Последний закон Ньютона

– Товарищ лейтенант, скоро подмога?

Лейтенант смотрит в сторону немцев:

– Да, скоро… Скоро, говорю, целый батальон! Вон, уже шевелятся, гады.

– Это хорошо, я думав уже всэ… А у меня уже старшего брата убили, Тарасика. И батьку тожэ…

Мается лейтенант, тоска смертная; эх, все равно пропадать, кричит:

– Полещук, слушай приказ!.. Приказ, приказ, говорю! Давай в деревню, домой. Домой, понял?! Скажешь своим, пускай организуют… не знаю что… О, ночлег, понял?! – Тихо: – А то ребята тут все лежат в сырости…

– Чого?

– И поесть, скажешь! Да, для десанта! Сейчас десант будет, я дозвонился!.. Пошел!

Обрадовался Полещук, потом вернулся:

– А вы?

– Ничего! – Тихо: – Я тут, с ребятами… Стой, скажешь маме, пускай лавреников сделает, никогда не пробовал.

– Вареникив!

– Вот хохол, как вареники, сразу услышал…

– Я мигом!

– Не надо мигом! Понял?! К завтрашнему, к утру, понял?… Ну, прощай, брат…

– Чого?!

– Вот тебе и «чого»! Пошел!

Глава 5

Солдатушки – бравы ребятушки,

а кто ваши деды?

Наши деды – славные победы,

вот кто наши деды.

Какой-то странный, чуть мерцающий свет, как бы ранние сумерки, но красивые; место действия непонятное, чудное, и музыка странная, тихая и тоже светлая. Они встречаются через долгое время.

Русский:

– О, здоров, брат хохол!

Украинец:

– Здоров, брат. Давно нэ бачились. Тебэ где убило?

Русский:

– Под Курском… и под Бородином, и под Будапештом, и под Измаилом, и под Пешаваром, и… да ну. А тебя?

Украинец:

– Пид Полтавой, пид Березиной; два раза подо Львовом, в шестнадцатом и сорок первом, и тожэ пид Бородином, и тожэ пид Курськом.

Русский:

– Я помню, я тебе еще звезду из фанеры выпилил.

Украинец:

– Я знаю, спасибо. А ты тогда так и не покурыв?

Русский:

– Уже и не покурю…

Смотрит куда-то далеко:

– А они там воюют?

Украинец смотрит туда же, вздыхает:

– Воюють.

Русский поправляет скатку:

– Жалко чего-то…

В это время откуда-то сверху слышен звук высокой чистой трубы: «Солдатушки, бравы ребятушки…»

Украинец:

– О, чуеш?

Русский:

– Это нас. Пошли, брат. Ребята ждут.

Украинец:

– Ходимо, братэ…

Уходят в свет.

Солдатушки, бравы ребятушки,

а чьи ваши жизни?

Наши жизни Родине-Отчизне,

вот чьи наши жизни…

1992 г.

Ветер с дождем

У автора была большая выстраданная любовь, и любовь эта была странная. Она называлась «Эстрада». Не вся, конечно, эстрада, а разговорная ее часть. Сначала, конечно, автор эту эстраду не любил и даже посматривал сверху вниз. Как, допустим, Гамлет с образованием. Затем понял, какие заключены в ней сила и красота, и полюбил, казалось, навеки. Затем, пройдя с ней под руку больше тридцати лет, практически сбежал от нее. Ибо всегда трудно наблюдать, как красивая любимая женщина превращается в наглую, плохо помытую халду. И ничего не мочь сделать.

Вот такая сложная история.

Но сейчас будет рассказ именно о любимой эстраде. Вернее, об одном эстрадном номере. Номер этот был сочинен автором буквально в начале карьеры и первоначально назывался просто – «Дурак». Самому автору он очень нравился, и в то время еще случались исполнители, которые читали такие вещи со сцены.

Ибо сейчас такого не исполняют даже за деньги.

И вот три рассказа о номере «Дурак» и таких же ненормальных исполнителях.

История первая

У автора был друг и хороший артист Володя Чибарь. Однажды он приехал к автору в Киев. Было это лет тридцать тому мокрой осенью. Вот он после первых «здрасьте» сказал: «Старик, у меня через час халтура, поехали съездим, а потом продолжим у меня в гостинице. – И добавил: – Тут одно ПТУ гуляет свою годовщину, меня попросили выступить в сборняке буквально с одним номером». Договорились. Приехали на место уже в сумерках. В здании юбиляра стоял кисловатый запах затянувшегося загула. Что такое ПТУ, то есть профтехучилище, сегодня уже забылось. Кратко можно сказать, что тогдашние бабушки пугали им непослушных внуков. И не напрасно.

Итак, мы приехали. Нас встретил администратор уже начавшегося концерта. Лицо у него было бледноватое, примерно как потолок. «Ну, как концерт?» – спросил Володя из вежливости. «Страшно, – ответил администратор, – но пока держимся. Кстати, – сказал он Володе, отводя глаза, – ты, может, это… лучше едь домой. Песни эти подонки, то есть подростки, принимают еще туда-сюда, а разговорников и прочих просто гонят со сцены. В Алика Октябрева, например, бросили банкой с огурцами; про мат уже не говорю!» – «Я могу не выходить, – сказал Володя, – но ты же мне бабки не заплатишь?» – «Не заплачу», – честно сказал администратор. «Ну, и ничего, – сказал Володя, – в тюрьме работали, на зоне работали и от пэтэушников отобьемся». Мы вошли в большую аудиторию рядом с залом. Там готовились к выступлению или одевались после выступления артисты. Их было легко различить. Готовящиеся были бледные, уже выступившие – красные. Володя перекинулся несколькими словами с отстрелявшимися музыкантами. Те подтвердили: страшно. «Ничего, – сказал Володя, – тяжела и неказиста жизнь советского артиста, но работать нужно!»

