Последняя искра

— Трехразовое питание и теплую постель? — оскалился Велор в неприятной улыбке. — Ну, разумеется. Думаю, ты и сама прекрасно это понимаешь. Но если тебе так не терпится на себе ощутить всю палитру оттенков фантазии Эдмонда, к чему тратить время и искать обходные пути? Ты знаешь, где его найти, — махнул он рукой себе за спину.

— Не терпится ощутить? — переспросила я с негодованием, растущим с космической скоростью, и всплеснула руками. — Ну, разумеется! Я ж, полгода скитаясь по Иппору, только о твоём брате и мечтала, Велор! Денно и нощно! Да ты… Да это… Какого…?

Так и не найдя приличных слов и зло зарычав, я развернулась на каблуках.

Продолжать скандалить при Акитаре не хотелось, поэтому я и схватилась за дверное кольцо. Но едва раздался спасительный скрип петель, Дракула преградил мне путь, попросту упершись ладонью в дверь на уровне моего лица.

— Лиза, да послушай ты меня, наконец! — исключительно шипящими звуками заговорил он.

— Ну? — плюнув на приличия и посторонние уши, гневно развернулась я и ринулась в наступление, подойдя к вампирюге почти вплотную. — Говори, раз есть, что сказать. Быть может, сумеешь даже объяснить, почему ты, вопреки предупреждениям Аялы, оморочил меня и сбежал, ничего не объяснив? М-м-м? Что? Язык проглотил?

Дракула, судя по взгляду, пусть и опешил на мгновение от прямоты, но собрался молниеносно. Не того пошива, клыкастый, чтобы так просто отступить.

— Оправдываться мне не в чем, — руку от двери, к моему облегчению, он все же отнял. — Я причинил тебе минимально вообразимый ущерб.

— Ми-ни-маль-но вообразимый?! — едва не задохнулась я, повторив по слогам. — Боже мой, да ты ж… даже не Дракула! Ты алгоритм! — хохотнула я, не удержавшись, а затем повторила со смешком. — Минимально вообразимый… Нет, ну вы поглядите, какой молодец!

— Возможно, я причинил тебе боль. Да, — вынужден был согласиться Велор под мой возмущённый возглас и вскинутые в мольбе обрушить небеса на мою голову руки. — Я безусловно причинил тебе боль, Лиза. Но я поступил правильно. Для твоего же блага я попытался оградить тебя даже от мимолетных воспоминаний обо мне. Не вышло. Но это чистая случайность, и за это я себя не корю. Я и без того, едва решил уйти, попытался не привязывать тебя к себе всеми возможными способами.

— Всеми возможными способами? — звякнул в мозгу непрошенный колокольчик. — Не спал со мной, что ли?

— Я сделал все, что было в моих силах, — увильнув от ответа, с опустевшим взглядом повторил брюнет. — И мне искренне жаль, что мой план дал сбой.

— План? — помотала я головой.

Нет, это я. Я дала сбой. Велор не учел человеческий фактор в своем идеальном расчете. Не учел погрешность чувств.

— Все верно, план. Но ты рвешь все мои планы, Лиза, — подступил Велор так близко, что Акитар окликнул его, приблизившись на несколько шагов. — Вторгаешься, как варвар, и крушишь убеждения, что строились не один век, одним щелчком. Морок должен был надёжно укрыть твои воспоминания. Твои, Лиза. Мне же искать спасения было не в чем. Жалел ли я, что допустил слабость, позволив себе забыть с тобой, кто я есть? Да. Жалел ли, что больше никогда тебя не увижу? — Велор помедлил, сосредоточенно глядя, но словно сквозь меня, в свои воспоминания — И снова да. Был ли у меня выбор? Нет.

— Выбор делаешь ты сам, — губы у меня вместе с голосом дрожали. — Выбор есть всегда, потому что каждый сам строит свою…

— Судьбу? — холодно, без дивного серебряного перезвона засмеялся Велор, и у меня сердце ухнуло вниз, будто птица, рискнувшая забраться слишком высоко и опалившая крылья. — Лиза, прошу, не надо лирики! Подвластные чувству долга, подвластные его воле, выбора отродясь не имеют. Но тебе этого не понять.

— Действительно. Куда ж нам, серым шейкам до белых лебедей? — съязвила я, скрестив руки на тяжело вздымающейся в гневе груди.

— Да при чем здесь это? — цокнул Велор и после повторного оклика стража отступил. — Я говорю о свободе выбора. Ты всегда была свободна в своем выборе, Лиза. Взгляни на Эдану и поймёшь, о чем я толкую.

— Но у тебя был выбор, Велор, — тихо сказала я. — Был! И ты его сделал. Ты мог повести себя, как мужчина. Рассказать мне обо всем. Рассказать, всё как есть! Что ты должен помочь отцу и семье. Что, возможно, я больше тебя никогда не увижу. Я бы поняла. Поняла! Но ты решил молча уйти. Ты струсил. Просто-напросто струсил!

Повисшее меж нами молчание не звенело, оно отчетливо пульсировало в висках. Но как оказалось, это лишь гремели шаги стража по каменной кладке, да сердце отбивало чечетку у меня в горле.

Я, кажется, назвала Велора трусом. Любопытно, сколькие вообще просыпались после такой дерзости наутро?

— Сиур, вам лучше уйти, — явно думая о том же, убедительно проговорил Акитар совсем рядом, готовясь защитить меня от обезумевшего тёмного, но Велор был поразительно спокоен.

Мы с ним просто замерли, будто дуэлянты, посреди просторного дворцового коридора на расстоянии шага. И этот шаг прямо на глазах, словно мерная лента, выпущенная из плена пластиковой коробки, удлинялся и удлинялся, обращаясь в сотни и тысячи километров.

— Мне искренне жаль, — наконец проговорил Велор, с видимым трудом ворочая языком, — что в моём решении, Элиза, ты видишь лишь трусость.

— Врешь ты все, — распрямив спину я, безотрывно глядя на Велора, впервые так властно, едва шевельнув пальцами, махнула Акитару, приказывая отступить. — Не жаль тебе. Тебе плевать.

— Ну, — скривил губы Велор, — пусть будет так. Как пожелаешь.

Сдерживая злость из последних сил, я метнулась к двери, но остановилась, кажется, совсем перестав что-то понимать. Это было словно наваждение.

— А знаешь что? — не оборачиваясь, сказала я. — Хватит. С меня… хватит. Какого черта ты все портишь? Ты все время все портишь! — вскинулась я, и мой голос, звенящий от возмущения, мне самой едва ли знаком был. — Что с тобой такое творится в последнее время? Иногда мне начинает казаться, что мы отказываемся на сотню, с таким трудом сделанных шагов назад, и ты превращается в того высокомерного засранца Велора, что презрительно щурился и выносил мне мозг своим ехидством почти месяц!

Выдох. Рука непроизвольно метнулась к горлу.

Ого… В глотке приятно зажгло, словно сдерживающие голос преграды растворились, атакованные кислотой прорвавшихся чувств.

— Засранца? — приподнял бровь брюнет наперекор мне с полным самообладанием. — Кажется, ты забываешься, Елизавета, — холодно процедил он, и глаза его с призрачным огнем жизни внутри будто окончательно умерли.

Там, с другой стороны просто кто-то выключил свет. Завесил зеркала души простынями.

Я стушевалась на секунду, но и во мне клокотало негодование. Чувство неловкости за необдуманно брошенные слова испарилось с шипением, как случайно пролитая на плиту вода.