Последний верблюд умер в полдень

Эвелина была в нежно-голубом платье, что подчёркивало синеву её глаз и оттеняло золотистые волосы. Платье уже безнадёжно измялось, ибо дети тянутся к моей милой подруге, как пчёлы — к цветку. Она держала малыша на коленях, а крошка Амелия сидела рядом с ней, прислонившись к материнской руке. Близнецы устроились у её ног, скомкав юбки. Рэдди, мой старший племянник, перегнулся через подлокотник дивана, где сидела его мать, а Рамзес прислонился напротив, как можно ближе к уху своей тёти. И, как обычно, говорил.

Он замолчал, когда я вошла и задумчиво посмотрела на него. Он был невероятно чистым. Если бы я не знала о причине этого, то похвалила бы Рамзеса, так как подобное состояние для него являлось чем-то совершенно неестественным. Я решила не омрачать единодушие нашего общества любой ссылкой на ранее случившиеся неприятности, но что-то в выражении моего лица, должно быть, раскрыло перед Эмерсоном мои мысли. Он быстро подошел ко мне, сердечно поцеловал и сунул стакан мне в руку.

— Ты чудесно выглядишь, моя милая Пибоди. Новое платье, а? Тебе идёт.

Я позволила ему отвести меня к креслу:

— Спасибо, дорогой Эмерсон. Это платье у меня уже около года, и ты видел его по крайней мере дюжину раз, но, тем не менее, я ценю твой комплимент. — Эмерсон тоже был исключительно чист. Его тёмные волосы лежали мягкими волнами, как всегда бывало сразу после мытья. Я решила, что какое-то количество воды (а, возможно, и штукатурка) оказалось у него на голове. Но раз уж он был готов предать этот инцидент забвению, я никак не могла поступить иначе, поэтому обратилась к моему деверю, который стоял, прислонившись к каминной полке и глядя на нас с нежной улыбкой.

— Сегодня я встретила вашего друга и соперника Фрэнка Гриффитса, Уолтер. Он передал привет и попросил меня сказать вам, что значительно продвинулся в расшифровке папируса из Оксиринха^[15].

Уолтер выглядит как учёный, которым он и является. Морщины на его тонких щеках углубились, и он поправил очки.

— Амелия, дорогая, не пытайтесь разжечь соперничество между мной и Фрэнком. Он — великолепный лингвист и хороший друг. Я не намерен завидовать ему по поводу этого папируса; Рэдклифф пообещал мне целый воз мероитических свитков. Жду не дождусь.

Уолтер — один из немногих людей, кому разрешено обращаться к Эмерсону по имени, которое тот ненавидит. Он заметно вздрогнул, но сказал только:

— Так ты задержалась в Британском музее, Пибоди?

— Да. — Я отхлебнула виски. — Без сомнения, Эмерсон, для тебя будет совершенной неожиданностью узнать, что Бадж также намерен отправиться в Судан этой осенью. Если совсем точно, то он уже уехал.

— Э-э, хм-м, — сказал Эмерсон. — Нет! Действительно!

Эмерсон считает большинство египтологов некомпетентными ротозеями — по его строгим стандартам, так оно и есть — но Уоллис Бадж^[16], Хранитель египетских и ассирийских древностей в Британском музее, был его личным врагом.

— Действительно! — повторил Уолтер. Его глаза блеснули. — Ну что ж, Амелия, это привнесёт дополнительный интерес в ваши зимние труды. Держать этих двоих подальше от глоток друг друга…

— Фу, — фыркнул Эмерсон. — Уолтер, я возмущён подтекстом. Как ты мог даже предположить, что я настолько забуду о своей профессии и самоуважении… Я не намерен появляться рядом с этим проходимцем в опасной близости для его глотки. И лучше бы ему держаться подальше от меня, не то я вцеплюсь в него.

Выступая в привычной для неё роли миротворца, Эвелина попыталась сменить тему.

— Вы слышали что-нибудь новое о помолвке профессора Питри^[17], Амелия? Правда ли, что он в ближайшее время намерен жениться?

— Думаю, да, Эвелина. Все говорят об этом.

— То есть — все сплетничают, — ухмыльнулся Эмерсон. — Увидеть Питри, всегда преданного своей профессии и не имевшего времени для нежных чувств, и вдруг рухнувшего к ногам девчонки… Говорят, ей чуть ли не на двадцать лет меньше, чем ему.

— И кто распускает подобные ядовитые сплетни? — вопросила я. — Судя по всему, она — чудесная молодая женщина, и он от неё без ума. Нам бы подумать о подходящем свадебном подарке, Эмерсон. Может быть, красивое серебряное epergne^[18]?

— Какого чёрта Питри делать с этим epergne? — спросил Эмерсон. — Человек живёт, как дикарь. Будет замачивать в блюде черепки.

Мы продолжали болтать на эту тему, когда дверь открылась. Я обернулась, ожидая увидеть Розу, пришедшую забрать детей, поскольку приближался час ужина. Но в дверях стояла не Роза, а Гарджери, и лицо дворецкого было хмурым, что предвещало нежелательное сообщение.

— Пришёл джентльмен, желающий увидеть вас, профессор. Я сообщил ему, что вы никого не принимаете в это время, но он…

— Должно быть, у него какая-то срочная причина, раз он решил нас потревожить, — перебила я, видя, как сходятся брови моего мужа. — Вы говорите — джентльмен, Гарджери?

Дворецкий склонил голову. Подойдя к Эмерсону, он протянул поднос, на котором покоилась простая белая визитная карточка.

— Хм, — фыркнул Эмерсон, беря её в руки. — Достопочтенный Реджинальд Фортрайт. Никогда не слышал о нём. Скажите ему, чтобы он уходил, Гарджери.

— Нет, подождите, — сказала я. — Я думаю, что тебе следует встретиться с ним, Эмерсон.

— Амелия, твоё ненасытное любопытство доведёт меня до смерти! — воскликнул Эмерсон. — Я не хочу видеть этого типа. Я хочу выпить виски с содовой, я хочу наслаждаться обществом моей семьи, я хочу обедать. Я отказываюсь…

Дверь, которую Гарджери закрыл за собой, распахнулась. Дворецкий отшатнулся перед стремительным порывом вбежавшего. Без шляпы, промокший, бледный, тот в несколько скачков пересёк комнату, и остановился, шатаясь, перед Уолтером, который смотрел на него с изумлением.

— Профессор! — воскликнул он. — Я знаю, что вторгаюсь… Я прошу вас простить меня… и выслушать меня…

И, прежде чем Уолтер или любой другой из нас смог оправиться от потрясения или хотя бы пошевелиться, незнакомец рухнул вперёд и ничком распростёрся на коврике.

МОЙ СЫН ЖИВ!

Первым нарушил молчание Эмерсон.

— Немедленно встаньте, вы, неуклюжий молодой негодяй, — раздражённо заявил он. — Из всех проклятых наглецов…

— Умоляю, Эмерсон! — воскликнула я, торопясь к лежавшему. — Разве ты не видишь, что он в обмороке? Я с содроганием думаю, какой невообразимый ужас мог довести его до подобного состояния.