Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями

Да, Иешуа стоит лицом к Лысой Горе. Место его мучительной казни, которая начнется очень мало времени спустя, — по прямой перед ним. Но, знающий все о другом и других («Гроза начнется… позже, к вечеру…»; «…нельзя же, согласись, поместить всю свою привязанность в собаку»; «…с этим юношей из Кириафа. У меня, игемон, есть предчувствие, что с ним случится несчастье…»), он беззащитно ничего не знает о себе, об уготованной ему судьбе, об уже отмеренном ему часе…

Понтий Пилат теперь не смотрит на север. Писатель жертвует этим смыслом, чтобы выйти на другой — более глубокий, более значительный, но потаенный, тревожно ускользающий, открывающийся не сразу…

…Итак, площадка, на которой вершит свой суд Пилат, четко выверена по странам света и высоко вознесена над Ершалаимом. Ненавидимый прокуратором город лежит где-то далеко внизу. Так далеко и внизу, что отсюда, с огражденного колоннадой балкона, видны только — а может быть, и не видны, а всего лишь угадываются — огромные конные статуи гипподрома. (Могли там быть конные статуи? — проверяет себя писатель и выписывает из статьи «Иерусалим» Брокгауза и Ефрона: «В Иерусалиме: „…(театр, амфитеатр, может быть, и гипподром)…“». И из другой статьи того же Брокгауза: «Гипподром». «Статуи Посейдона-Гиппия и Геры-Гиппии» [377] .

377

Отдел рукописей РГБ, фонд 562, к.8, ед. 1, с. 30 и 61.

Иешуа Га-Ноцри всходит к Пилату по лестнице. Булгакову очень важно, что площадка между двумя крыльями дворца вознесена высоко и что арестованного ведут снизу — по лестнице. Он выписывает из книги А. Древса (Древс сторонник «мифологической» школы в изучении Нового завета, но в данном случае писателя интересуют не позиции мифологической школы, а — реалия): «В Латероне, в Риме, еще существует лестница, по которой, говорят, Иисус всходил к дворцу Пилата». И дважды подчеркивает слова «всходил к дворцу», а слово «лестница» подчеркивает красным [378] .

378

Отдел рукописей РГБ, фонд 562, к.8, ед. 1, с.45.

…Тут нужно заметить, что среди многих попыток булгаковедов связать рождение замысла «Мастера и Маргариты» с самыми разными книгами (художественными, малохудожественными и совсем не художественными) прошумело сопоставление романа с сочинением португальского писателя Эсы де Кейроша «Реликвия» (1887), в котором также изображен суд Пилата. А поскольку роман португальца был написан еще до рождения Михаила Булгакова, то связь была определена однозначно как влияние Эсы де Кейроша на Михаила Булгакова. М. О. Чудакова сообщила: «В отдельных работах нами выясняется связь романа с… романом Эса де Кейроша „Реликвия“» [379] . Литературовед М. Кораллов: «Португальский Христос, близкий к Христу Эрнеста Ренана, был Михаилу Булгакову известен». (Доказательство? Роман в русском переводе вышел в свет в 1922 году, и Булгаков мог его читать. Неотразимое доказательство, не правда ли? [380] )

379

«Записки отдела рукописей» — 37, Москва, 1976, с. 131.

380

«Вопросы литературы», 1984, № 11.

Собственно, последовательность этих умозаключений имела, по-видимому, обратный порядок: сначала сделал свое открытие влюбленный в португальского романиста исследователь его творчества М. Кораллов, а потом уже М. О. Чудакова, обнаружив письма Кораллова в архиве Е. С. Булгаковой, присоединилась к этому мнению. Впрочем, в данном случае приоритет значения не имеет. Как бы то ни было, последствия были блистательны: португалец был извлечен из забвения, роман «Реликвия» заново переведен и переиздан (Москва, «Художественная литература», 1985), в предисловии цитировались параллельно тексты Эсы де Кейроша и Булгакова и пояснялось, что в них совпадает буквально всё — «мозаичные полы» и характеристика Пилата, описание «места судилища» и «одеяния Иисуса», не говоря уже о «самом построении» обоих романов…

А поскольку — теперь это трудно себе представить — тиражи «Мастера и Маргариты» были все еще мизерны по сравнению с читательским спросом и роман было очень трудно «достать», многие граждане бросились читать роман португальца. (Существовала такая формула: «„Мастера и Маргариту“ все равно не достать, а это хоть что-нибудь!» Эту странную формулу я много раз слышала по отношению к нелепой и псевдобиографической повести Д. А. Гиреева «Михаил Булгаков на берегах Терека», 1980: «Так ведь о раннем Булгакове все равно ничего не известно, а это — хоть что-нибудь!» А году в 1990-м, в «Ленинке», ко мне подошла юная аспиранточка из Германии и, вся лучась, сказала, что счастлива, что вышли первые два тома пятитомника Михаила Булгакова, потому что они — с комментарием! «Но там очень ненадежный комментарий, — осторожно сказала я. — В нем слишком много недостоверного». — «Ну и что! — вскричала аспиранточка. — Раньше никакого не было, а это — хоть что-нибудь!»)

Разумеется, версию о «связях» между двумя романами я проверила тогда же. Еще была жива Любовь Евгеньевна. «Что-о? — сказала она. — Как-как? Де Кейрош? А кто это? Нет, такой книги не было. Нет, нет, никогда не слышала».

Я не сомневалась, что ее реакция точна. Но доказательным мог быть только текстологический анализ, и, поскольку в доступных мне библиотеках не было де Кейроша в издании 1922 года, в качестве первой «прикидки» попробовала сравнить «Мастера и Маргариту» с нашумевшим переводом «Реликвии» 1985 года.

Что же общего — сюжет? Но «суд Пилата», «Иисус перед Пилатом» — один из популярнейших сюжетов мирового искусства. Он запечатлен, в частности, в «Анне Карениной», произведении, безусловно знакомом Булгакову с юных лет. Там Вронский и Анна, в Италии, посещают русского художника, пишущего картину «Христос перед Пилатом». («Как удивительно выражение Христа! — сказала Анна. Из всего, что она видела, это выражение ей больше всего понравилось, и она чувствовала, что это центр картины, и потому похвала этого будет приятна художнику. — Видно, что ему жалко Пилата».)

Тогда, может быть, подробности, так многозначительно цитируемые в предисловии к де Кейрошу? Например, эти «мозаичные полы»… «На особом участке пола, где плитки были выложены в виде мозаичного узора…» («Реликвия»). «На мозаичном полу у фонтана уже было приготовлено кресло, и прокуратор…» («Мастер и Маргарита»).

Но мозаичные полы были очень распространены в Средиземноморье, и в древности, и в средневековье; они дожили до наших дней. Вронский в том же своем путешествии с Анной снимает в Италии «старый, запущенный палаццо… с мозаичными полами». А Булгаков в набросках к инсценировке «Мертвых душ», мечтая показать Гоголя, пишущего в Италии, дает ремарку: «Картина I. Мозаичный пол. Бюро. Римская масляная лампа (древняя)…»

Может быть, то, что допрашиваемый связан? Что он одет в длинную рубаху — хитон? Но три евангелиста из четырех не забывают упомянуть, что Иисус был связан, а Иоанн говорит о «хитоне» как одежде распятого…

И все-таки проступали вещи, меня смущавшие. Каким-то странным образом дыхание Михаила Булгакова чудилось сквозь этот безусловно чужой, даже чуждый ему роман. Вот посреди совершенно непохожего на булгаковское описания храма у португальца — булгаковское слово «чешуя»: «золотой чешуей и мрамором» в «Реликвии» сверкает Гиерон, обиталище Иеговы… (В «Мастере и Маргарите» храм Ершалаимский — «не поддающаяся никакому описанию глыба мрамора с золотою драконовой чешуею вместо крыши».) И казнь у де Кейроша происходит на Лысой Горе!..

Нет, исследовательский эксперимент должен быть чистым, а сравнивать допустимо с тем единственным изданием, которое мог держать в руках мой герой. В конце концов я нашла это издание — в Риге, в Публичной (ныне Национальной) библиотеке.

Надо ли говорить, что никакой Лысой Горы в том старом переводе «Реликвии» не обнаружилось. «Золотой чешуи» в описании храма — тоже. В романе не оказалось даже мозаичных полов. («На вымощенном мозаикой участке двора…») На Иисусе не было хитона — был «широкий плащ, из грубой шерстяной материи с серыми полосами, украшенный по подолу голубою бахромой». Может быть, читатель склонен увидеть в этом плаще сходство с булгаковским: «…был одет в старенький и разорванный голубой хитон»? Я этого сходства не вижу. Руки Иисуса у де Кейроша связаны, но не сзади (как в «Мастере и Маргарите»), а спереди, причем в старом переводе это очень хорошо видно, а в новом как-то стерто. Понтий Пилат… В переводе 1985 года у де Кейроша Пилат обрисован так: «Понтий тихо, устало и недоуменно сросил: „Так ты царь иудеев?“» И в предисловии к этому переводу специально подчеркнута «усталость и „отключенность“ от происходящего Пилата», якобы «у Булгакова усиленная и мотивированная неотступно мучающей прокуратора головной болью». А в переводе 1922 года совсем иначе: «…Понтий неуверенно и как бы скучая, прошептал: „Так ты царь иудейский?“» И никаких аналогий с Булгаковым не сочинишь…