Надо сказать, автору сразу не понравилась обстановка, начиная с входа, то есть запаха. На столах стояло с десяток официальных графинов с мутной жидкостью, как бы сок. Пока автор удивлялся, пока наблюдал, как артисты прикладываются к графинам, Володя переоделся в концертный костюм, став невероятно элегантным и отчасти чужим в этом почему-то сумрачном, злачном помещении. Он поправил перед зеркалом галстук и тоже налил себе стакан, по опыту зная, что никакой сок в таких делах не ставится, особенно в графинах. Мы с ним выпили за ушедших только что на сцену бледных полуодетых девочек из танцевального ансамбля. Через минуту услышали отдаленный рев нетрезвой публики. Володин выход был через два номера. Закусили. «Не боишься?» – спросил автор, которому давно хотелось слинять, прихватив графин. «Гадость, – сказал Володя про вино, закусывая печеньем. – Поедем, у меня в гостинице бутылка бренди, ты знаешь, я плохого не привезу». Автор повеселел и, вспомнив предупреждение администратора, спросил: «Ты что собираешься читать?» – «„Дурака“», беззаботно ответил Володя, рассматривая на свет, что там попалось ему внутри печенья. «Кого? – спросил автор, слегка подавившись тем же печеньем. – Что ты собираешься им читать?!» – «„Дурака“», – ответил Володя, не отрываясь от своих исследований. Повисла пауза. Придя в себя, автор хотел что-то сказать, но в это время в помещение вернулись девчата-танцовщицы. Вид у них был такой, словно они только что исполняли не веселый перепляс, а танец смерти. Одна всхлипывала. Автор посмотрел на их багровые лица и стал горячо убеждать Володю не делать ошибок, которые могут стоить дорого. Возможно, горячность автора подогревалась мыслью, что артиста там могут убить и бутылка чаемого (отличного) бренди растворится в синем гостиничном тумане или его выпьют посторонние, путь даже и за упокой души. Но Володя пожал плечами, отложил сомнительное в смысле гигиены печенье и сказал: «Пойти за кулисы, что ли?» Уходя, подбадривающее улыбнулся и сказал автору: «Не волнуйся, Вовик, ты же ничего не понимаешь». В этот момент вбежал администратор с криком: «Чибарь! Где Чибарь?! А вот ты где! Давай, уже пошел вокалист». Володя допил стакан, стряхнул с пиджака крошки и достойно вышел. Со стороны сцены бухала музыка, сквозь нее пробивался тонкий, как показалось, дрожащий голос исполнителя. Автор сначала пошел на этот звук, затем трусливо свернул в коридор, чтобы не слышать жутких в его воображении сцен расправы над ни в чем не повинным эстрадным юмористом. Затем музыка стихла, потом послышался отдаленный шум, характерный для гладиаторских ристалищ; автор краем глаза увидел, как по коридору кто-то пробежал.

Потом все стихло…

Остаток вечера был мирно проведен в гостиничном номере за бутылкой действительно классного бренди. Закусывали тем же печеньем, которое прихватил со стола опытный Володя. Он был цел, невредим и, как всегда, остроумен. Оказывается, когда его объявил полуобморочный конферансье, действительно поднялся большой шум. Володя вышел на этот шум и увидел, вернее, услышал, что ему не нужно было выходить. А когда сказал в микрофон, что будет читать стихи, то понял, что ему сначала не нужно было родиться на свет. «Что тут началось, – рассказывал он, смеясь. – Я тебе говорил, пойдем со мной, еще тебе будет тема для номера. На первом ряду сидела девка на чьих-то коленях, курила и так махала в мою сторону, что свалилась в проход, обожглась сигаретой и давай махать уже на карачках. Ну, я стою, читаю „Ветер с дождем холодны словно лед, где-то петух непрерывно поет…“ Думаю, сволочи, или я вас, или у меня назад дороги нет!.. Смотрю, помаленьку затихают. Потом больше, потом вообще наступила тишина, микрофон-то дохлый, видно, боятся пропустить. Ну, я, конечно, тоже выложился. В конце эта, которая сидела, смотрю, у нее слезы текут, пьяные, грязные с тушью, но все равно – слезы… А потом захлопали!.. Наши стоят за кулисами с вот такими глазами, а эти просто не отпускают. Я им тогда соврал, что автор этого номера постеснялся выходить на такую замечательную публику, волнуется за сценой, пойду от вашего имени угощать. Только под это и отпустили…» Он помолчал, потом сказал, рассматривая закусочное печенье в смысле гигиены: «Ишь ты, я-то давно на них крест поставил, а они, видишь, чувствуют… Ну, давай за них, за детей; сколько у них всего впереди… Не дай Бог!»