Последняя битва

Мама замолчала. Её требовательный взгляд жег лицо. Она ждала ответа. Малявку, перед разговором, она предусмотрительно отправила в гостиную, смотреть детский концерт с песнями из фильмов, вручив тарелочку конфет. Маша пробовала сопротивляться, но была решительно взята за руку и уведена в гостиную.

— Так что? — повторила она. — Я жду ответа.

Я стрельнул глазами по столу, подтянул к себе коробочку с остатком конфет, выигрывая время. Родительница аккуратно, но твердо отодвинула сладости подальше.

— Потом поешь. А сейчас отвечай.

— Не могу, извини, мам, — вздохнул я.

— Что значит, не могу? — взвилась она. — Как это понимать? Что за секреты от матери?! Я тут переживаю, ночей не сплю, на валидоле и валерьянке сижу, все с рук валится, думаю, что с тобой, а ты «не могу»?!

— Мам, это не моя тайна, — мягко ответил я, задохнувшейся от возмущения родительнице. — Не имею права рассказывать в подробностях. Придет время, и кое-что сама узнаешь. Но не сейчас, извини.

— А чья, чья тайна? — мама замерла, ожидая ответа.

— Государства, — вздохнул я. — И деда убили из-за этой тайны. Извини, мамуля, больше тебе сказать ничего не могу. За исключением того, что опасность миновала. Сейчас меня никто трогать не будет. И вообще я под защитой буду, скорее всего.

Мать помолчала, переваривая информацию, затем осторожно уточнила:

— Под защитой кого?

— Комитета и нашей страны. Меня уже охраняют. Даже до этой квартиры проводили, со строгим указанием никуда самому не уходить. А если соберусь выйти на улицу, надо позвонить им. Одного уже никуда не пускают.

— Комитета, это КГБ, что ли? Так они тебя недавно ловили, мне угрожали, — нахмурилась матушка. — А теперь защищать тебя будут?

— А теперь будут защищать, — покорно согласился я. — Андропова больше нет. Арестован. Сейчас временно исполняющим обязанности председателя Комитета Государственной Безопасности назначен Петр Иванович Ивашутин. И в скором времени, как я подозреваю, станет полноценным руководителем и членом Политбюро.

— Это фронтовой товарищ Константина Николаевича? — остро глянула мама. — Такой невысокий широкоплечий с пронзительным взглядом? По-моему мы на днях рождения деда с ним пересекались.

— Он самый, — дипломатично подтвердил я.

— А откуда ты можешь знать такие вещи? Что Андропов арестован и вообще? — родительница воинственно уперла руки в бока. — Тебе, что лично докладывают?

— Нет, не лично, но держат в курсе. Я же сказал, не могу рассказать — государственная тайна. Намекну только, это связано с деятельностью деда перед смертью, — дипломатично отбился я.

— А ты тут причем? — всполошилась мама. — Неужели он ребенка втянул в такие опасные дела? Сыну ничего не сказал, а внука несовершеннолетнего привлек. Совсем из ума выжил старый, хоть и грешно такое о покойниках говорить.

— Так получилось. Это не специально вышло. И вообще, если бы от него всё зависело, никто бы меня никуда не привлекал.

— Тайны мадридского двора, — недовольно пробурчала мамуля. — Интриги, расследования. Черт, знает что. Не Советский Союз, а средневековье какое-то.

— И не говори, — подхватил я. — Приключения Анжелики, Три мушкетера и Граф Монте-Кристо в одном флаконе.

Мать метнула на меня подозрительный взгляд.

— Весело тебе, да?

— Нет, — я сохранил невозмутимый вид. — Просто иной раз в жизни, похлеще, чем в романе бывает.

— Ладно, — родительница недовольно поджала губы. — Отец завтра утром из командировки приедет, поговорит с тобою обстоятельно. Сам понимаешь, у него очень много вопросов возникло.

— Понимаю, — вздохнул я. — Раз надо, поговорим. Но ему тоже ничего особого рассказать не смогу.

— Да, да, — одними губами усмехнулась мама. — Я помню, государственная тайна.

— Именно.

— Мамуль, — через минуту вкрадчиво начал я, видя что родительница по-прежнему дуется. — Я тебя очень сильно люблю. Правда. Если бы только от моего желания зависело, всё бы рассказал без колебаний, честное слово. Но именно в этом случае, не могу.

— Ладно, — мама оттаяла, улыбнулась и раскинула руки, — Иди сюда, горе моё луковое. Если бы ты знал, как я по тебе скучала…

— Я тоже, — пробормотал я, уткнувшись носом в теплую мамину шею…

Через минуту опять вернулся на стул. И спросил:

— Как вы тут без меня?

— Не очень, если честно,— вздохнула мама. — С тобой непонятно что. Спасибо, хоть записку оставил. И потом к отцу Зорин заходил, сказал, что ты живой и здоровый. Это здорово облегчило жизнь. Но мы все равно переживали.

— Знаю, мамуль, — вздохнул я. — Потому и попросил, чтобы хоть через тренера сказали, что со мною все относительно хорошо. Давай не будем больше развивать эту тему. Лучше скажи, как удочерение прошло.

— Нормально, — матушка чуть нахмурилась, что-то вспомнив. — Документы нам помогла директор детдома оформить. Все бумаги за короткий срок подготовили. И в районо очень душевные сотрудницы попались. Приходили к нам домой, смотрели условия проживания. Затем нас в исполнительный комитет Совета народных депутатов вызвали. Там комиссия всех по очереди опросила. Сначала меня с отцом, потом Машу. Долго вопросы задавали, зачем нам это нужно, почему решили удочерить ребенка.

— Ну а вы им что сказали? — я с интересом ждал продолжения.

— Правду, — отрубила родительница. — Как ты взял над Машенькой шефство, привел домой на выходные, и она нам понравилась, а потом мы её полюбили и решили удочерить.

— Вопросы какие-то каверзные задавали?

— Нет, наоборот, с пониманием отнеслись. Директорша вообще нас поддерживала, и тетки с комиссии очень душевными оказались. Как мне потом сказали, одна из них тоже бывшая воспитанница детдома. Так что поспрашивали нас, поговорили с Машей и приняли решение удовлетворить нашу просьбу об её удочерении согласно, как они сказали «закону о браке и семье».

— Вот и хорошо, — с облегчением вздохнул я. — А как Маша переезд восприняла? Адаптировалась?

— А как она должна была воспринять? — матушка иронично подняла бровь. — Обрадовалась, конечно. Ребенок давно хотел вырваться из детдома, обрести родителей и её мечта осуществилась. Машенька только по тебе сильно скучала, по пять раз на день у меня спрашивала, когда появишься. Приходилось изворачиваться и отвечать неопределенно.

— А в школе, что? Она же учиться должна? Почему сегодня дома?