.

— Зачем ты читаешь бедняге лекцию, Эмерсон? — мягко спросила я. — Он не понимает ни одного твоего слова.

Губы Эмерсон изогнулись в загадочной улыбке.

— Вот как? Ты понял, Кемит?

— Вы хотите знать, кто построил каменные дома. Это были великие короли и королевы. Но они ушли. Они не здесь.

Скрестив руки на широкой груди, он изрекал слова, как жрец, произносящий заупокойную молитву.

— Куда они ушли, Кемит? — спросил Эмерсон.

— К богу. — Рука Кемита плавно и причудливо переместилась от указания на горизонт до свода неба, теперь бледного от жары.

— Я молюсь, чтобы это было так, — сказал Эмерсон вежливо. — Ну, мой друг, давай покончим с этим; наша работа воскресит их имена, а в этом, как ты знаешь, и была их надежда на бессмертие.

Они ушли, и я подумала, уже не в первый раз, о том, какую впечатляющую пару они представляют — и Эмерсон из них отнюдь не младший.

— Рамзес, — рассеянно промолвила я, ибо часть моего внимания была сосредоточена на изящных и атлетических движениях моего супруга, пребывавшего в отличной форме, — как только ты закончишь номер шесть, переходишь со всей командой к крупнейшей пирамиде и присоединяешься ко мне.

— Но папа сказал…

— Не важно, что сказал папа. Он поддался вожделе… он отложил геодезические работы с целью заняться раскопками и поэтому не может жаловаться, если я поступаю так же. Большая пирамида, конечно, принадлежала одному из великих фараонов: Пианхи, Тахарке^[68] или Шабаке^[69]. Надстройка полностью рухнула, но внизу должна быть гробница.

Рамзес погладил подбородок, на мгновение сверхъестественным образом превратившись в отца, хотя сходство состояло в жесте и выражении лица, а не в физическом подобии.

— Да, мама.

За несколько дней мои люди перетаскали несколько тонн камня, не найдя никаких следов входа в гробницу, и Эмерсон отправил свою команду из пирамид юго-восточного ряда к небольшому полуразрушенному строению за ними. В среду вскоре после восхода солнца я вздрогнула от восторженного крика, отразившегося от гор песка. Я бросилась к месту происшествия и обнаружила Эмерсона по колени в выкопанной яме.

— Эврика! — крикнул он в знак приветствия. — Наконец-то! Я думаю, что мы нашли часовню, Пибоди!

— Поздравляю, милый, — ответила я.

— Гони сюда всех остальных, Пибоди. Я хочу углубить и расширить траншею.

— Но, Эмерсон, я ещё не…

Эмерсон вытер песок с потного лица рукавом и подарил мне дружескую усмешку.

— Моя дорогая, я знаю, как ты жаждешь найти почти полностью обрушенный туннель, по которому можно ползти, рискуя жизнью и здоровьем; но крайне важно, чтобы мы расчистили эту область как можно скорее. Как только до местных жителей дойдёт слух о нашем открытии, сплетни и преувеличения превратят находку в сокровищницу с золотом и драгоценными камнями, после чего каждый превратится в кладоискателя.

— Ты прав, Эмерсон, — вздохнула я. — Конечно, я сделаю так, как ты говоришь.

Потребовалось несколько часов, чтобы увеличить траншею с целью полностью расчистить найденные камни и тщательно записать их точное местоположение. Мы измеряли и зарисовывали, а солнце палило, и песок забивал рты и ноздри, так что я дорого дала бы за фотокамеру. Я предложила принести её, но Эмерсон наложил вето на идею, объяснив, что проклятое устройство громоздко и ненадёжно, если не находится в руках обученного фотографа, которого у нас не было. И потом, для эффективной работы требуется другое оборудование, которое не так-то легко приобрести: чистая вода, химикаты и тому подобное.

К сожалению, один из мужчин поднял с земли несколько клочков золотой фольги. Я говорю «к сожалению», потому что нет ничего другого, что в большей степени пробуждает кладоискательские инстинкты и, увы, сопутствующее им желание применить насилие для обладания сокровищем, чем золотой металл. Сияющий, как солнце, достаточно мягкий, чтобы подвергаться обработке, не страшащийся ржавчины, с незапамятных времён он вызывал у мужчин жажду, превышавшую любовь к женщинам, не говоря уже о дружбе с ближними своими. Само название «Нубия» происходит от древнеегипетского слова, означавшего «золото». Именно за золотом, прежде чем зашла речь об иных сокровищах, фараоны отправляли торговцев и армии в землю Гуш. Я бы не удивилась, узнав, что Каин совершил первое убийство из-за золота. (Но всё это происходило очень давно, а Священное Писание, хотя, несомненно, и осенено Божественным вдохновением, крайне небрежно относится к деталям. Бог — не историк.)

В своё время в Нубии, несомненно, было много золота, но, как Эмерсон отметил, изучая лежавшие на огромной коричневой ладони жалкие кусочки, вряд ли что-то осталось. Тем не менее, я почувствовала, что на меня возложена задача просеивать почву, удалённую из траншеи. И задача эта оказалась утомительной и захватывающей.

Солнце уже ушло далеко на запад, тени удлинялись, я с нетерпением ожидала щётку для мытья и смену одежды (а также, возможно, небольшой стаканчик виски с содовой), когда один из наших наименее трудолюбивых работников, проводивший больше времени, опираясь на лопату, нежели используя её, вскрикнул от неожиданности.

— Опять порезал ногу лопатой? Опять был небрежен? — спросила я саркастически.

— Нет, Ситт Хаким, нет. Там верблюд, на нём — человек, и верблюд бежит, а мужчина вот-вот свалится с верблюда. Он сидит на верблюде, Ситт Хаким, как не сидит ни один человек, который хочет удержаться…

Но я уже не слушала, потому что видела своими глазами: оценка ситуации была предельно точной. Всадник не столько сидел на верблюде, сколько опасно вихлялся из стороны в сторону. Бросившись навстречу, я решительно крикнула верблюду: