Последняя битва

Растерянный коротышка, замер от ужаса, затаив дыхание. Я убрал руку с потной пухлой щеки и брезгливо вытер пальцы о лацкан пиджака Егора Тимуровича.

— А я ваш поклонник, да, — игриво сообщил я, глядя прямо в бегающие крысиные глазки внука писателя. — Очень ваш прагматичный подход к экономике импонирует. Как вы там на своих междусбойчиках говорите? Ничего, если в процессе реформ, которые вы планируете, умрёт тридцать миллионов человек. Ну не вписались люди в рынок, что здесь такого? Бывает. Это же быдло серое, не то что вы великие интеллектуалы и талантливые молодые экономисты. Правда?

Я ласково улыбнулся испуганно съежившемуся и отшатнувшемуся назад Гайдару.

«Хорошее у Егорки чутье. Я ещё даже толком не начал, а он уже почувствовал опасность своей откормленной задницей».

Лежавший недалеко Чубайс, обожающий употреблять фразу о необходимых жертвах рынка к месту и не очень, обеспокоенно пошевелился. К нему сразу же рванулся обрадованный мичман, с наслаждением опустивший приклад автомата прямо между лопаток «молодому реформатору».

Рыжий басовито взвыл, получил ещё раз ногой по почкам, захлебнулся воплем, и скорчился в позе эмбриона, приложив ладошку к пострадавшему месту. Лучащийся счастьем «дельфин» с широкой улыбкой замер над скрюченной тушкой, ожидая очередного повода приласкать сапогом или автоматом. Перекошенное в гримасе боли лицо Толика не могло видеть «сатрапа», но рыжий каким-то шестым чувством уловил настрой бойца и сразу же дисциплинировано принял правильное положение, перевернувшись на живот, и сложив ладони на затылке.

— Продолжим, пожалуй, — я нехотя оторвался от увлекательного зрелища страдающего Чубайса и повернулся к Гайдару. — Теперь проведем научный эксперимент, подтвердим опытом ваши высказывания. Ты ведь любишь научные эксперименты, а Егор Тимурович?

Я дружелюбно подмигнул растерянному коротышке.

— Ээээ, а может не надо? — испуганно промямлил Гайдар.

— Надо, Федя, надо, — строго заявил я.

— Я не Федя, — пискнул Егор Тимурович.

— Знаю. Что же, ты светило экономическое, любитель Адама Смита и Пола Самуэльсона с классикой совсем незнаком? Смотрел бы комедии Гайдая, меньше идиотских мыслей о реформах в голове крутилось.

Гайдар захотел что-то сказать, взглянул на меня, и благоразумно закрыл рот.

— Ладно, не будем отвлекаться на посторонние темы. На чем я остановился? Ах, да, на проведении научного эксперимента. Начнём, пожалуй.

Я переместил вес на левую ногу, и мощно пробил боковым в печень, для верности сразу же добавил прямой правый в расслабленное солнышко. Пузцо Гайдара негодующе затряслось, жировые складки под сорочкой колыхнулись волной.

Коротышка коротко всхлипнул и осел на пол, схватившись за поверхность белой пухлой ручкой, никогда не знавшей физического труда.

— Вот теперь перейдем непосредственно к эксперименту, в виде наглядного примера, — злорадно ухмыльнулся я, наблюдая за мучениями Егора Тимуровича, опустившегося на четвереньки. Левой он держался за печень, локтем правой опирался на линолеум.

— Я ставлю свой каблук вот сюда, — ботинок накрыл ладошку «великого экономиста», припечатав её к полу. Гайдар взвыл и попробовал освободить руку. Не вышло.

— И что мы видим? — продолжал разглагольствовать я, не обращая внимания на мучения толстячка. — Мой каблук стоит на твоей клешне. А если сделать вот так…

Нога сместилась ближе к растопыренной пятерне. Я резко усилил давление. Громкий хруст суставов в наступившей тишине прозвучал пистолетными выстрелами. Каблук деликатно убрался в сторону, открывая торчащие под неестественным углом пальцы: средний и безымянный.

— Аааа, — выпучил глаза коротышка, баюкая пострадавшую руку с переломанными пальцами.

