Последний верблюд умер в полдень

— Да. Пожалуйста, профессор, позвольте мне объяснить. Дядя Уиллоуби всегда был любимым сыном. Не только потому, что разделял археологические и географические интересы моего деда, но он обладал физической силой и смелостью, которых не хватало его младшему брату. Мой бедный дорогой отец никогда не был сильным…

По выражению Эмерсона я поняла, что он собирался сказать что-то грубое, поэтому взяла на себя смелость вмешаться.

— Ближе к делу, мистер Фортрайт.

— Что? О да, я прошу прощения. Дед никогда не смирился с тем, что его любимый сын мёртв. Но это так, профессор! Иначе хоть что-то давно уже стало бы известно…

— Но о его смерти тоже не сообщалось, — ответил Эмерсон.

Фортрайт сделал нетерпеливый жест.

— А как? Ни в джунглях, ни в пустыне нет телеграфа. Юридически моего дядю и его несчастную жену могли бы объявить умершими много лет назад. Дед отказался пойти на этот шаг. Мой отец умер в прошлом году…

— Ага, — сказал Эмерсон. — Вот теперь мне кажется, мы подошли к самой сути. Пока ваш дядя не объявлен мёртвым, вы не являетесь наследником своего деда.

Молодой человек не опустил глаз под циничным взглядом Эмерсона.

— Я был бы лицемером, если бы отрицал, что заинтересован в этом, профессор. Но хотите — верьте, хотите — нет, однако это не самое главное. Рано или поздно, с неизбежным течением времени я унаследую титул и имущество; к несчастью, не существует никакого другого наследника. Но мой дед…

Он замолчал, резко повернув голову. На этот раз никакой ошибки не было; препирательство в зале шло достаточно громко, чтобы его услышали даже сквозь закрытую дверь. Увещевания Гарджери заглушил трубный и пронзительный звук, напоминавший крик слона. Дверь с оглушительным треском распахнулась, и на пороге появилась одна из самых внушительных фигур, которые мне когда-либо приходилось видеть.

Возникший у меня в голове мысленный образ жалкого, сломленного горем старика-отца перед лицом реальности разлетелся вдребезги. Лорд Блэктауэр — ясно, что это был именно он — оказался массивным грубым созданием с мускулатурой борца и гривой жёстких рыжеватых волос. Тут и там отмечались проблески седины, напоминавшие отсвет заходящего солнца. Он мог показаться слишком молодым и энергичным для того, чтобы быть дедушкой тридцатилетнего мужчины, пока не бросали взгляд на его лицо. Подобно выжженной земле, оно было глубоко изрезано морщинами — следами неистовых страстей и опасных привычек.

Внезапность появления и некая животная абсолютность доминирования присутствия этого человека вызвали недолгое молчание. Его взгляд перемещался по комнате, скользя по людям с холодным безразличием, пока не остановился на мне. Сорвав шляпу с головы, он поклонился с неожиданной грацией для такого огромного мужчины.

— Мадам! Я прошу вас принять мои извинения за подобное вторжение. Позвольте представиться. Фрэнклин, виконт Блэктауэр. Имею ли я честь беседовать с миссис Рэдклифф Эмерсон?

— Э-э… да, — ответила я.

— Миссис Эмерсон! — Улыбка не изменила его взгляд, оставшийся холодным и непроницаемым, как персидская бирюза^[19]. — Я уже давно с нетерпением ожидал радости встречи с вами.

Тяжеловесно печатая шаг, он протянул руку. Я подала ему свою, готовясь к тому, что кости будут раздроблены. Вместо этого он поднял мои пальцы к губам и запечатлел на руке громкий, продолжительный, влажный поцелуй.

— М-м, да, — пробормотал он. — Фотографии совершенно не воздают вам должное, миссис Эмерсон. — Я продолжала ожидать возражений Эмерсона против продолжающихся длительных церемоний, бормотания и поцелуев. Комментариев, однако, не последовало, поэтому я отняла руку и пригласила лорда Блэктауэра сесть на стул. Проигнорировав мои слова, он рухнул на диван рядом со мной, с глухим стуком, от которого у меня всё затряслось. Со стороны Эмерсона по-прежнему не было никакой реакции, равно как и со стороны мистера Фортрайта, который спрятался в кресле, где пребывал, когда его дед ворвался к нам.

