Последняя глава (Книга 3)

– Что-нибудь случилось с Клер?
– сразу спросил он.

– Решительно ничего. Мне просто захотелось посмотреть, как вы живете.

– Страшно мило с вашей стороны! Видите - работаю.

– Вижу.

– Клер любит этот оттенок зеленого. Это лучшее, что я мог достать.

– Чудесно гармонирует с цветом балок. Крум, глядя прямо перед собой, сказал:

– Не могу поверить, что она когда-нибудь поселится тут, но не могу и отказаться от этой надежды, иначе я пропал.

Динни ласково коснулась его локтя.

– Вы своего места не потеряете. Я виделась с Джеком Маскемом.

– Уже? Да вы прямо волшебница! Сейчас вымою руки, надену пиджак и все вам тут покажу...

Динни ждала, стоя на пороге комнаты, в полосе солнечного света. На обоих коттеджах, соединенных в один, еще сохранились глицинии, вьющиеся розы и соломенные крыши. Со временем тут будет очень красиво!

– Ну вот, - начал Крум, - стойла уже закончены, а в загоны проведена вода. Недостает только лошадей, но они прибудут не раньше мая. Маскем не хочет рисковать. Да и мне хотелось бы, чтобы к тому времени закончился процесс... Вы прямо из Кондафорда?

– Да. Клер уехала в город сегодня утром. Она послала бы вам привет, но не знала, что я поеду.

– А почему вы приехали?
– спросил Крум прямо.

– Из солидарности.

Он порывисто схватил ее под руку.

– Да. Простите меня. А не находите ли вы, - добавил он вдруг, - что когда мы думаем о страдании других, это иногда помогает нам самим?

– Не очень.

– Если уж к кому-нибудь тянет, это все равно что зубная боль или боль в ухе. От нее никуда не уйдешь.

Динни кивнула.

– И время года такое, - добавил Крум, усмехнувшись.
– А разница между словами "нравится" я "люблю"! Я прихожу в отчаяние, Динни! Я не верю, чтобы чувства Клер могли когда-нибудь измениться. Если бы она могла меня полюбить, то уже полюбила бы. А если она меня не полюбит, я здесь не выдержу... Уеду в Кению или еще куда-нибудь.

Взглянув в глаза Крума, доверчиво устремленные на нее в ожидании ответа, Динни почувствовала, что выдержка покидает ее. Речь идет о ее сестре, но что она знает о ней, о том, что творится в глубине ее души?

– Никогда нельзя ничего знать заранее. Я бы на вашем месте не отчаивалась.

Крум сжал ее локоть.

– Простите, что я опять говорю о себе, но я как одержимый. Когда томишься день и ночь...

– Знаю.

– Я собираюсь купить двух коз, - лошади ослов не любят. Как правило, они не слишком расположены и к козам, но мне хочется, чтобы здесь было уютно. Я достал для конюшни двух кошек. Что вы на это скажете?

– Я знаю толк в собаках и, - только теоретически, - в свиньях.

– Пойдемте пообедаем. В гостинице есть неплохая ветчина.

Больше он о Клер не заговаривал; когда они поели неплохой ветчины, Крум проводил Динни к ее машине, усадил и провез первые пять миль, заявив, что ему хочется пройтись обратно пешком.

– Огромное вам спасибо, что приехали, - сказал он, стискивая ее руку. Вы - ужасно хорошая! Передайте Клер мой привет.

Он зашагал обратно и, сворачивая на полевую тропинку, помахал ей рукой.

Всю остальную часть пути Динни была погружена в раздумье. День был переменчивый и дождливый: то светило солнце, то сыпался колкий град. Поставив машину в гараж, Динни позвала своего спаньеля Фоша и отправилась к новому свинарнику. Отец был там, очень подтянутый, немного чудаковатый; он внимательно осматривал новую стройку, как истый генерал-лейтенант - поле боя. Но появятся ли когда-нибудь в этом свинарнике свиньи? Динни взяла отца под руку.

– Как идет битва за свиной городок?

– Один из каменщиков за вчерашний день совсем умаялся, а плотник порезал себе большой палец. Я говорил со стариком Белоузом, но ведь он старается, чтобы у его людей как можно дольше была работа, и нельзя его за это упрекнуть. Я сочувствую человеку, который нанимает одних и тех же рабочих и не берет новых из союза. Он уверяет, что все будет готово к концу следующего месяца, но, конечно, готово не будет.

– Конечно, нет, - отозвалась Динни, - он обещал уже два раза.

– Где ты была?

– Ездила к Тони Круму.

– Что-нибудь новое?

– Нет. Я только хотела ему сказать, что виделась с мистером Маскемом и Крум своего места не потеряет.

– Очень рад за него. У этого парня есть характер. Напрасно он не пошел в армию!

– Я его очень жалею, папа! Он действительно любит.

– Ну, этим болеют многие, - сухо ответил генерал.
– Ты видела, как они сбалансировали бюджет? Мы живем в какое-то истерическое время: каждое утро вам подают к завтраку очередной европейский кризис.

– Виноваты наши газеты. Французские газеты, где шрифт в два раза мельче, волнуют гораздо меньше. Когда я их читала, я ничего не пугалась.

– Газеты и радио. Все становится известным еще до того, как оно действительно произойдет. И потом - эти заголовки, вдвое крупнее самых событий. Судя по речам и передовицам, можно подумать, что мир никогда еще не переживал ничего подобного. Но мир всегда находится в состоянии кризиса, только в прежнее время люди не поднимали вокруг этого такой шум.

– Но если бы не шум, разве бы они сбалансировали бюджет, папочка?

– Нет, теперь дела только так и делаются. Но это не по-английски.

– А разве мы знаем, что по-английски, а что - нет?

Обветренное лицо генерала сморщилось, и по морщинам скользнула улыбка. Он указал на строящийся свинарник.

– Вот это - английское. В конце концов делается все, что надо, но не раньше, чем дойдет до крайности.

– А тебе это нравится?

– Нет. Но мне еще меньше нравятся всякие судорожные попытки исправить положение. Словно и прежде в стране не бывало нехватки денег! Еще Эдуард Третий был должен решительно всей Европе. Стюарты вечно находились в состоянии банкротства. А после Наполеона было несколько таких лет, в сравнении с которыми наш кризис - пустяки; но это не подавалось людям каждое утро на завтрак.

– И неведение было благом.

– Не нравится мне вся эта смесь истерики и очковтирательства.

– Ты бы упразднил радио, "вещающее о рае"?

– Радио? "Одно поколение уходит, другое приходит, а земля пребывает вовеки", - процитировал генерал.
– Я вспоминаю проповедь старого Батлера в Харроу на этот текст. Это была одна из его лучших проповедей. Не такой уж я, Динни, отсталый, по крайней мере - надеюсь, что нет. Но думаю, что люди говорят слишком много. Говорят столько, что уже ничего не чувствуют.