— Вот теперь перейдем к самому главному, — удовлетворенно заметил я, — В процессе неизбежного наступления каблука на твою руку, два пальца, увы, сломались. Но это ведь не страшно, правильно, Егор Тимурович? Они просто оказались в плохое время, в плохом месте. Так сказать, неизбежный процесс столкновения суставов и подошвы. Просто не успели уйти с пути каблука, вовремя не учли траекторию движения обуви и не вписались в окружающее пространство. Сами виноваты. Зато оставшиеся три хоть куда, правда? Ну не стесняйся, пошевели ими Егор Тимурович. Смотри, какие у тебя ухоженные белые пальчики: большой, указательный и мизинец. И что самое, замечательное, в отличие от тех, покалеченных, целые и здоровые. А те, сломанные, тебе и не особо были нужны. Безымянный и средний, тьфу. Теперь их могут ампутировать, суставчики то переломаны качественно, восстановить их навряд ли получится. Но ты Егор Тимурович не переживай, это было неизбежно, как эволюционный процесс. Тебе и трех много.

Гайдар меня не слушал, истерично подвывал, что-то бормотал, бережно прижимая к жирной груди пятерню с торчащими наружу пальцами. Из глазенок Егора Тимуровича блестящими дорожками непрерывно текли ручейки слез.

— Чего рыдаешь, экономист? — осведомился я. — Понимаю, больно, тяжело, но необходимо. Я наглядно показал суть ваших реформ. Ты как ученый вообще должен стоически переносить подобные эксперименты, важные для науки. Ибо экономика — это не только сухие цифры, и многостраничные отчеты со специфическими терминами. А процессы, непосредственно влияющие на людей. Они могут убить, или наоборот, дать новую благополучную жизнь миллионам. И если ты хочешь стать людоедом, обрекающим большинство населения нашей страны на голодную смерть, лишения и голод, то очень важно, посмотреть на свои нововведения с другой стороны. Например, со стороны подопытных кроликов, в которых вы хотите превратить большинство обычных советских граждан, живущих на одну зарплату или пенсию. Я тебе такую возможность предоставил. Хотя, если чего-то не понял, можем ещё раз повторить. На пальцах другой руки для лучшего усвоения материала. Давай, клади на пол свою толстенькую пятерню.

Я шагнул вперед, показательно занося каблук.

— Не надо, — взвизгнул Гайдар, дернувшись в сторону. Даже о больной руке забыл.

— Я всё понял, честное слово, — жалобно проскулил аспирант МГУ.

— Будем надеяться, — я посмотрел на перепуганного коротышку душевным взглядом доктора Лектера. — Посиди пока, подумай о своем поведении. А я с твоим ленинградским другом пообщаюсь. Анатолий Борисович сюда, пожалуйста. Нет, нет вставать не надо, ползком. Есть у меня к тебе пара вопросов по приватизации…

Рыжий глянул в мои усталые добрые глаза и лихорадочно замотал головой. Затем быстро-быстро шевеля руками и ногами, заполз под стол у стены. Не хочет беседовать и эксперименты проводить теоретик хренов. А ещё ученым себя считает. Никакого самопожертвования. Придётся его из-под стола выковыривать…

— Алексей, — капитан осторожно тронул меня за плечо. — Не сейчас. Сюда кто-то идёт. Слышишь? В коридоре шаги.

Я прислушался. Сюда действительно кто-то шел. С каждой секундой стук каблуков звучал всё громче.

— Прокурорские? — тихо уточнил я. — Это плохо. Могут крови попортить.

— Не попортят, — заверил капитан. — Леонид Ильич очень зол, и дал Руденко соответствующие инструкции. Петр Иванович сказал, при задержании можем не стесняться. Только, чтобы не убили никого. И вообще, мы ничего не видели, ты ничего не делал, повреждения подозреваемый получил при сопротивлении, а всё остальные версии — злобный навет и оговор ценного, а главное, очень доброго сотрудника.

— Отлично, — широко улыбнулся я. Настроение поднималось прямо на глазах. Только почему все лежащие «реформаторы» начали потихоньку отползать подальше от меня? Странные, какие-то ребята, совсем зашуганные.

Стук каблуков звучал уже совсем рядом.

— Сергей Иванович, все документы находятся в ящиках шкафа и тумбочках. Там очень много всего интересного. Мы успели, они ничего не уничтожили, — быстро добавил я, и дверь распахнулась.

— Так что тут у нас? — в комнату зашел уже знакомый плотный мужчина лет сорока пяти в синем прокурорском мундире. Пуговицы-гербы сияли так ослепительно, что хотелось отвести глаза. Под фуражкой густая седая шевелюра, холеное лицо с поджатыми тонкими губами. Вылитый потомственный аристократ начала века.