— Могу ли я предложить вам чашку чая или стакан бренди, лорд Блэктауэр? — спросила я.

— Вы — воплощение доброты, сударыня, но я и так позволил себе чрезмерно злоупотребить добротой вашего характера. Позвольте мне только объяснить, почему я рискнул так бесцеремонно ворваться сюда, после чего я удалюсь — равно как и мой внук, чьё присутствие является причиной, если не оправданием, моего хамства. — Он даже не взглянул на мистера Фортрайта, но продолжил после незначительной паузы: — Я намеревался обратиться к вам и вашему уважаемому мужу надлежащим образом. Однако сегодня я случайно узнал, что мой внук взял на себя смелость опередить меня, и был вынужден действовать быстро. Миссис Эмерсон… — Он наклонился ко мне и положил руку на моё колено. — Миссис Эмерсон! Мой сын жив! Найдите его! Верните мне его!

Рука была тяжёлой, как камень, и холодной, как лёд. Я уставилась на вены, извивающиеся под кожей, как жирные синие черви, и пучки серовато-рыжих волос на пальцах. И по-прежнему никаких возражений от Эмерсона! Совершенно необъяснимо!

Лишь материнское сочувствие родителю, обезумевшему от потери любимого ребёнка, не давало мне сбросить его руку.

— Лорд Блэктауэр… — начала я.

— Я знаю, что вы собираетесь сказать. — Его пальцы сжались. — Вы мне не верите. Реджинальд, вероятно, говорил вам, что я — слабоумный старик, цепляющийся за невозможную надежду. Но у меня есть доказательство, миссис Эмерсон — сообщение от моего сына, содержащее сведения, которые мог знать только он. Я получил это письмо несколько дней назад. Найдите его — и всё, о чём вы попросите меня, будет вашим. Я не буду оскорблять вас, предлагая деньги…

— Это было бы пустой тратой времени, — холодно заметила я.

Он продолжал, как будто бы я и слова не сказала:

— … однако я посчитал бы за честь финансировать ваши будущие экспедиции в любом размере, каком вы бы могли пожелать. Или высокая археологическая должность для вашего мужа. Или рыцарское звание. Леди Эмерсон, а?

Произношение было грубым, а манера разговора — не говоря уже о руке — невыносимо фамильярной. Впрочем, жену это не оскорбило. Но Эмерсон предположил, что оскорбляют его, и это вернуло ему дар речи.

— Вы понапрасну тратите время, лорд Блэктауэр. Я не покупаю почести и никому не позволю приобретать их для меня.

Старик громогласно расхохотался.

— Я просто думал, чем бы расшевелить вас, профессор. Каждый человек имеет свою цену, вам это известно. Но вы — да, буду к вам справедлив; вас не тронет ничто из того, что я только что предлагал. Однако у меня есть кое-что получше. Вот, взгляните-ка.

И, засунув руку в карман, он вынул конверт. Я одёрнула юбки. Казалось, я до сих пор чувствовала его руку, обжигавшую меня холодом.

Эмерсон взял конверт. Тот не был запечатан. Затем Эмерсон вытянул — так же бережно, как если бы прикасался к хрупким древностям — из конверта нечто длинное, узкое и плоское. Кремового цвета. Слишком толстое, чтобы быть обыкновенной бумагой, но покрытое строчками. Слов мне разобрать не удалось.

Несколько минут Эмерсон изучал это в полной тишине. Затем поджал губы.

— Откровенно наглая и неубедительная подделка.

— Подделка? Но ведь это же папирус, не так ли?

— Это папирус, — признал Эмерсон. — Пожелтевший и достаточно ломкий, чтобы быть древнеегипетского происхождения. Но то, что написано, не относится ни к древности, ни к Египту. Что это ещё за чушь?