Последняя любовь гипнотизера

Эта мысль мелькнула в голове Элен, но показалась ей до странности незначительной. Хотя с понедельника, когда Элен убедилась в своей беременности, ничего не изменилось, первоначальное потрясение уже миновало, и ей все меньше и меньше казалось, что она беременна на самом деле. Прежде всего, наверное, потому, что, кроме того вечера, когда ей вдруг страстно захотелось жареной картошки, она больше не испытывала никаких симптомов, чувствовала себя совершенно нормально. От этого ей даже пришло на ум, что у нее может случиться выкидыш. В конце концов, ей уже было за тридцать, и предполагается, что в таком возрасте для того, чтобы забеременеть, следует принимать всякие витамины и навещать докторов, делать анализы крови. Как только у Элен возникла эта мысль, она тут же поверила, что именно это с ней и случится. Если бы она не засуетилась так или не стала слишком много об этом думать, эта беременность могла бы, наверное, просто тихонько исчезнуть сама собой, а тело дождалось бы момента «правильного» зачатия.

— Ох, ну ладно, тогда и я не буду, — сказала ее мать.

Она поставила бутылку на стойку и тихонько постучала костяшками пальцев по столу.

Жест показался на удивление бессмысленным. Элен тут же вспомнила о том, как Мел говорила, что Анна стала скрытной.

— Как у тебя дела? — спросила Элен.

— У меня? Все в порядке. — Анна перестала барабанить пальцами и слегка покачала головой. — Тогда не выпить ли нам по чашечке чая? Чем ты тут занималась, когда я так напугала тебя своим визитом?

— Вещи укладывала, — ответила Элен, включая чайник и аккуратно доставая две самые яркие из бабушкиных фарфоровых чашек. — Я собираюсь уехать на выходные с Патриком. В Нузу.

— А, Патрик, — вздохнула Анна. Она уселась к столу. — Совсем не нужно было выставлять все это фарфоровое великолепие. Мне пока что не восемьдесят.

Элен не обратила внимания на ее слова и взялась за чайник.

— Достаточно будет и чайных пакетиков! Или это тебе уже восемьдесят?

— Так что ты думаешь о Патрике? — спросила Элен, заливая в заварочный чайник кипяток просто для того, чтобы позлить мать. — Мел и Пип даже позвонили и рассказали, как он им понравился.

— Вот как? — пробормотала Анна и тут же повысила голос, чтобы ее было слышно сквозь гул электрического кипения. — Ну, определенно могу сказать, что он мне не неприятен. Тебе бы надо давно заменить эту посудину.

Элен отставила в сторону чайник:

— И как это следует понимать?

— Да так, что он слишком громко гудит. Как будто самолет взлетает.

— Нет, что значит — Патрик тебе не неприятен?

— Он абсолютно безвреден.

— Знаешь, это оскорбительно! — Элен от удивления чуть не расхохоталась.

— Если тебе так уж хочется знать правду, я чувствую, что с ним что-то не так. Ну, ощущаю некую холодность.

Холодность! И это сказано ее теплой, милой, домашней мамочкой!

— Ну да, ты же у нас великий знаток человеческой натуры.

Элен тоже села к столу и, разливая чай, заметила, что ее рука слегка дрожит. Это был гнев. Ее переполнял гнев от обиды за Патрика.

— Ты задала вопрос, — пожала плечами Анна. — Я ведь не утверждаю, что права. Просто объясняю тебе, что я ощутила.

— Конечно, ты же думала, что Джон — само совершенство!

— Джон был хорош в компании.

Анна улыбнулась нежно, словно Джон был каким-то дорогим старым другом.

— Мел как-то сказала, что он просто самодовольный болван. Джон был до отвращения саркастичен. Он обращался со мной как с последней идиоткой. Постоянно приближался к грани словесного оскорбления.

— Ох, Элен, но он не был таким! Не пытайся переписать историю. В особенности не пытайся переписать ее так, чтобы представить себя жертвой. Я ненавижу этот менталитет жертвы, которым в наши дни страдают женщины. Ваши отношения просто не сложились. Джон вовсе не был злобным монстром!

— Джон заставлял меня быть очень, очень несчастной, — парировала Элен.

Ее голос дрогнул. Джон был еще каким злобным монстром! Она сейчас как будто вернулась в те времена, когда ей было пятнадцать, и ее гормоны сходили с ума, и, кажется, любой разговор с матерью заканчивался слезами Элен.

— А Патрик сделал меня очень счастливой!

— Ну и ладно, только это и имеет значение, — рассудительно произнесла Анна тем самым спокойным и примирительным тоном, который обычно отвлекал Элен в пятнадцать лет. — Тебе совсем незачем ко мне прислушиваться! Взгляни на мою собственную историю. Что я вообще знаю о мужчинах?

— Ничего, — кивнула Элен. — Ты ничего о них не знаешь.

Ее мать вскинула брови и взялась за чашку с чаем.

— Я совсем не хотела тебя расстраивать.

— Ну, положим, хотела, — мрачно возразила Элен.

Она и в самом деле ведет себя как подросток. Куда подевалась вся ее интеллигентная эмоциональная сдержанность?

— Извини. Мне действительно жаль. — Анна неловко похлопала Элен по плечу. — Ты что-то очень бледная.

— Может, это потому, что я беременна, — брякнула Элен и разразилась целым потоком слез.

* * *

Во вторник я позвонила на работу, сказалась больной и снова отправилась на пляж в Авалоне с моей новой доской для серфинга.

Никогда прежде я не занималась ничем подобным — не в таких условиях выросла. Моя мать пришла бы в недоумение. Она всегда думала, что самое замечательное в жизни — это регулярная зарплата; и это нечто такое, что не дается просто так, в особенности женщинам. Я до сих пор как наяву слышу почтительность в ее голосе, когда она рассказывала знакомым о моей первой службе после университета: «Саския нашла себе работу!»

Помню, как сбила ее с толку, как-то обронив: «Работа должна приносить удовлетворение». Мама тогда воскликнула: «Но, милая, они же тебе платят!» Она очень боялась, что я буду невежливой с начальством. И была уверена: однодневный отпуск по болезни — это нечто безумное и опасное.

Прости, мам. Мне необходимо было отвлечься.

— Отвлечься! — наверняка фыркнула бы мама.

Она не верила в современные нервные расстройства вроде депрессий или анорексии. Когда сыну какой-то ее подруги поставили диагноз «клиническая депрессия», мама исполнилась отвращения: «Да из-за чего грустить этому глупому парню? У него отличная работа! Жена! Ребенок!»

Мама верила в горе из-за смерти близкого и в радость по поводу рождения, и в любовь и брак, и в простую здоровую пищу, и в безупречно чистый дом. Все прочее оставалось для нее глупостью.

Интересно, сочла бы она глупостью то, что я буквально развалилась, когда Патрик порвал со мной? Мама ведь обожала Патрика, ну и его сына тоже, конечно. Она считала Патрика своим приемным сыном, а Джека — внуком.

Полагаю, Патрик уже познакомился к этому времени с родителями гипнотизерши. Меня захлестывают жуткие волны ярости, стоит лишь представить, как он болтает с ее матерью, держится предельно вежливо и старается произвести на нее впечатление, как будто моей милой матушки никогда и на свете не было, как будто моя матушка служила всего лишь чем-то вроде тренажера, на котором он готовился к общению с настоящей тещей.