Последний зов

– Пошли спать, - сказал он и затоптал окурок.

– Ладно уж, разок недоспим, младший сержант. Вдругоряд прихватим. И ночка, гляди, какая славная.

– На границу скоро.

Ведерников раскурил новую сигарету.

– Спать-то осталось всего ничего, не успеешь лечь, дежурный подъем сыграет. Чего уж...

– Подраспустил я вас... Почувствовали слабинку.

– Ты распустишь!..

Новиков не то вздохнул, не то усмехнулся:

– Вот и вы убеждены, что мне больше всех надо, мол, в других отделениях сержанты покладистее. Так ведь? Думаете, я - придира и еще там какой-то не такой, как все...

За рекой, далеко за монастырскими куполами, стушевав звезды, в небе загорелись ракеты.

– С этим не больно уснешь, - сказал Ведерников, уклонясь от ответа и провожая глазами опадающий вдали красный свет.
– А ты говоришь - на границу, - закончил он непонятно.

Новиков тоже проводил взглядом беспорядочно распавшиеся и гаснущие комочки призрачного красного света.

– Не по себе мне нынче, - сорвалось у него с языка.

Ведерников, привыкший к сдержанности своего отделенного, обычно замкнутого, не очень общительного, удивленно посмотрел на него и, не различая лица, пригнулся.

– Двух не бывать, сержант. Одной, как говорится, не миновать. Одной, к слову сказать, даже святому не перепрыгнуть. Так что об этом не стоит. Что всем, то и нам. Думай не думай.

– Одна, две... Я о другом...

– Секрет?

После вспышки темнота стала гуще, плотнее. В беспредельном звездном бездонье переливался синеватый мерцающий свет, над горизонтом небо было угольно-черным и неподвижным, там оно как бы застыло. Но именно оттуда наплывал таинственный рокот, и Ведерникову сдавалось, что младший сержант непрестанно прислушивается к упрятанному и прорывающемуся от черного горизонта глухому гулу.

– Какой там секрет!.. Не понимаю, что со мной происходит. До вчерашнего дня все было просто и ясно, как таблица умножения: дважды два равно четырем. И вот за одну ночь...

– Другой счет пошел - дважды два равно трем?
– Ведерников усмехнулся. Мудришь, младший сержант, шуточки шутишь.

– Если бы...

– Тогда рассказывай. Ежели хочешь, конечно.

– Сложно это.

– Чего не пойму - догадаюсь, а нет - переспрошу. Переменился ты, любому видать. Наверное, к лучшему. Так мне сдается.

Новиков помолчал.

Было слышно, как у конюшни хрупают у кормушек "тревожные" кони.

– Ты мне авансом комплимент отпустил, а я вот не убежден, что заслуженно. То, что происходит во мне, могло случиться значительно раньше. И дело даже не во мне, Сергей.
– Он впервые назвал Ведерникова по имени и на "ты".
– Кто я такой? Младший сержант. Командир отделения. Тоже мне полководец и государственный деятель!.. У тебя есть сигарета?
– Он закурил, втянул в себя горький махорочный дым и закашлялся.
– Фу ты, дрянь!.. отшвырнул сигарету.

– За зря добро переводишь.

– Добро!..

– Рассказывай, что ли.

– Расхотелось...

– Что так?

– Рассказывать не о чем. Тебе интересно, как я, учитель, оказался безграмотным человеком, а ты со своими пятью классами меня учил уму-разуму?

– Чтой-то не припоминаю такого.

– ...Я видел - одно, а говорил - другое. Если любопытно, могу повторить.

– Зачем старое вспоминать!

– ...Или как одной ночи достаточно оказалось, чтобы перевернуть во мне все вверх тормашками? Это представляет для тебя интерес?

– А проще можешь?

– Говорить?

– Втолковать.

Новиков перевел дыхание.

– Не случись той ночи, - сказал с горечью и так тихо, что Ведерников едва разобрал слова, - не случись ее, так бы ходил до сих пор с завязанными глазами. Видишь, какой неинтересный разговор получается!

– По-честному, так я мало что понял. Слова вроде русские, а допетрить, что к чему, не могу. Ежели так своих учеников научал, я им не завидую.

– Почему?

Ведерников усмехнулся:

– В шутку сказано. А что путано говоришь - верно слово. Улавливаю пятое через десятое.

– Не умею проще. И вообще, не будем. Голова болит. У меня вот они где сидят, эти синие стрелы на карте Голякова!
– сказал он вдруг без всякого перехода и, стремительно поднявшись со скамьи, ударил себя кулаком в грудь.
– Ты карту не видел... Это когда мы поляка привели на заставу... Старший лейтенант спрашивал и знаки на нее наносил.

Упреждая вопросы, Новиков принялся рассказывать об увиденном и пережитом минувшей ночью, говорил, волнуясь, медленнее, чем разговаривал обычно, жестикулировал, и перед Ведерниковым как бы воочию предстали испещренная синими условными знаками карта, синие стрелы, уткнувшиеся остриями в советский берег, смятенное лицо отделенного, ослепляющий свет мотоциклетных фар на вражеской стороне и Новиков с Ивановым, распростертые в унизительной позе на своем берегу.

– Остальное ты знаешь. Шок быстро прошел. Значительно скорее, чем я ожидал. До смерти этого не забуду.
– Голос у него стал хрипловатым.
– Ты вот побывал на войне, понюхал пороху, ранен. В общем, однажды уже пережил то, что всем нам еще предстоит... Не знаю, о чем ты думал на финской, какие надежды вынашивал...

– В живых хотел остаться. В крайнем разе не шибко покалеченным.

– Это само собой... Но если мне суждено уцелеть, я обязательно вернусь в школу, к детям, и стану их учить, знаешь, чему?..

– Дважды два - четыре, трижды два - шесть. Известная наука. Угадал?

– И этому. Но главным образом постараюсь привить им ненависть к любому проявлению неправды. Вот чему я их стану учить. Ненавидеть ложь!
– Незнакомо резкий, порывистый, Новиков точными, рассчитанными движениями стал поправлять на себе обмундирование и делал это с такою неторопливой тщательностью, словно дела важнее для него в эту минуту не существовало. Дай-ка еще сигарету, - попросил, отгоняя рукой назойливых комаров.
– Так и привыкну к чертову зелью. С чего бы это?

– Надо ли?

– Что поделаешь... Захотелось.

Ведерников зажег спичку и, пока отделенный, пригнувшись к его руке, неумело прикуривал, ловя ускользающий огонек, успел заметить остро и ненавидяще вспыхнувшие глаза, дрожащую в губах сигарету, тонкую, с ложбинкой, мальчишечью шею в широковатом вороте гимнастерки и выступающие лопатки на тощей спине.

– Вот такие дела, Сергей, - ни к чему сказал он, совладав с огоньком. И кино уже кончилось. Мы и не заметили когда.

Как ни старался он спрятать волнение - подражая Ведерникову, курил нечастыми длинными затяжками, придерживая в легких махорочный дым, произносил ни к чему не обязывающие слова будничным голосом, - скрыть свое состояние все же не мог.